Страница 19 из 78
Директор предприятия – тоже не чужой человек. Он им руководит, всю душу вкладывает. А за последние перестроечные годы уже привык фактически как частный собственник распоряжаться этим имуществом. Директор уверен – его права должны быть гарантированны.
Местная администрация представляет население территории, на которой расположено предприятие: уж мы-то у себя лучше знаем, кому, что и как отдавать…
Руководители концернов, корпораций считают, что только им под силу умно распорядиться заводами бывших своих отраслевых министерств.
И наконец – служащие, учителя, военные, студенты, пенсионеры, все те, кому так долго объясняли, что "государство – это мы" и что им, как гражданам страны, принадлежат все ее богатства…
И ведь все по-своему правы. Так как же найти справедливое решение, которое было бы экономически эффективным и в то же время всех удовлетворяло? Подобное уже бывало. Перед реформой 1861 года дворяне, вспоминая о своих заслугах перед державой, искренне считали, что естественное, традиционное право на землю принадлежит им, а крестьяне полагали землю исконно своею. И когда царский манифест был подписан, почти не оказалось довольных. Помните, у Некрасова?
"Порвалась цепь великая! Порвалась, – расскочилася. Одним концом по барину, Другим по мужику!…"
Вот и после социализма: как ни дели государственную собственность – всех не удовлетворишь.
Именно поэтому здесь так важны не столько экономически оптимальные решения – их нет, сколько социально приемлемые и устойчивые.
Сложность приватизации в России усугубляется двумя обстоятельствами. Во-первых, чрезвычайной слабостью легального частного сектора, который зародился лишь в последние годы перестройки и на первых порах еще тесно связан в сознании людей с бывшей теневой экономикой, а потому в их глазах лишен истинной легитимности. Во-вторых, надежда на масштабное привлечение в российскую приватизацию иностранных инвесторов, при высокой степени социально-политического риска, ничтожно мала.
Вообще-то, и я, и большинство моих коллег, включая А.Чубайса, скептически относились к идее создания специальных платежных знаков, призванных создать спрос на приватизируемое имущество, впоследствии известных как ваучеры. Слишком очевиден был риск, связанный с неизбежным и крупномасштабным спекулятивным перераспределением этих знаков. Разумеется, хотелось обойтись без всей этой экзотики, в максимальной степени используя приватизационные процессы, отработанные в зрелых рыночных экономиках. Однако трезвый анализ заставлял согласиться: выбрать такую стратегию в России – значит просто поставить крест на возможности радикального сокращения доли государственной собственности. Выиграв в эффективности, мы слишком много проиграем в сроках, упустим время, когда прорыв в перестройке структуры собственности возможен.
В конечном итоге, выработанная нами стратегия определялась следующими принципиальными положениями:
– закрепление прав всех граждан России на приватизируемое имущество;
– акцент на создании приватизационных коалиций, позволяющих стимулировать массовый приватизационный процесс снизу,
– учет интересов тех социальных групп и политических сил, которые способны парализовать приватизацию, если не найдут в ней своего места (трудовые коллективы, руководители предприятий, региональные органы власти и т.д.);
– широкое использование универсальных процедур и стандартных правил с тем, чтобы ограничить зависимость процесса приватизации от индивидуальных решений, а значит, и от возможных злоупотреблений со стороны аппарата управления;
– отказ от попыток реструктурирования предприятий до того, как будет изменена форма собственности.
России предстояло пройти через самую большую по масштабам и самую сложную по исполнению приватизационную программу в истории человечества. Не насильственная, а правовая трансформация собственности, учитывающая по возможности интересы всех социальных групп, – сложнейшая процедура. Одно только формирование ее юридической и организационной инфраструктуры требует немалого времени. Любая собственность должна быть надлежащим образом закреплена, а где взять столько нотариусов, чтобы все оформить? Если же не оформлено, какая же это собственность?
На первый взгляд, целесообразным казалось провести сразу хотя бы приватизацию в сфере торговли, обслуживания, общественного питания. Но и тут закавыка: при тотальном дефиците магазин – вовсе не магазин. Как бы ни был он скуден, грязен и за
пущен, все равно это некий священный храм распределения благ, а его работники – жрецы, получившие от высшей власти право наделять и лишать, казнить и миловать… Именно так все это и выглядело осенью 1991 года. Приватизация торговли в подобных условиях напоминала бы решение реквизировать в осажденном, голодном городе сбереженные именно на такой случай общественные запасы продовольствия…
И в результате приходится принимать в данной ситуации единственно логичное решение: недостаток времени, паралич командной системы управления экономикой, хилое состояние рыночной инфраструктуры, отсутствие правовой базы для ее развития – все это вынуждает идти на либерализацию немедленно, не дожидаясь результатов фундаментальных структурных реформ. Приватизацию, конечно, постараемся тоже проводить в максимально сжатые сроки и начнем ее как можно раньше, но сдерживать в ожидании ее результатов либерализацию цен не будем.
Но опять вопрос: либерализовать цены сразу или постепенно? Сторонники постепенности аргументировали ее преимущества возможностью придать процессу контролируемый характер. Мы возражали: попытка удержать под контролем цены на достаточно обширную, социально значимую часть товаров не позволит ликвидировать крупные ценовые диспропорции, будет непрерывно повышать дотационную нагрузку на бюджет, воспроизводить дефицит. Неизбежное при этом периодическое повышение фиксированных цен будет раз за разом посылать экономике дополнительные инфляционные импульсы. В результате – не выход из кризиса, а его углубление. Что, кстати, и произошло впоследствии на Украине и в Белоруссии.
Забегая вперед, хочу отметить, что, хотя в Архангельском мы предвидели именно такое развитие событий и приняли решение жестко ограничить перечень товаров с регулируемыми ценами, позже правительство России вынуждено было пойти на избыточное регулирование. Естественно, это значительно усложнило ход реформ, затягивая без нужды их начальный, самый трудный период. Однако, маневрируя, отступая, правительству все же удалось закрепиться на рубеже, который не позволил проявиться у нас украинско-белорусскому синдрому.
Особая забота – финансы. При острейшем народнохозяйственном кризисе государство продолжало финансировать крупнейшую в мире армию, осуществлять масштабные закупки военной техники, вкладывать деньги в долгострои. Верховный Совет на протяжении многих лет принимал все новые и новые дорогостоящие расходные программы. Положение усугубляла борьба союзных и российских властей, которая существенно расшатала доходную базу бюджета. Российские и союзные власти в 1990-1991 годах наперегонки снижали ставки налога на прибыль. К тому же первые, отдав установление ставок налога с оборота на места, фактически потеряли контроль за важнейшим источником бюджетных поступлений, тогда как было предельно важно хотя бы на первые месяцы после либерализации цен, пока не стихнет мощная инфляционная волна, отключить мотор эмиссионного финансирования бюджета.
В денежной системе существуют две фундаментальные неприятнейшие проблемы. Первая – проблема денежного запаса (денежного навеса). Вторая – денежных потоков. Используем бытовую аналогию: у вас беда – затоплена квартира и из крана хлещет вода. Нужно закрыть кран и убрать воду. Но резьба сорвана, а сток засорился! Грозит потоп.
Почти с самого начала перестройки из государственного крана не то чтобы уж неимоверно щедро, но, явно превышая возможности государства, била денежная струя. Не найдя стока, то есть нужных товаров, деньги оседали на вкладах в сберегательных кассах… Вот это и есть денежный навес.