Страница 11 из 29
Недавно, когда приезжала в Москву мадам Олбрайт, особенно задело Гайдара вот это место из “Вертела” Мамина-Сибиряка: “ — Ты рыло-то вымой, наказывал он Прошке еще с вечера. — Понимаешь? А то придешь к барыне черт чертом.” На всякий случай вымыл рыло, но барыня его не вызвала, перед ней предстали только мордоворот Лебедь да моська Явлинский.
И ведь надо же было так случиться, что когда на свой съезд в Измайлово съехались демороссы, в руках у Гайдара оказалось письмо Белинского Бакунину: “Что за лица, что за рожи съехались в Пятигорск!” А потом — Писемский: “Этакий здесь народец... Какие у всех рожи-то нечеловеческие: образина на образине”. Где — здесь? Да в Измайлове, конечно. И тут же — горьковский Егор Булычев: “Как с такой рожей перед господом нашим стоять будете!” Ну в самом деле, представьте себе перед ликом Божьим хотя бы Юшенкова или Борового. Отвернется Господь и плюнет...
А когда Гайдар вскарабкался на ящик и начал говорить, то пришли ему на память строки из гончаровского “Обломова”: “Еще разговаривает, образина! — сказал Терентьев и поднял ногу, чтобы сзади ударить Захара”. И тут же — из “Горькой судьбины” Писемского: “ — Ты у меня, рожа твоя подлая, сегодня последний день не в кандалах, и одно твое спасение, если станешь говорить правду”. Но говорить правду эта подлая рожа ни при каких обстоятельствах не способна, и потому не удивительно, если завтра она и впрямь окажется в кандалах.
Впрочем, возможны варианты и покруче, например, тот, о котором мечтал один из героев “Братьев Карамазовых” Достоевского: “ — Хоть и запрещены мордасы (то есть битье по морде), а сделал бы я из твоей хари кашу”. Или вот чеховский вариант: “ — Еще немного, и я не только бить по мордасам, но и стрелять буду!” Наконец, прекрасен и горьковский вариант: “Исчезни, морда! — приказал слуге Лютов” — из “Жизни Клима Самгина”.
Поняли вы теперь, в чем причина беснования Гайдара? Да очень просто! Видя, что вся русская литература изобличает “жирную морду”, “подлую рожу”, “сытую харю” и т.п., понимая, что завтра его закуют в кандалы или сделают из него кашу, или сам он грохнется, как статуя, с высоченной колонны в страшной картине Брюллова “Последний день Помпеи”, он пытается к нему лично относящимися кличками забросать своих противников, чтобы все запутать, перемешать, сбить с толку и в конце концов в этом хаосе улизнуть. Но нетушки!.. Иван Андреевич Крылов в бессмертной басне “Свинья и Дуб” сказал о первом из этих персонажей:
Когда бы вверх могла поднять ты рыло...
Но бледно-зеленое рыло, вылезшее на свет Божий из под эмблемы “Демократического выбора России”, не в силах сделать это, оно может только хрюкать да чмокать.
Александр Синцов ЧЕРЕ — ПОК!
Его лицо, улыбка, очки и особенно глаза, подернутые какой-то мутноватой пленкой, словно искусственные, выделяют его из рядовых политиков нынешней России на особицу.
Пожалуй, только такой человек и способен был выступить на политической эстраде Владивостока 1991 года с коронным номером, предложив себя в главнокомандующие Тихоокеанского флота. Как лейтенант Шмидт ельцинского пошиба, прорезался он в наших днях, и вторичность, как водится, обернулась фарсом. У этого не будет самозваных детей. Про этого не упомянут в сатирическом романе. Недостает в нем чего-то и до ноздревско-хлестаковской мощи и выразительности.
