Страница 12 из 63
Первый самолет был сдан - сдан чисто, без малейших натяжек на четырнадцатый день этого, прочно запомнившегося Шумову месяца. Второй - на шестнадцатый. На семнадцатый день было сдано еще два самолета… Последний, двадцатый улетел с заводского аэродрома за четыре дня до окончания месяца.
Возвращение Шумова из командировки не стало триумфальным, в сущности, по его собственной вине. Очень уж явно он дал понять, что считает не свои действия достойными особого восхищения, а действия своих предшественников достойными осуждения. Или, вернее, даже не осуждения, а, так сказать, снятия с вооружения: «Вчера так расшивать авральные ситуации было можно, а сегодня уже нельзя - не та техника, не те времена»… Жизнь показала, что он был прав. Каких-нибудь несколько лет спустя никто и представить себе не мог иного подхода к капризничающей технике. Но то через несколько лет, а в дни сдачи «той двадцатки» (под этим шифром оставшейся в анналах устной истории завода, да и за его пределами) то, как действовал Шумов, выглядело - да и было по существу - новаторством. Впрочем, сам Шумов таких слов не любил. Полагал, что в авиации так называемое (он обязательно говорил: «так называемое») новаторство - норма. «За это нам зарплата идет. Причем - основная. Без премиальных»…
Поначалу Шумов воспринимал каждое очередное продвижение по службе с естественным удовлетворением и только по присущей ему сдержанности характера внешне бурных проявлений восторга по этому поводу не выдавал. Но по прошествии некоторого времени - и соответствующего количества ступенек вверх - стал относиться к этому все более прохладно. И, наконец, настал день, когда он запротестовал. Вернее, попытался протестовать, ибо, как справедливо заметил в своих мемуарах еще маршал Шапошников, «у начальства отказываться можно только до предела, который определяет само начальство». Протесты Шумова, хотя он этот предел иногда и переходил, тем не менее терпеливо выслушивали. Но, выслушав, во внимание обычно не принимали.
В один прекрасный день он отправился в очередной отпуск. Уехал в хорошем настроении: вроде бы удачно отбившись от очередного выдвижения. Но в разгар туристической поездки в тихом, старинном русском городке его перехватили взбудораженные местные власти: поступила команда - Шумова найти и немедленно направить назад - принимать очередную новую должность. Вручая телеграмму, под которой стояла подпись, до того встречавшаяся им только в газетах, представители городского руководства не скрывали естественного в такой ситуации трепета… Словом, бегство не удалось.
Однажды в летной комнате Нароков высказал сомнение: полностью ли искренен Шумов, так упорно сопротивляясь новым, все более высоким назначениям? Нет ли в этом позы?.. Нет, Шумов был искренен вполне. Его действительно не устраивало, что на каждой очередной ступеньке этой уходящей вверх служебной лестницы он оказывался все дальше от конкретного дела, к которому был крепко привержен, - от живых самолетов, «которые летают»…
Приехав с Евграфовым к Вавилову, Шумов принял участие в осмотре КБ, держась в группе гостей, а не в соответствии со своим рангом на полшага впереди. Впрочем, на ранги (даже на свой собственный, что, как мы знаем, случается не очень часто) он вообще смотрел трезво, без придыхания, с вавиловским же КБ был хорошо знаком, бывал здесь не раз; поэтому главным экскурсантом так или иначе оставался Евграфов. К нему-то в первую очередь и обращался Вавилов, переходя от одного стенда к другому:
- Это, Василий Никифорович, идет в серии… Вот поглядите, пожалуйста, в окуляр. Теперь нажмите кнопку. Видите?.. А теперь потяните ручку…
Все шло в лучшем виде. «Игрушки» срабатывали безотказно: загорались разноцветные лампочки, выскакивали яркие флажки. События развивались, казалось бы, в точном соответствии с предсказаниями Терлецкого. Единственное, что несколько настораживало Литвинова, это выражение лица Шумова. Нет, оно, разумеется, было безукоризненно серьезным, но в глубине шумовских глаз Литвинов, хорошо зная своего друга, безошибочно читал полное веселье. Шумов явно развлекался.
