Страница 21 из 63
…И вот Литвинов возвращается в город по тому же, теперь уже совсем пустынному шоссе. Редко расставленные, похожие на огромные торшеры дорожные светильники вырывают из темноты круглые тарелки белого асфальта. Изредка мигнет, переключая фары на ближний свет, встречная машина. Днем было не по-осеннему тепло, но после захода солнца похолодало…
«Какие они все-таки разные - жизненные ситуации, в которых проявляется мужество человеческое!» - подумал Марат,
Вокруг Тюленева постепенно начало складываться общественное мнение. Мнение, нельзя сказать, чтобы очень уж положительное.
Старожилам летной комнаты стали слегка надоедать его рассказы о том, как воевали он и его друзья - известные асы, фигурировавшие в его изложении как «Саши», «Бори» и «Жоры». Даже сдержанный Федько высказался однажды по поводу устных новелл Тюленева:
- Это для вечера воспоминаний в жэке. А если уж Федько!..
Не улучшила отношения к Тюленеву и его быстро выявившаяся забывчивость - назовем это так - в денежных делах. Одалживал деньги он обычно не без театральности: зазвав очередную жертву за шкаф в раздевалке и глядя ей в глаза, проникновенным голосом произносил:
- Никому другому я бы не сказал, а тебе скажу: очень меня приперло… - После чего следовало краткое изложение неожиданно возникших обстоятельств, повлекших за собой непредвиденные расходы: болезнь жены, отсутствие осенней обуви у дочки, кража бумажника с деньгами у оказавшегося проездом в Москве однополчанина и тому подобное. Каждое из этих обстоятельств, взятое в отдельности, выглядело чрезвычайно убедительно и вызывало желание незамедлительно броситься на помощь попавшему в затруднительное положение человеку. Затем Тюленев скромно называл сумму и либо тут же получал ее, либо, если у его собеседника не было с собой денег или нужная сумма оказывалась достаточно внушительной, ему говорили: «Завтра принесу». И приносили - на этот счет в авиации традиции прочные: товарищу нужно - кровь из носу, а достань!
Но когда приходил назначенный самим Тюленевым срок возвращения долга, он реагировал на это… то есть попросту никак не реагировал. Глядел невинными глазами на выручившего его человека, благо те же авиационные традиции предписывали о долгах по возможности не напоминать: не отдает человек денег, когда обещал, значит, нет у него; будут деньги - отдаст. И, надо сказать, почти всегда так оно и получалось. Во всяком случае, на испытательном аэродроме в лице Тюленева возникло первое исключение из правил.
- Не в тугриках дело. Хрен с ними, - заметил Аскольдов, когда выяснилось, что в своих финансовых контактах с Тюленевым едва ли не все обитатели летной комнаты оказались в одинаковом положении. - Хорошему человеку я бы и без отдачи дал. От другого тошнит: не люблю, когда из меня дурака делают.
И все же было решено («Суд, посовещавшись на месте…» - сказал по этому поводу Литвинов) пока Тюленева не трогать: «Он у нас недавно; еще ничего не заработал - на одной зарплате сидит. Вот получит первые летные, тогда…»
Но еще не дождавшись первых летных, Тюленев влип в историю, хотя, в общем, довольно мелкую, но тем не менее неприятную.
В одно прекрасное утро его вызвал к себе начальник летно-испытательной базы. Явившись по вызову, Тюленев обнаружил в кабинете, кроме его владельца, еще и главного бухгалтера и старшего метеоролога. Причина, по которой образовался этот несколько неожиданный по составу триумвират, выяснилась незамедлительно.
- Скажите, Митрофан Кондратьевич, это ваша подпись? - спросил начальник базы, протягивая Тюленеву лист бумаги, оказавшийся при ближайшем рассмотрении актом на списание шести литров спирта, израсходованного тремя днями раньше для ликвидации обледенения винтов на самолете, пилотируемом летчиком-испытателем М. К. Тюленевым, в чем последний и расписался размашистой, украшенной затейливыми завитушками подписью.
После не очень внятного «угу» Тюленева, справедливо истолкованного присутствующими как подтверждение подлинности его подписи, дознание продолжилось:
- Посмотрим полетный лист. Так, вы взлетели в двенадцать двадцать и сели… сейчас… вот: посадка в семнадцать сорок пять. Все это время над нами было чистое голубое небо. Откуда же обледенение?