Да, были в Советском флоте и такие. Под кокардой, под белым шарфиком, под шинелью благороднейшего из всех воинских цветов черного цвета обитала душа неизъяснимая. В дни кончины СССР он служил в морском НИИ. Командовал в своем отделе бабенками. Терять ему было нечего, в отличие от боевых офицеров, для которых непослушание или объявление себя главкомом могло стоить в те времена смертной казни в трибунале. Впрочем, тогда, в 1991 году, никто из строевых и помыслить не мог, что «последний парад наступает». А вот у начальника отдела Черепкова и хитроумия, и дерзания хватило, чтобы прокукарекать о демократическом «рассвете», просигналить в Москву о себе. Мол, есть такой человек на Дальнем Востоке, готовый послужить вам, Борис Николаевич. В те времена Ельцин еще ценил подобных, подтягивал их к себе, брал на заметку. Тогда же подали первый голос и такие политические младенцы, как Немцов, Явлинский и многие-многие другие так называемые демократы первой волны. Проявили личную преданность и стали губернаторами, представителями верховной власти на местах. Получили другие теплые местечки. Немцов выскочил на волне «борьбы за экологию». Явлинский с пистолетом бегал арестовывать уже мертвого Пуго. Теперь их подвиги кажутся мелкими, анекдотичными. Ничуть не круче тихоокеанского самозванства Черепкова. Потому что все они — дети от связи Ельцина и политической блудницы по имени Авантюра.
Время выскочек первой ельцинской обоймы давно прошло. Почти все они теперь — за кулисами большой политики, в подсобках, в ничтожных политических школах-студиях. И только Черепков, казавшийся провинциальнее и мельче всех их, по-прежнему бурно изображает из себя общественного деятеля нового типа. И кухонная немцовско-кириенковско-гайдаровская демократия подпитывает его идейно и финансово, держит как орудие в реальной большой политике на части России, называемой Дальним Востоком. Он, как гейзер камчатский, сообщенный с Москвой. Качнут в центре — плеснет кипятком политической энергии на Востоке из скважины Черепкова. Ошпарит, ударит камнями по мозгам, помутит рассудок народа.
Даже на общем нашем нездоровом политическом фоне все, что делается вокруг мэрии во Владивостоке, кажется особенно воспаленным. А рядом, по контрасту, вполне заурядные действия губернатора Наздратенко по сохранению границ государства, по защите от китайской экспансии кажутся не такими уж героическими...
Черепков даже внешне чем-то похож на китайца. Не только симпатии, но и пристрастия питает он к своему «великому» соседу. Он был одним из первых, кто, развалив государство в 1991 году, стал делать бизнес на этом, организовывав во Владивостоке побирушечную оздоровительно-благотворительную фирму. Сработало! Через несколько месяцев Черепков насобирал миллион и, трижды съездив в Японию, привез оттуда несколько «ниссанов» и «тойот», которые после регистрации в автоинспекции растворились на просторах России, как и все деньги со счета Фонда милосердия.
Есть любопытные свидетельства его тогдашних умонастроений: «Я решил стать мэром, потому что к власти могли прийти бандиты». И если верить Черепкову на слово, то, стало быть, не иначе, как дух железного Феликса вселился тогда в него. Тем более, что он склонен к общению с потусторонними силами, не с Богом, конечно, и не через церковь, молитву и пост, как мы, православные, а с помощью экcтрасенсорики, заклинаний и магии. В нем, видимо, заключалась одна из пустот советского служащего, которая после обвала державы и заполнилась темной силой космоса.
Очевидцы утверждают, что когда Черепков выступает в аудитории, то завораживает не логикой и страстью оратора, а гипнотическими интонациями и пассами.
Но любое лукавство со временем разоблачается. Борец с «бандитами», избранный в мэры, через некоторое время сам втягивается в криминальное действо — его обвиняют в получении взятки, специальными приборами даже фиксируют следы меченых денег в кармане его пиджака. Даже покровитель Ельцин гневается на Черепкова при таком известии — и своим указом отстраняет его от должности. И тут лукавый опять подпитывается из черной дыры космоса или из адского подземного гейзера, это неважно, и заряженный Черепков атакует самого Ельцина, самоотверженно проходит по всем судебным инстанциям и, трудно поверить, но добивается отмены высочайшего указа!