Страница 151 из 178
И тут вновь отвратительный, невыносимый стыд возвратил shy;ся, стал мучить его ненавистью к собственной жизни, ему каза shy;лось, что он предал единственное воплощение преданности, си shy;лы, уверенности, какое только знал. И предав его, не только опо shy;зорил жизнь, плюнул в лицо любви, отдал единственную женщи shy;ну, которая любила его, ненавистным легионам обитающей в клоаке нежити, но предал и себя, сговорился с нежитью относи shy;тельно собственного крушения и поражения. Ибо если его серд shy;це отравлено до самых глубин, мозг извращен безумием, жизнь погублена, осквернена, кто виноват в этом, кроме него самого?
Люди мечтают вдалеке, в маленьких городках, и воображение рисует им замечательную картину этого мира, всей силы и славы, какими обладает этот город. Так было и с ним. Он приехал сюда, подобно всем молодым людям, с радостью и надеждой, с твердой верой, с убежденностью, что у него достанет мощи, дабы востор shy;жествовать. У него хватало силы, веры, таланта, чтобы добиться всего, нужно было только вести себя по-мужски, сохранять те же благородство, смелость, веру, какие были у него в детстве. И по shy;святил он жизнь достойно и мужественно этой цели? Нет. Он плюнул на славу, которая шла ему в руки, предал любовь, отдал, будто хнычущий раб, свою жизнь в руки другим рабам, и вот те shy;перь, подобно им, насмехается над своей мечтой как над грезами провинциала, предает пыл и веру юности дурацкому осмеянию, притворному, бессмысленному, невеселому.
И ради чего? Ради чего? Он говорил Эстер о «стыде», который испытывает из-за нее. Из-за чего он мог испытывать стыд хотя бы на секунду, если не считать грязных оскорблений и обид, ко shy;торыми осыпал ту, которая любила его, которую он любил? Ис shy;пытывал стыд! Господи! Из-за чего – и перед кем? Должен он, опустив голову, торопливо проходить мимо всех глядящих на не shy;го серолицых ничтожеств на улице?
Они говорят! Они говорят! Они! Они! Они! А кто они такие, чтобы он прислушивался к их разговорам на улице или прини shy;мал во внимание их ублюдочную светскость? Они! Они! Кто они такие, чтобы он предавал Эстер, эту прекрасную женщину, превосходную художницу, истинную аристократку в угоду ка shy;кой-то вульгарной шлюхе, или выскочке, который паясничает и бахвалится в пропахшем дешевыми духами продажном обще shy;стве? Испытывает стыд! Оправдывается! И перед кем! Господи, неужели он должен сникать перед аристократической надмен shy;ностью благовоспитанных старых принстонцев, ежиться перед презрительно раздувающими ноздри доблестными членами Молодежной лиги, сносить с пылающим лицом насмешливые, пренебрежительные взгляды молодых зазнаек из Гарвардского клуба, раболепствовать перед высокородными наследниками Хейса и Гарфилда, подлецами, которые еще не выдохнули из ноздрей отвратительный запах мошенничеств, которые совер shy;шали их отцы? Или корчиться от стыда, упаси Боже, под само shy;довольными, ироническими взглядами какого-нибудь обозре shy;вателя из «Сатердей ревью», носителя утонченной старой куль shy;туры пошлости и вульгарности, перед насмешливо шепчущи shy;мися и подталкивающими друг друга локтями жалкими подлизами и пресмыкающимися ничтожествами из Школы приклад shy;ных искусств?
Они!Они!К кто такие они! Обезьяны, крысы, попугаи, боящи shy;еся собственного неверия, жалкие уличные циники, которые с подмигиванием и понимающими усмешками пересказывают свои мелкие, гнусные сплетни. Они! Жалкие провинциалы из ма shy;леньких городишек, которые ехидничают, зубоскалят и повторя shy;ют расхожие, затверженные непристойности. Они! Ничтожные, беспомощные учителишки из Школы прикладных искусств, никчемные писаки, у которых нет ни сердца, ни мужества для от shy;кровенности, для какого бы то ни было живого чувства, милосер shy;дия, любви или крепкой веры, которые могут разойтись от глот shy;ка дрянного джина, хихикать и перешептывать вновь и вновь ка shy;кую-то гнусную сплетню об актрисе-лесбиянке, поэте-гомосек shy;суалисте или грязный слушок о знаменитости, ради знакомства с которой они согласились бы есть навоз.