- Так мы же по маршруту ходили. За Горький, - попытался выкрутиться Тюленев.
- За Горький? Николай Игнатьевич, - обратился начальник базы к метеорологу. - Покажите, пожалуйста, синоптическую карту. Какая была погода по маршруту?
Предусмотрительно оказавшаяся здесь же карта была развернута. Нанесенные на нее размашистые кривые изобар неопровержимо свидетельствовали, что гребень высокого давления - отрог мощного антициклона, уже который день неподвижно стоявшего над центральными районами европейской части страны, - был развернут на восток, как раз в сторону Горького. И таинственные синоптические значки, испещрявшие карту, столь же неопровержимо гласили: почти по всему маршруту того злополучного полета было безоблачно; лишь местами по небу тянулась легкая перистая облачность, да и та на таких высотах, куда старомодному транспортному самолету, на котором летал Тюленев, добраться было заведомо невозможно.
- Ну так как же? - нарушил начальник базы возникшее молчание.
Припертый к стенке, Тюленев не стал больше сопротивляться («Раскололся», - констатировал потом Аскольдов), но тут же попробовал было свалить грех на бортмеханика:
- Я ему говорил: неудобно. А он: у нас это принято, все так делают.
Увы, справедливость требовала признать, что в последних словах Митрофана содержалась изрядная доля истины. Все не все, но были экипажи, которые, летая на винтомоторных самолетах, оборудованных спиртовыми противообледенительными системами, грешили списыванием прекрасной влаги, якоб.ы израсходованной на борьбу с коварной коркой нарастающего льда, в пользу технического состава. Но делали это не так откровенно - уж во всяком случае, не при абсолютно безоблачной погоде (хотя с точки зрения этической эта деталь - грубо или деликатно - вряд ли существенна). Начальник базы вцепился в очень уж очевидную «приписку» Тюленева скорее всего потому, что давно прицеливался поймать за руку кого-нибудь из чрезмерно активных борцов с обледенением, дабы на его примере преподать должный урок всем прочим, за руку не схваченным нарушителям.
В конце концов Тюленев отделался легким испугом. Ему сделали устное внушение. Акт просто порвали - будто его и не было. Однако позаботились о том, чтобы история эта не осталась в секрете, чем и достигли запланированного педагогического эффекта.
Но репутация Тюленева оказалась слегка подмоченной - не столько даже из-за злополучного липового акта, сколько из-за предпринятой им с перепуга попытки подставить вместо себя под удар бортмеханика. Все понимали, что именно бортмеханик был инициатором всего дела и что он же после полета делил «сэкономленную» драгоценную влагу, никак не обидев при этом и самого себя, словом, что ссылка на него не была высосана из пальца. И тем не менее, полагала аэродромная общественность, командир, что бы ни произошло на борту, прятаться за спину подчиненных не должен! Напротив, обязан в случае чего собой их прикрыть.
Все это, вместе взятое: небезукоризненная щепетильность Тюленева в денежных вопросах, некристальное поведение в эпизоде со списанным спиртом, чрезмерная размашистость его военных воспоминаний, - повлекло за собой, кроме всего прочего, и то, что коллеги усомнились в стопроцентной достоверности этих воспоминаний.
- Ох, чую я, брешет наш Митрофан! Как сивый мерин брешет, - покачал головой Аскольдов.
И никто ему не возразил.
К самолетной стоянке подъехал аэродромный микроавтобус. Экипаж с парашютами на плечах вылез из него и направился к самолету. Механик Лоскутов, как всегда, сделал несколько шагов навстречу Литвинову - доложить о готовности машины. Но на этот раз в отличие от обычного механик встречал командира корабля, держа в руках какие-то бумажки и небольшую фанерку. И после привычного доклада: «Все в порядке, Марат Семенович, машина готова. Двигатели опробованы. Заправка полная» - добавил: «А теперь вам надо в этом документике расписаться. Так сказать, автограф оставить. Семь раз. Что вы шасси осмотрели. И приемник воздушных давлений. И все прочее… И что машину у меня приняли».