Страница 177 из 178
И теперь я снова думаю о тихих улицах, особняках, старом утраченном городе моего детства, и он кажется до того близким, что можно коснуться рукой. Снова вижу детское лицо, вижу деся shy;ток людей, которыми была некогда. Слышу прежние звуки, преж shy;ние песни, прежний смех. Прилив памяти заливает мне сердце со всем разнообразным грузом значительного и мимолетного – с ли shy;цами мужчин в шляпах дерби, идущих по Бруклинскому мосту, смехом влюбленных на темных улицах, трепетом листа на ветке, неожиданным пятном лунного света на темной морской воде в тот вечер, когда познакомилась с тобой, шелестом кружащихся на вет shy;ру газетных обрывков, узловатым деревом над развалинами стены в штате Мэн, голосом, который давным-давно отзвучал, и с пес shy;ней, которую пела в сумерках моя мать перед смертью.
И думаю о тебе! Думаю о тебе!
Все события, все времена моей чудной жизни сошлись воеди shy;но, и я думаю обо всей красоте, которую создала, и которая ис shy;чезла. Вижу театральные декорации, над которыми трудилась, конец спектакля, рабочих, убирающих сцену, прощающихся друг с другом актеров: краткое сияние, великолепие своей работы и ее скорый конец, забвение на складе, занавес, поднятый перед ря shy;дами пустых кресел.
И думаю о тебе.
А ты, представилось мне как-то, вечером сидел там, в темном зале, и вся моя душа воскликнула: «Он вернулся ко мне!». И я сказала: «Кто это? Что за человек сидит там?». А потом увидела, и всегда вижу, что это не ты. Я вижу не тебя. А уборщицы продол shy;жают откидывать пустые сиденья.
А теперь я снова приехала домой, из Парка в давнем октябре.
Полицейский привел Эстер домой, она надеялась, что там никого не будет. Кэти впустила их, Эстер велела ей дать этому че shy;ловеку денег и угостить его выпивкой.
А потом вошла в темноту своей комнаты й стояла в потемках, прислушиваясь к пароходам на реке. Думала о Джордже, и в моз shy;гу ее все кружилось, словно палая листва на ветру в Парке, в дав shy;нем октябре.
Думала о нем. Долго, долго в ночи думала о нем.
(Раз!)
О, я слышу пароходы на реке.
(Два!)
О, вот большие пароходы идут вниз по реке.
(Три!)
Когда долго, долго я лежу в ночи без сна.
Время, прошу тебя, время! Который час? Уже пора спать, юная леди. Уже пора умереть, юная леди. Да, твоей любимой пора уме shy;реть.
«И слушая тебя, о времени напрочь забываю». О, Господи! Как это прекрасно, как правдиво! Я думаю обо всем времени, что мы провели вместе, обо всем восторге и блаженстве, что мы познали. Поверит ли кто этому? Бывало ли когда-нибудь нечто подобное?
Я беру книгу, большую антологию, твой подарок, и читаю иногда чуть ли не всю ночь. Господи, какие замечательные стихи можно отыскать в ней! Я вижу, что другие сердца были отягоще shy;ны задолго до моего, что поэты во все времена писали о своей пе shy;чали. Это так прекрасно, но какое блаженство было больше на shy;шего? Кто описал его? Кто умерил мои страдания? Кто любил так, как мы? Кто знал блаженство, горе и все прекрасные времена, какие мы знали вместе?
50. ЗЕРКАЛО
В больничной палате Мюнхена Джордж сидел на краю своей койки. На стене перед ним, над тумбочкой, висело зеркало, и он вглядывался в него.
«Лик человека в зеркале разбитом». А что его разбитое лицо в целом зеркале?
Из темных глубин зеркала сидящее Существо подается впе shy;ред, торс кажется укороченным, толстая шея втянута в широ shy;кие плечи, очертания груди напоминают бочку, громадная ла shy;пища сжимает коленную чашечку. Таким он вылеплен, таким создан.
А то, что натворила природа, усугубили человеческие уси shy;лия. Существо в темных глубинах зеркала выглядело как ни shy;когда карикатурно, по-обезьяньи. Лишенный густых волос, непристойно оголенный череп с ушами-крыльями переходил в низкий наморщенный лоб с густыми зарослями бровей; ни shy;же обезображенные черты лица, толстый, вздернутый нос свернут вправо ( его перебили посередине с левой стороны ), губы распухли, общее выражение такое, словно его внезапно окликнули – досталось ему здорово. С детства он не заслу shy;живал до такой степени полученной от ребят клички – Обе shy;зьян.