А Евграфов невозмутимо выполнял все, что ему говорил Вавилов: смотрел в окуляры, нажимал кнопки, поворачивал ручки. Наконец осмотр подошел к концу, и Главный конструктор широким жестом пригласил гостей и нескольких собственных, заранее об этом предупрежденных сотрудников в кабинет.
В дополнение к тому, что Литвинов видел час назад при первом посещении этого помещения, в нем кое-что прибавилось: закуски на столе и две миловидные («И об этом подумал», - отметил про себя Марат) официантки в беленьких передничках и с кружевными наколками в виде этаких кокошничков на головах.
Но Евграфов прошел не к блистательному банкетному, а к гораздо более скромному письменному столу Главного конструктора, сел за приставленный к нему спереди маленький столик («Демократичен. Места хозяина не занимает», - снова констатировал про себя Марат) и попросил Вавилова:
- А теперь, Виктор Аркадьевич, мы с Львом Сергеевичем хотели бы посмотреть технические требования на «Окно». И сводку несогласованных отступлений. И расчеты по обоснованиям… - Замминистра много чего хотел посмотреть.
И начался дотошный технический разговор. Евграфов влезал во все детали. Раза два, когда слегка запарившийся от неожиданности Вавилов говорил:
- Ну, здесь суть дела, если не вдаваться в подробности… - Евграфов вежливо прерывал его:
- Нет уж, Виктор Аркадьевич, пожалуйста, давайте будем вдаваться…
В графике, схематически набросанном мелом на доске, гость ухватил неточность:
- Здесь точки перегиба быть не может. Она должна быть правее, где эпсилон переходит за единицу.
Замминистра оказался в курсе дела. Вполне.
Теперь Шумов, уже почти не таясь, подмигнул Литвинову. Потом, после угощения, которое все-таки состоялось, хотя и на добрых три часа позднее, чем было запланировано, Литвинов спросил Шумова:
- Что же ты не предупредил Вавилова?
- О чем?
- Сам понимаешь, о чем. О том, что Евграфов - голова.
- Ну, что он вообще «голова», и без меня известно. А что он специально к этому визиту готовился, кое-что подчитал, разные материалы затребовал, об этом я сам только по дороге сюда, уже в машине узнал… А тут - лампочки, флажочки, финтифлюшки всякие. Черт знает что такое…
Фраза «черт знает что такое» обозначала у Шумова - в зависимости от контекста - одобрение, неодобрение, восхищение, понимание, непонимание, возмущение, удивление и ряд других эмоций.
- Да! - почесал затылок Вавилов, когда гости уехали. - Тут мы, кажется, слегка маху дали. Он - инженер, этот Евграфов!
- Конечно, инженер, - заметил кто-то. - Не инженера заместителем министра не назначили бы.
- Я не про диплом. Не про корочку. Он на самом деле инженер… А мы ему всякие детские развлечения подготовили. Это все твои идеи, Владислав Терентьевич! Ты вообще обрати внимание, как много меня подводишь!..
- Ничего, Виктор Аркадьич, не огорчайся. Все обошлось… Пойми психологию начальства. Ты же ему большое удовольствие доставил. Как же!.. «Чапаева» давно смотрел? Помнишь, как Петька про Фурманова говорит: «Мы-то думали, что комиссар эге-ге, а он, оказывается, ого-го!» - и пальцами у виска шевелит?.. Евграфов сейчас едет домой и думает: они, пентюхи, считали, что я «эге-ге», а я - «ого-го». И приятно человеку… Оказался умнее нижестоящих товарищей. Не так-то часто такое удовольствие начальству выпадает.
- Ну, этим-то - что Шумову, что Евграфову - думаю, часто. Головастые мужики. Ишь ты, еще подготовился специально! Хитрец…
- В общем, помяни мое слово: теперь Евграфов будет тебя любить. Любовью брата, а может быть, еще нежней, - счел полезным закончить разговор на оптимистической ноте Терлецкий.
Назавтра с утра был назначен очередной полет с «Окном». Задание в точности повторяло предыдущие. Чтобы набрать необходимое количество экспериментальных точек, нужно было выполнить добрые полсотни заходов на посадку. Повторять из полета в полет одно и то же задание не очень интересно. В этом смысле профессия летчика-испытателя развращает - приучает к разнообразию. Однако против «нужно» не попрешь. И, подписывая в диспетчерской полетный лист, Литвинов мрачно бурчал себе под нос: