Страница 64 из 78
Но вот незадача: то, что с точки зрения перспектив экономики страны является успехом, в предвыборной кампании может обернуться одной из причин серьезной неудачи. Так уж повелось, что за последствия чужих ошибок отвечают политики, которые у власти сейчас, никто не помнит и помнить не хочет, что пустые обещания раздавались весной-летом, когда и духу твоего в правительстве не было. Позитивные ростки финансовой стабилизации вызреют лишь постепенно, а пока малопопулярные решения по отмене хлебных субсидий, льготных кредитов и другие бьют по тебе, и бьют больно. Вот и получается, что мы должны проводить необходимую экономическую линию, грозящую ударить по нам политическим бумерангом. Я имею в виду приближающийся срок выборов.
Надо сказать, что к концу 92-го года, к моменту моей отставки, демократическое движение в России являло собой структурно довольно печальное зрелище. За ним еще по-прежнему оставалась достаточно мощная общественная поддержка, и популярность Ельцина была велика. Демократические митинги при хорошей подготовке собирали десятки тысяч человек. Но все заметнее проявлялась организационная слабость и раздробленность демократов. Самое мощное объединение в нашей части политического спектра – "Демократическая Россия" – находилось в стадии полураспада. Из него выходят все новые и новые политические группировки, само оно аморфно, не имеет ни фиксированного членства, ни своих печатных изданий, ни работающей системы пропаганды, ни денег, ни достаточно авторитетных лидеров. Некоторые выделившиеся из "Демроссии" структуры, в частности Республиканская партия, основанная на базе бывшей демократической платформы в КПСС, организованы лучше, но крайне малочисленны и еще менее авторитетны. Постоянно возникают все новые и новые маленькие демократические группки, отражающие лишь амбиции своих маленьких лидеров.
Понять причины слабости демократического движения несложно. Интеллигенция, которая была мотором демократических преобразований, по при^ роде своей чужда организованной политической деятельности. Особенно же эта нелюбовь обострилась после десятилетий пребывания, в хорошо организованном партийном коммунистическом ярме. Но от того, что все это мне было понятно, легче не становилось.
Впервые вопрос о необходимости для реформат торов активно включиться в политическую работу передо мной поставил весной 1992 года, во время моего визита в Прагу, Вацлав Клаус, тогда министр финансов Чехословакии. Мне тогда было важно показать, что Восточная и Центральная Европа остается для России одним из важнейших экономических и политических приоритетов, что мы отнюдь не собираемся отсюда уходить, заинтересованы в создании новых рыночных механизмов сотрудничества.
Многие из тех, кому довелось проводить реформы в постсоциалистических странах, относятся к Клаусу с чувством белой зависти. Ему достались два старших козыря на руки. Чешские коммунисты оставили страну в относительном финансовом порядке, с низким внешним долгом и ограниченными финансовыми диспропорциями. Традиционная чешская финансовая респектабельность пересилила деструктивные тенденции разваливающегося позднего социализма. Сыграл свою роль и национальный характер чехов с его устойчивой мелкобуржуазностью, которую так не любил В.И.Ленин.
Надо признать, Клаус сумел на редкость удачно распорядиться своими козырями. Конечно, и здесь было резкое падение промышленного производства в первые три года реформ, рост социального неравенства, скачок цен сразу после их размораживания. И все же создание базы рыночного роста здесь оказалось наименее конфликтным, уровень поддержки начатых преобразований – наибольшим. Не случайно Клаус оказался единственным, кто остался у руля на протяжении пяти лет нелегких реформ.
Совсем молодым Клаус успел поучаствовать в прерванной попытке чешских реформ 1967-1968 годов, работал заместителем председателя Национального банка, потом долгие годы был не у дел, устроился счетоводом. Лишь в конце 80-х, когда под влиянием советской перестройки режим в Чехословакии стал чуть либеральнее, ему разрешили научную работу в Институте прогнозирования (известном к тому времени в Праге как институт диссидентов). Перепады в судьбе сказались на характере, сделали Клауса человеком жестким, упрямым, иногда склонным эпатировать собеседника.
Разговор тогда, весной 1992-го, оказался для меня неожиданным и важным. Я в тот момент весь пребывал во власти преобразований, голова была забита цифрами и графиками, показателями инфляции и процентами роста денежной массы. Мы обсудили эти темы с Клаусом, а потом он вдруг резко повернул разговор на политику. Общий смысл его слов: "Я говорил Бальцеровичу, он меня не слушал, теперь повторяло вам – все эти экономические тонкости интересны и по большому счету нам всем понятны, но если вы не сумеете создать политическую базу поддержки рыночных реформ, то навсегда останетесь заложниками неожиданных маневров тех, кто позвал вас в правительство. Это очень легко может перечеркнуть все, что вы делаете или собираетесь делать. Важнейшая задача – консолидация политических сил, способных стать базой поддержки проводимых реформ. Как часто вы выступаете в аудиториях, перед публикой, объясняете свои взгляды, убеждаете? Редко? А я вот не жалею для этого времени, делаю это несколько раз в неделю".
Конечно, легче всего было отмахнуться от сказанного, возразить, что доказывать необходимость либеральных реформ в насквозь пронизанной буржуазным духом Чехии совсем не то, что пытаться создать им базу поддержки в России. И все же разговор заставил всерьез задуматься о политическом обеспечении начатых преобразований.
На посту премьера хорошо осознал всю серьезность трудностей, связанных с организационной слабостью, беспомощностью демократического движения. При всей искренней и самоотверженной готовности значительной части демократов поддержать нелегкую политику 92-го года, их раздробленность и слабость резко снижали эффективность такой поддержки.
Лидеры, соревнующиеся между собой за влияние демократических групп, неоднократно предлагали мне включиться в политическую борьбу просили оказать им содействие. Все подобные предложения я отклонял, ссылаясь на то, что это не мое поле деятельности. Но готов был оказать содействие объединению как можно более широкого круга демократов. Особенно потребность в таком объединении возросла к весне 1993 года, когда началась подготовка к референдуму. Демократическим силам необходимо было добиться на нем победы.
Неоднократно собирались вместе. Иногда у Геннадия Бурбулиса, иногда у Аркадия Мурашева, у меня. Состав разный – Александр Яковлев, Гавриил Попов, Сергей Шахрай, Глеб Якунин, Лев Пономарев, Владимир Лысенко, Сергей Ковалев, Борис Золотухин, Анатолий Собчак, Сергей Юшенков, Михаил Полторанин. Обсуждали складывающееся положение, договаривались о координации действий. И каждый раз возникает тема – что делать после референдума? Есть общее широкое понимание того, что наиболее вероятным результатом кризиса власти неизбежно станут досрочные выборы осенью 93-го или, в крайнем случае, весной 94-го. Идти на такие выборы слабыми, организационно раздробленными предельно опасно. Отсюда постоянные дискуссии о том, как же добиться объединения демократов, как сформировать дееспособную демократическую организацию.
Суть проблемы. Действующие демократические структуры, и в первую очередь "Демроссия" в силу сложившихся внутри нее сложных отношений, вряд ли могут стать базой объединения. Вместе с тем любая попытка построить новую организацию – это неизбежно кризис организации существующей, новые и совершенно ненужные конфликты. Постепенно выкристаллизовываются два подхода: либо создание широкого предвыборного блока, без внутренней организационной структуры, объединяющего существующие группы, либо – новая организация, призванная заменить собой действующие. Наиболее энергичные сторонники первого варианта – лидеры "Демроссии" – Лев Пономарев, Глеб Якунин, Илья Заславский. Последовательные защитники второго – Геннадий Бурбулис, Аркадий Мурашев, Алексей Головков, люди, отношения которых с руководством "Демроссии" не сложились.