Джордж глядел на Существо в зеркале, а оно на него, с какой-то недоуменной, отчужденной бесстрастностью, не как ребенок смотрит на свое безмолвное отражение, мысленно говоря «я», а будто со стороны, и думал: «Клянусь Богом, ну и образина же ты!» - имея в виду не Себя, а Его.
Существо отвечало ему взглядом, тяжело дыша сквозь приоткрытые распухшие губы. (Джордж ощущал застарелый запах иода, засохшую, пропитанную кровью ватку в носу.) Он шумно вдохнул разбитым ртом, и в зеркале обнажились рас shy;шатанные зубы с полосками запекшейся крови между ними. Повыше рта нос был свернут на сторону, налитые кровью гла shy;за смотрели пристально; под глазами красовались красно-зе shy;лено-желтые разводы.
– Черт возьми! Ну и рожа!
Существо криво улыбнулось в ответ сквозь свою разбитую маску; и неожиданно – вся гордость и тщеславие улетучились – он рассмеялся. Разбитая маска рассмеялась вместе с ним, и душа его, наконец, освободилась. Он был человеком.
– Hy, Poжa?
– Мученик любви? – отозвалась она, улыбаясь в ответ.
– Шедевр природы!
– Непризнанный писатель!
– Уродец!
– Кто тебя выпустил?- весьма язвительно спросило его Тело.
– Кто меня выпустил? Какой там черт, выпустил! Кто меня заточил, хочешь сказать?
– По-твоему, я?
– Да, ты!
– Я не сомневалось в побеге, – сказало Тело. – Ну?
– Что «ну»?
– Не будь ты заточен, где бы ты находился?
– В клевере, мой курносый, бандитского вида друг. В клеве shy;ре, Обезьяна.
– Это ты так думаешь, – сардонически произнесло Тело.
– Это я знаю! Горилла! В тебе нет никакой нужды! Ты просто случайность!
– Вот как? А ты? Надо полагать, нечто запланированное.
– Hy…
– С красивыми маленькими ступнями, – иронично произ shy;несло Тело. – И с такими изящными руками, – оно подняло свои лапищи, поглядело на них, – с длинными, заостренными пальцами художника – так? – насмешливо сказало оно.
– Послушай, Тело, не насмехайся!
– И с шестью футами двумя дюймами стройного американ shy;ского юношеского…
– Послушай…
– …но не стал бы возражать против шести футов одного дюй shy;ма, видит Бог! И с длинными, белокурыми, вьющимися от при shy;роды волосами!
– Твоя природа, Тело, до того груба и низка, что ты не спо shy;собно оценить…
– «Утонченного» – сухо произнесло Тело. – Да, знаю. – Од shy;нако продолжим: с голубыми глазами, римским носом, класси shy;ческим лбом, профилем юного греческого бога – словом, Байро shy;ном без хромоты и тучности – любимцем женщин и гением до мозга костей!
– Слушай, Тело, черт бы побрал твою душу!
– Души у меня нет, – сухо сказало Тело. – Она для «Худож shy;ников» - я правильно выражаюсь? – съязвило оно.
– Не насмешничай!
– Душа для Великих Любовников, – продолжало Тело. – А моя находится ниже пояса. Правда, она служила тебе в самых ду shy;шевных порывах – не будем в это вдаваться, – насмешливо про shy;изнесло Тело. – Я ведь просто-напросто жернов на твоей шее – случайность.
И они еще несколько секунд глядели друг на друга; потом за shy;улыбались.
Джордж сидел, глядя на отражение своего тела в зеркале, и вос shy;поминание об их совместной жизни явилось тревожить его мучи shy;тельной ее таинственностью. Он думал о миллионах сделанных вместе шагов, о миллионах раз, когда вместе вдыхали воздух ради жизни, о тысячах раз, когда слышали, как часы отбивают время под вечным светом неизведанных небес. Да, они долго были неразлуч shy;ны, это тело и он. Много прожили наедине друг с другом, много видели, думали, чувствовали и теперь знали то, что знали, не отвер shy;гали друг друга, не тяготились друг другом, были приятелями.