Они!Они! А. что, разве он сам лучше какого-то тупого раба, ко shy;торый подмигивает, кивает с понимающей усмешкой, жадно про shy;глатывает ложь и мерзость, которые выдумал для него более хит shy;рый подлец, и говорит при этом: «Конечно, я знаю! Я-то знаю Мне можете не рассказывать!.. Я знаю! Чему здесь удивляться?.. Да-а!» – хотя этот жалкий дурачок невежествен и глуп от рождения.
Да, он ежился и робел под взглядами таких людей, однако предки его были настоящими мужчинами, они жили в дебрях и не ежились, не робели ни под чьим взглядом. Неужели на земле не сохранилось их духа? И внезапно он понял, что этот дух жив. Что этот дух живет в воздухе, которым он дышит, что он по-прежнему присущ человеку, все такой же подлинный и яркий.
Разве до него десять миллионов людей не приносили свои силы, таланты, волшебные сказки юности в этот город? Разве не слышали своих ненавистных шагов по железным лестницам, по кафельным вестибюлям, разве не видели суровых, безжизненных глаз, не выслу shy;шивали холодных, сухих приветствий тех людей, у которых купили пристанище в своих крохотных камерах? Разве они с пылающими сердцами, со жгучей жаждой своего одиночества не бросались из этих камер обратно на улицы? Разве с диким взором, в отчаянии, в бешенстве не носились по жутким улицам, где не было ни поворота, ни просвета, ни места, куда они могли бы войти, не оглядывали мно shy;жества лиц с отчаянной надеждой, а потом возвращались в свои крохотные камеры, сбитые с толку соблазнительными иллюзиями изо shy;билия и многоцветия этого города, жестокой загадкой одиночества человека среди восьми миллионов, бедности и отчаяния в средото shy;чии огромных могущества и богатства?
Разве они не бранились по ночам в темноте своих комнату shy;шек, не рвали конвульсивно простыни, не били кулаками о сте shy;ну? Разве не видели множества надругательств над жизнью на ночных улицах, не ощущали отвратительного запаха чудовищ shy;ных привилегий, не наблюдали косого взгляда преступной влас shy;ти, усмешку продажной и равнодушной силы, не сходили с ума от стыда и ужаса?
И, однако, не все очерствели сердцем, обрели безжизненный взгляд или стали устало повторять бессмысленные речи нежити. Не все обезумели в отчаянии от поражения. Ибо многие видели ошеломляющие, несметные жестокости этого города, возненави shy;дели его, но не ожесточились. Кое-кто проникся милосердием на его мостовых, обрел в маленькой комнатушке любовь, нашел в неистовом шуме улиц все великолепие земли и апреля, а кое-кто тронул каменное сердце города, открыл чистый источник, исторг из его железной груди величайшую музыку, какую только знала земля. Они в страданиях познали тайну его суровой души, силой и пылкостью своей добились от города того, о чем мечтали в юности.
Разве нет людей, которые уверенно ходят по улицам жизни, зна shy;ют в ежедневных трудах невзгоды, борьбу, опасность и, однако же, по вечерам со спокойным взглядом опираются о свой подоконник? Разве нет людей, которые в горячке и сверкании неистового полудня оглашают воздух крепкими, хриплыми ругательствами с сидений грузовиков, правя ими умелыми руками в перчатках на полной ско shy;рости, глядят демоническим взглядом соколиных глаз на рельсы, громко отдают команды загорелым, потным рабочим, которые во всю пьют, дерутся, распутничают, объедаются и все же остаются в ду shy;ше прекрасными и добрыми, исполненными горячей крови и не shy;удержимой пылкости живых людей?
И при мысли о них мир оживился прекрасным существова shy;нием мужчин и женщин, которые силой вырвали радость и пыл shy;кость у мира, подобно тому, как вся его большая комната ожив shy;лялась жизнью Эстер. Память о ее маленьком, горько обижен shy;ном лице пораженного изумлением и горем ребенка, чье веселье и любовь внезапно были сокрушены одним ударом, вернулась и вонзилась в его сердце беспощадным, мстящим лезвием.
Но теперь его жизнь так запуталась, закружилась в этой дикой пляске безумия и отчаяния, любви и ненависти, веры и неверия, неистовой ревности и горького раскаяния, что он уже не созна shy;вал, где правда, а где ложь в его проклятиях, молитвах, самопо shy;рицаниях, в здравом уме он или безумен, отравлены его душа и плоть злобой или нет. Сознавал только, что, какими бы ни были его мысли, истинными, ложными, чистыми, грязными, юноше shy;скими, старческими, добрыми или злыми, Эстер укоренилась в его жизни и необходима ему.