Страница 4 из 63
Жили Литвиновы хорошо, несмотря на то, что брак их, как охарактеризовали его летчики, был несколько заочный. Утром, когда Марат уезжал на аэродром, Валя еще спала. А вечером, когда она возвращалась из театра, досматривал уже третий сон Марат.
- Видят друг друга в основном по выходным, а, гляди-ка, неплохо живут. Несмотря на это, - удивился как-то коллега Литвинова Нароков.
- Несмотря? Скорее благодаря этому! - убежденно возразил старейший летчик-испытатель конструкторского бюро, в котором они работали, Петр Александрович Белосельский. - Меньше друг другу надоедают.
Впрочем, насчет выходных дело обстояло тоже не так-то просто: выходные дни у супругов Литвиновых не совпадали. В театре, где работала Валя, выходным днем был понедельник. А у Марата - воскресенье. Впрочем, тоже далеко не каждое: о вреде авралов в годы его испытательской молодости уже много говорили, чем борьба с этим нездоровым явлением в основном и ограничивалась.
Так же получалось и с отпуском: театр прерывал спектакли летом, на июль и август. А на испытательном аэродроме в это время была самая горячая пора. В отпуска летчики начинали уходить в ноябре.
Чего, однако, Марат, если только не был в отъезде, никогда не пропускал, это премьер спектаклей, в которых участвовала жена. Правда, потом, дома, когда она расспрашивала его о вынесенных из театра впечатлениях, он, галантно похвалив ее («Ты была очень хороша!»), дальше оценивал главным образом дикцию актеров: чьи слова он расслышал, а чьи нет. К последним профессионально глуховатый Марат испытывал стойкую антипатию. В результате нередко получалось, что более всего ему нравились персонажи, по замыслу драматурга и режиссера резко отрицательные.
- Ты ничего не понимаешь, - смеялась Валентина. - Это сейчас самое-самое! Говорить, не акцентируя. Как в жизни. Чтобы было естественно: если крик, так крик, а если шепот, так шепот.
- В жизни никто не шепчет сразу тысяче слушателей, - не сдавал позиций Марат.
Театр, в котором играла Валентина, занимал так называемое среднее положение - был не самым популярным, но и не из последних. И внутри труппы положение ее тоже было среднее: главных ролей ей не доставалось, но и роли на выходах («кушать подано») представляли для нее этап, сравнительно быстро пройденный. В отличие от большинства своих коллег Валя Литвинова (по сцене - Степная) к занимаемому ею месту в театре относилась в общем спокойно, да и вообще была человеком, о каких говорят: «без комплексов». Не обвиняла ни худрука, ни других актрис, ни мужа, ни сына, ни кого-либо другого в том, что не достигла в своем деле особых высот. Но делала это свое дело в охотку, с удовольствием. Считала, что место под солнцем ей досталось не.такое уж плохое. Словом, флюидов неудовлетворенности и раздражения вокруг себя ни в театре, ни дома не распространяла. Литвинов, вдоволь насмотревшийся в разных аэродромных городках сцен из семейной жизни окружающих, понимал, что это - подарок судьбы.
Поворотных пунктов своей летной биографии - в какой момент он стал из начинающего испытателя кадровым, а из кадрового маститым, - Литвинов как-то не засек.
Получив одновременно со своим другом Степаном Федько первый испытательский класс, Марат с удовольствием, но и без некоторого удивления выслушал поздравление (снова удивительное поздравление!) Белосельского:
- Рад за вас, ребята. Очень рад… Сейчас первого класса кому только не надавали! Направо и налево! Я уж градацию ввел: первоклассный первоклассный и непервоклассный первоклассный. Вы оба - первоклассные первоклассные.
Вскоре с легкой руки Генерального конструктора Дмитрия Кирилловича Ростопчина прилепился к Марату еще один лестный эпитет: везучий. Генеральный, как хорошо знали старожилы КБ, придавал этому свойству немалое значение, во всяком случае, доверяя летчикам очередные, тем более ответственные испытательские программы, откровенно его учитывал.
