Страница 42 из 62
За несколько лет до этого Джейк отдавал модифицировать мой сканер, поэтому я сразу набрал массу информации, бродя по коридорам. В тот день было жарко, и я пришел в черной футболке; татуировка Кредитного союза на шее действовала на людей как беззвучный взрыв. Обитатели шаркали туда-сюда, некоторые с «ходунками», другие самостоятельно, и смотрели на меня, что-то бормоча себе под нос. Некоторые отворачивались в тщетной попытке скрыть неоплаченные искорганы.
— Я не за вами, — говорил я самым испуганным. — Идите по своим делам.
Это их успокаивало. Возможно, они станут моими клиентами через неделю или месяц, но не было никакой необходимости им об этом сообщать.
Сигналы приходили со всех сторон, и я бегло просматривал данные в поисках «Джарвика-11» миссис Нельсон. Здесь было слишком много трансплантатов, чтобы увидеть все сразу. Уменьшив поле сканирования, я остановился посреди одного коридора, медленно поворачиваясь вокруг своей оси, стараясь изолировать сигнал. На дисплее мелькнула цифра одиннадцать, я быстро включил обратную перемотку и захватил цель. Когда на экране побежали подробные характеристики искоргана, я был уже в комнате.
Две женщины. Одна старая, другая молодая. Одна с искорганом, другая без. Одна в кровати, другая в кресле. Одна спит, другая бодрствует с широко раскрытыми глазами. Понять все это было нетрудно.
Молодая — сиделка, как я предположил, — попыталась мне помочь.
— Вы ошиблись дверью, — сказала она. — Прошу вас выйти.
— Извините, мэм, — ответил я, — но мне надо сделать кое-какую работу для Кредитного союза. А вот вам действительно лучше выйти. Это зрелище не для женщин.
Ничуть не испугавшись, она решительно приблизилась ко мне вплотную. Я и не думал отступать. Она была высокой, почти моего роста, с узким заостренным лицом, копной огненно-рыжих волос и царственной осанкой.
— Я знаю, кто вы и что делаете, и еще раз повторяю — вы ошиблись дверью. Это Сельма Джонсон, у нее нет того, что вам нужно.
Я взглянул на сканер — с дисплея мне подмигнул искомый «Джарвик-11». Одна из первых моделей, без дополнительных функций, два желудочка и два предсердия качают кровь до бесконечности. Устройство отчего-то не давало серийного номера и имени владельца, но заново откалиброванные сканеры порой начинали глючить. Взаимные уступки технологий.
— У нее «Джарвик-11», за которым я пришел, — сказал я, пытаясь обойти сиделку и подойти к лежавшей на постели. — И он нужен мне до полуночи. Работа есть работа, леди.
— Я знаю, что это ваша работа, и все же вы ошиблись, балда. — В первый раз Мелинда назвала меня этим ласкательным прозвищем, и даже тогда, задолго до нашей свадьбы, у меня по спине побежали мурашки от удовольствия.
Именно в тот момент я впервые убедился, какой упрямой бывает моя третья бывшая жена. Выстрелом из тазера я мог отправить ее отдыхать, но отчего-то предпочел беседовать без электростимуляции. Мне словно хотелось ссоры с этой женщиной — в центры удовольствия моего мозга поступали настойчивые импульсы, словно именно этой выволочки мне и не хватало всю жизнь.
Терапевта Кэрол это немало повеселило.
— Она приобрела «Джарвик» у аутсайдера, — призналась наконец Мелинда. — Ясно? Вы не можете его забрать, поскольку это не собственность союза.
— А сканируется одинаково.
— Можно подумать, с одним искорганом ходят два человека, — саркастически покивала она. — Вы в состоянии считать серийный номер?
— Ну, нет, но…
— Потому что он с черного рынка. Это я помогла ей найти аутсайдера, который согласился помочь.
Я онемел. Во-первых, большинство людей попросту боятся разговаривать со специалистами по возврату биокредитов, а эта не моргнув глазом признается, что помогла клиентке связаться с аутсайдером. Но девица — женщина — буквально клубилась праведным гневом. В комнате вдруг стало жарко.
— Не хочешь пойти со мной на ленч? — спросил я.
— Тогда вы покинете эту комнату?
— Да.
— Хорошо, схожу, — сказала Мелинда.
