Нити зла

Ткачи в отчаянии латали дыры, которые прорезали сестры, отталкивали их — но тщетно. Сестры работали как единое существо: они без труда общались между собой и объединяли свои усилия. Они знали о том, что и где делает в этой битве каждая. Несколько женщин нападали на неприступные позиции, отвлекая ткачей так, чтобы остальные могли проникнуть в незащищенные точки. Другие изводили врага, посылая по нитям мимолетную, обманчивую дрожь, пока их союзницы плели сети, чтобы ловить ткачей.

Кайлин с вызывающей легкостью избегала цепких щупалец врага, ускользая от них, как угорь. Она жалила безбоязненно: некогда она убила одного из них, и эти — ему не чета. Но она беспокоилась о сестрах, которые не имели такого опыта. Она защищала их от контратак ткачей, закручивая нити и путая их, чтобы замедлить ход волны, если удар ткущего пройдет слишком близко.

Ткачей постиг полный крах. Кайлин так осторожно истончила некоторые места в Узоре, что враги об этом даже не узнали. И по ее команде все сестры нанесли одновременный удар по этим участкам. Узор расступился, открыв зияющие дыры в защите ткачей. Сестры ринулись сквозь эти бреши, прошивая ткань вражеских тел и разрывая связи, что держали волокна вместе. Ткачи завизжали. Пламя охватило их тела. Полдюжины новых погребальных костров, вспыхнувших одновременно по всему полю битвы, дополнили страшную картину.

Но сестры уже использовали свое преимущество внезапного нападения. По меньшей мере двое из убитых ткачей послали в Узор сигналы бедствия. Они пользовались разрозненными, случайно выбранными нитями, и потому этот крик боли не удалось перехватить. Бессловесная мольба о помощи должна была найти их собратьев. И предостеречь.

Над долиной пронеслась почти осязаемая волна возмущения. От того, что появилось нечто, что осмелилось бросить им вызов в Узоре, ткущие пришли в ярость. Гнев и страх охватили их сердца. Потому что они помнили предсмертный вопль главного ткача Виррча: «Остерегайтесь! Остерегайтесь! Женщина в паутине!»

Нити змеились по невидимому царству и искали, искали. Мужчины и женщины, искаженные люди и искаженные звери дрались, сражались и умирали в долине, но битва шла и в царстве вне чувств. Красный орден наконец-то вышел из тени.

На западной окраине Провала частокол трещал под тяжестью трупов, которые громоздились под ним.

Вонь горелого и горящего мяса мешала дышать. Глаза слезились. Номеру попыталась прицелиться, моргнула несколько раз и опустила винтовку. В воздухе висела пелена черного дыма. Летали хлопья обугленной кожи. Искаженные, которые пытались сделать пандусы из собственных трупов, прекратили свои попытки после того, как защитники стали поливать их маслом и поджигать. Но ненадолго. Монстры возобновили атаку, они визжали и выли, объятые пламенем, но продолжали карабкаться. Несколько трупных гор уже почти сравнялись по высоте с частоколом, так что захватчики могли перебраться через него. Они бросались на парапет и падали с другой стороны стены, догорая уже там или напарывались на мечи Либера Драмах. Но они лезли, не переставая, и защитники не успевали добавить масла в огонь там, где это было нужно. Костры уже потухали. И некоторым искаженным удавалось перебраться через стену невредимыми.

Дальше по линии обороны несколько десятков хищников смяли защитников и прорвались на улицы Провала, прежде чем другие успели прикрыть брешь. Войско искаженных, казалось, не интересовал бой на стене — они стремились попасть в сердце города.

Оборона долго не продержится. Номору была уверена в этом, и от этой убежденности мороз продирал по коже.

Она знала, что это из-за Погонщиков. Номору помнила, как в панике метались по каньону обезумевшие звери, когда она подстрелила нескольких Связников. Но Погонщики извлекли урок и теперь держались вне поля зрения, управляя битвой издалека. А стрелять в это пушечное мясо бесполезно — только пули тратить. Нужно достать генералов.

Искаженный мужчина с головой в форме луковицы, шишковатым лбом и мигательными перепонками на глазах пробежал мимо нее, потом остановился и вернулся. Она бесцеремонно посмотрела на него: мол, чего надо?

— Ты почему не стреляешь? Кончились пули? Вот, держи! — Он бросил ей кошель с пулями и побежал дальше, не дожидаясь благодарности. Впрочем, Номору и не собиралась рассыпаться в любезностях.

Она проследила за ним взглядом, не обращая внимания на несмолкающий грохот пушечных выстрелов, вопли и треск огня. Искаженные против искаженных. Если бы сарамирские обыватели могли это видеть, они, возможно, и задумались бы: а какова цена их глубоко укоренившегося предубеждения против жертв земляной болезни? Ткачи, которые взрастили в них эту ненависть, теперь используют зачумленных, плоды своего труда, бросая их на битву с другими зачумленными. Но граница проходит не между людьми и искаженными, а между людьми и животными. Ткачей нельзя отнести ни к тем, ни к другим. Когда-то они, может, и были людьми, но всю человечность высосали из них маски.

Номору не особенно любила искаженных, но и ненависти к ним тоже не испытывала. Она ненавидела ткачей. И из-за этой ненависти отвергала все, чему они учили. Так искаженные и Либера Драмах — враги ткачей — стали ее союзниками. Она даже не подозревала, сколько у нее общего с Кайку, да и с другими мужчинами и женщинами, для которых Провал стал домом. Как и они, Номору мстила.

Татуировки покрывали ее тело — память об оборванном и грязном детстве. Ребенок, родившийся в бедном квартале Аксеками. Мать — наркоманка, курильщица амаксы. Отец — неизвестен. Ее воспитывала шайка. Номору росла в обществе, где каждый день появлялись новые лица и каждый день кого-то убивали. В ее жизни не было постоянства, и она, пожалуй, даже не знала, что это такое. Все, кто что-то значил для нее, погибли — друзья, первая любовь, даже мать, к которой она питала какую-то необъяснимую привязанность. Она жила в жестоком, замкнутом мире, где спасали только талант оставаться незамеченной и недюжинная меткость. Благодаря своим способностям, Номору удалось не стать наркоманкой, уцелеть во время внутриклановых разборок, спастись от болезней и голода, которые толкали людей на кражу — и на виселицу.

Татуировки на ее теле отражали сделки, которые она заключила, ее долги и ее должников. Они означали ее единение со своей бандой. Татуировки змеились на ее руках и на плечах, на икрах и на лодыжках. Но самая крупная и самая важная для нее была в центре спины. Рисунок знаменовал собой клятву, такую искреннюю, что она день за днем выжигала сердце Номору, клятву мести — сильнее и крепче, чем все любовные клятвы этого мира, вместе взятые.

Истинная маска, законченная лишь наполовину; с одной стороны — только незаполненный контур. Чернила зальют эту часть лишь тогда, когда Номору закончит вендетту. Маска. Бронзовый лик древнего безумного бога. Маска главного ткача Виррча.

И — хотя Номору этого и не знала — лик Арикарата, давным-давно преданного забвению брата лунных сестер.

Она была немногим старше Люции, когда ее похитили. Такие исчезновения в бедном квартале никого не удивляли. Их замечали только самые близкие. Знати приходилось кормить чудовищ, которых они держали в своих домах, ублажать и насыщать их. Для этого они забирали бедняков и нищих, отверженных, которых считали бесполезным сбродом. Номору всегда казалось, что она слишком умна, чтобы попасть к ним в лапы, но той ночью она накурилась амаксы, нисколько не заботясь о том, что идет по стопам матери. А человек, которому доверилась, продал ее агентам ткачей. Она очнулась связанной в покоях главного ткача Виррча, в самом сердце Императорской крепости.

Номору не знала, какая именно судьба ей уготована. Но ее похитители плохо затянули узлы, и она выпуталась. День за днем она пряталась в покоях и искала выход. Дралась за разбросанные на полу объедки с голодным шакалом, который рыскал тут же, отчаянно цеплялась за жизнь, чтобы не умереть от голода и жажды в этой духоте. И день за днем она боялась. Она ждала только одного — когда в замке единственной двери повернется ключ. Она знала, что если главный ткач поймает ее, то обречет на невыносимые муки. Никогда прежде и никогда после Номору не испытывала такого всепоглощающего и долгого страха.