- Ерунда это! Бабушкины сказки! - говорил не склонный к мистике Калугин. - Во второй половине двадцатого века пора бы…
- Но ты-то сам, между прочим, норовишь работать с везучими, - поддразнивал его Белосельский.
- Я норовлю работать с хорошими! С надежными. А везучесть… Вот объясни мне, Петя, почему одному летчику всю жизнь везет, а другому всю жизнь не везет? Один из любого сложного положения вылезает да и вообще умеет в такие положения не попадать, а другой, что называется, на ровном месте умудряется влипнуть? Почему? А?
Назначение ведущим летчиком на испытания «Окна» Литвинов поначалу воспринял как нечто вроде передышки между двумя по-настоящему серьезными работами.
Широк спектр испытательских заданий! Первый вылет ранее не отрывавшегося от земли нового (иногда принципиально нового) опытного самолета - испытательный полет. И, скажем, хождение челноком вперед-назад в заданной зоне на простом, серийном, давно освоенном самолете в качестве мишени («цели») для испытуемого наземного оборудования, - тоже испытательный полет. Столь любимое журналистами «вторжение в неведомое» с обязательно сопутствующими такому вторжению «стрессовыми ситуациями» ежедневно в испытательской работе, слава богу, не требуется.
(Правда, требуется другое: постоянная, безотрывная готовность к такой ситуации, умение встретить ее по-деловому, без ахов и охов, и действовать с профессиональной точностью, так, как продиктуют обстоятельства.)
…Свежий, загоревший, отдохнувший Литвинов появился, отгуляв отпуск (отпуск летом - в кои веки раз!), на летно-испытательной базе родного КБ.
В первые десятилетия существования авиации - это время принято ностальгически называть ее «золотым веком», - в эпоху открытых кабин и умеренных высот полета летчика легко было узнать по бронзовому загару. Но техника развивалась, и ее развитие (видимо, не в одной лишь только авиации) не всегда способствовало украшению облика человеческого, в том числе и в буквальном смысле слова. Кабины стали закрытыми, большая часть полетов пошла на таких высотах, где требовалась кислородная маска. Словом, в наши дни летчики, как и представители большинства других профессий, загорают не на работе, а в отпуске. Еще один удар по авиационной романтике… Или, точнее, по тому, что принято называть авиационной романтикой.
Итак, Литвинов вернулся из отпуска.
- Привет, коллеги! - провозгласил он, едва переступив порог летной комнаты. Коллеги дружно отреагировали:
- Хорош! Как огурчик! Прямо на конкурс здоровья и красоты!..
- Лучше: веселых и находчивых…
- Обратите, братцы, внимание на экстерьер: рубашечка, галстучек, носочки… Светский лев!..
- Да! Не зря говорят: лучше плохо отдыхать, чем хорошо работать…
Все это было свое, привычное, отвечающее установившемуся стилю и традициям летной комнаты. Более того: по встрече было сразу видно, что ничего нехорошего за время отсутствия Литвинова на базе не произошло. А то ведь бывало и иначе…
- Значит, так. Твою большую машину делают. Идет по графику, - сказал начальник летно-испытательной базы Кречетов, к которому Литвинов пришел доложиться, уже успев побывать в летной комнате. По этому поводу начальник счел нужным ворчливо заметить: «Наверное, правильнее бы наоборот», - но развивать субординационную тему не стал, задал несколько салонных вопросов о погоде на Кавказе, самочувствии литвиновской родни, килограммах прибавленного Маратом за время отпуска веса (на последнее Литвинов не без основания заметил, что ему уже пора бы думать не о прибавке, а, напротив, о сбросе килограммов) и перешел к делу:
- Ну, так чем же тебя занять?
Вопрос был чисто риторический, ответа не требующий. Поэтому Литвинов ничего и не ответил, а лишь невнятно промычал нечто, что можно было истолковать и как «вам виднее» и как «готов выполнить любое…». Он знал, что новая машина, на которую его назначили ведущим летчиком-испытателем, должна появиться на аэродроме через три месяца (не исключено, что появится через шесть).