И после того как она провела меня по лестнице тремя пролетами выше в двухместную палату к миссис Нельсон и постояла рядом, сложив руки на груди, пока я изымал «Джарвик-11», действительно принадлежащий Кредитному союзу, у меня состоялось первое настоящее свидание с третьей бывшей женой. Мы сидели в кафе, ели сандвичи и говорили о прошедшем дне. Сердце я оставил в «бардачке».
Кстати, о судьбоносных трапезах.
Через три дня после окончания войны я впервые попробовал африканскую кухню. Мы пробыли там почти два года, следовательно, не считая приемов пищи во время маневров, у нас было примерно двести двенадцать шансов попробовать местную еду, но я ни разу не отваживался на это до тех первых послевоенных дней.
Мы добрались до Виндхука, столицы Намибии, уже за полночь, въехав на танках на узкие мощеные улочки, приветственно махая руками удивленным горожанам, пока наши гусеницы превращали их дороги в щебень. Мне и нескольким парням, проехавшим последние километры до Виндхука, дали сорок восемь часов на разграб… в смысле повеселиться в городе, который не видывал дискотеки за всю тысячелетнюю историю своего существования. Но мы поставили себе задачу найти способ развлечься и должным образом отметить окончание африканского конфликта.
Квартала красных фонарей там не оказалось, что я воспринял с облегчением. Мне не нужна была еще одна жена.
Зато мы нашли круглосуточный ресторан, тесный, с портьерами, где подавали огромные миски дымящегося мяса, щедро политого густым соусом. В этом море плавали какие-то шишковатые овощи вроде картофеля, их несрезанные коричневые корешки царапали горло, когда я глотал угощение. Мясо было жесткое и с душком, но неплохое, и даже когда один из наших стрелков, немного говоривший на африкаанс, выяснил, что это козлятина, я продолжал жевать и глотать, жевать и глотать. «Вот чем следовало заниматься все эти ночи в маленьких берберских поселениях», — думал я, набивая живот жарким, согревавшим меня изнутри. Официанты суетливо сновали, поднося тарелку за тарелкой, и я, вдруг устыдившись своей пищевой этнофобии за время войны, уминал все не жуя, как отчаявшийся сиделец на диете, получивший последнюю отсрочку.
Двенадцать часов спустя я сгибался пополам над старым добрым американским унитазом, вторично разглядывая жаркое из козла, вместе с остальными парнями, откушавшими в том богопротивном заведении. Мы стерли с лица земли их родные города, а они в отместку захватили наши пищеварительные тракты.
Бонни тоже рассталась со своим при неизвестных обстоятельствах. По пути из кафе я уломал ее позволить мне угадать еще три органа и на этот раз копнул глубже, назвав желудок, печень и почки.
— Мой желудок, — вздохнула Бонни, словно возвращаясь к давно надоевшей теме, — «Кентон ЕС-18», модель «Таинственная леди», емкость три целых две десятых чашки. В свое время это была лучшая модель, но у нее нет регулятора расширения-сокращения, как у новых. Когда я съем достаточно пищи, чтобы наполнить искорган, он посылает сигнал пищеводу — тоже «Кентон», кстати, — который эффективно блокирует глотательный рефлекс. Цвет мой любимый — «яйцо зарянки». Когда я легла на операцию, на желудки была распродажа, поэтому ставка прямого кредита у «Кентона» составляет двадцать два и шесть десятых процента.
Печень от «Гекса-Тан», специализированной датской фирмы, умеет только выводить токсины из моей системы. Кредит получен через несколько международных посредников, работающих с Кредитным союзом, поэтому годовая ставка — тридцать четыре и две десятых процента. При регулярных выплатах снижается на одну десятую процента в год.
А почки у меня двух разных моделей. Левая — дженерик Кредитного союза, под двадцать четыре процента годовых, в последнее время начала барахлить, но страховка закончилась, и я не могу лечь в больницу, чтобы ее проверили. Правая, которую я имплантировала через полгода после первой, — это лучшая модель «Таихицу» со всеми дополнительными функциями — от встроенного кентонового монитора для диабетиков до маленького устройства, которое добавляет в мочу нетоксичный краситель, чтобы можно было приколоть друзей — дескать, я писаю кровью, или черничным соком, или еще чем-нибудь. Я этой функцией еще не пользовалась. Кредит брали под восемнадцать и две десятых процента, самый дешевый во всем теле.