Карлик императрицы

— Я понял, госпожа, — весь вид Гинго выражал решимость. — Превращай поскорее меня в собаку и я расправлюсь с колдуном.

— Помни, что Гомбарум не погибнет сразу, у него останется несколько минут, во время которых он попытается отобрать у тебя камень. Но это будет уже не прежний могущественный Гомбарум, а слабеющий старик. Возможно, у него ещё хватит колдовской силы, чтобы лишить тебя подвижности… Тебе надо будет продержаться эти решающие минуты, продержаться во что бы то ни стало, пока он не умрёт окончательно. Лучше всего, если ты проглотишь камень в тот же миг, как он попадёт к тебе в пасть.

— Будь покойна, госпожа, я не растеряюсь.

— Главное — не отдавай ему камень. Без него колдовская сила императора будет слабеть с каждой секундой, а с ней таять и рассыпаться невидимая стена. Мне, вероятно, в последний момент удастся проникнуть сквозь неё и прийти тебе на помощь… Но всё же полагаться тебе придётся только на самого себя. Помни о награде, которая тебя ожидает.

Она протянула Гинго руку. Карлик сжал её в своих горячих ладошках и покрыл жаркими поцелуями. На миг у него закружилась голова. Он готов был бессчётно перецеловывать каждый бугорок, каждую впадинку на тыльной и внутренней стороне руки его богини, но она мягко отняла руку и велела ему опуститься на пол.

Гинго скорчился, поджал под себя ноги и руки, закрыл глаза и весь напрягся. По телу его прокатилась сильная дрожь, когда Астиальда положила ему на голову свою ледяную ладонь. Вдруг страшная боль пронзила затылок Гинго, словно туда воткнули раскалённую иглу.

И уже через минуту, хрипло дыша и высунув из ощерившегося рта язык, он опрометью нёсся по мраморным коридорам огромного императорского дворца, сбивая с ног лакеев и пугая до обморока придворных дам. На четырёх длинных сильных лапах он взбегал по лестницам, всей тушей с разгону налетал на двери и высаживал их, врезался в толпы разряженных сановников, слыша их оханья и вопли ужаса. Во дворце привыкли к бесчинствам императорских собак. Гинго мог безнаказанно вцепиться зубами в жирный зад какого-нибудь кавалера или дамы, которые ещё сегодня утром потешались над бедным карликом и осыпали его тумаками. С каким наслаждением он прогрыз бы до крови несколько обтянутых в шёлк лодыжек и унизанных перстнями рук, с каким диким восторгом впился бы клыками кое-кому в горло! Но времени сводить счёты у него не было, каждая секунда была на вес золота.

Промчавшись галереей и кубарем скатившись по двум необъятным лестничным маршам, он выскочил во внутренний двор и побежал вдоль стены. Кроме нескольких стражников в клювастых шлемах, здесь никого не было; они лениво оглянулись на спятившего пса и продолжали свою бесконечную игру в кости.

Обогнув угол дворца, Гинго увидел чёрную приземистую башню. Возле неё не было ни души. Запретная Башня не нуждалась в охране, поскольку все знали о невидимой стене, воздвигнутой императором для защиты своего сна, и боялись не то что приблизиться к ней, но даже взглянуть в её сторону. О взгляде на Башню мог узнать всеведущий колдун, и неизвестно было, как он истолкует этот взгляд!

Гинго помчался ещё быстрее. Чёрная громада надвигалась стремительно. Где-то здесь, в десятке метрах от Башни, проходила колдовская стена, но Гинго не замедлил бега, только зажмурился и наклонил голову, в невольном страхе ожидая удара о преграду…

Стена пропустила его, и Гинго зарычал от радости. Ворвавшись в распахнутые двери, он бросился вверх по лестнице. На ступенях лежали охотничьи псы Гомбарума. При приближении Гинго они вскакивали и провожали его недовольным лаем.

Одолев последний лестничный марш, Гинго оказался в круглом зале, стены и потолок которого образовывали одну громадную полусферу. Вся она была обита чёрным бархатом и увешана крупными рубинами, излучавшими неяркий багровый свет. В зале царил полумрак. Однако Гинго ещё с лестницы рассмотрел посреди зала просторное ложе с лежащим на нём мощным широкоплечим Гомбарумом. Император спал в той же позе, какую четверть часа назад показывало дно волшебного подноса. Он сопел, красные, измазанные жиром губы его вздрагивали во сне, правая рука свешивалась до пола. Только Зуб Саламандры не просвечивался сквозь кожу на запястье, но Гинго этого и не требовалось: он знал, что чудесный камень — там.

Псы оскалили на Гинго зубы, но, видимо, приняли его за своего, поскольку ни один из них не стронулся с места. Гинго в несколько прыжков подскочил к свешивающейся руке и клыки его с размаху впились в запястье, обвитое несколькими нитками жемчуга и украшенное золотым браслетом с бриллиантами. Жемчужины хрустнули под его клыками, один клык с треском обломился о золото, и всё же собачья пасть прогрызла руку. Раздались пронзительные вопли и проклятия проснувшегося Гомбарума, но дело к этому моменту было сделано: кровавый клок императорского запястья вместе с кожей, сухожилиями, обломками костей и осколками жемчуга попали Гинго в пасть. Туда же угодил и заветный камень!

Гинго стремительно отскочил от взревевшего чародея, запрокинул голову и отправил всё проглоченное в желудок. В этой позе его и застигло оцепенение. Сделать собаку неподвижной — это всё, на что был способен Гомбарум, лишившийся вместе с камнем почти всей своей волшебной силы.

Некоторое время император ревел и корчился, сжимая здоровой рукой изуродованную конечность. Его правая ладонь держалась на сухожилиях, из рваной раны сочилась кровь. Наконец он опомнился, обратил налитые кровью глаза на Гинго, который неподвижно сидел с запрокинутой головой в двух метрах от него.

Встревоженные собаки подбежали к Гомбаруму и, почуяв кровь, принялись слизывать её с пола. Император встал с кровати и, пинками отгоняя их, приблизился к Гинго. Здоровой рукой взял его за загривок и швырнул на кровать.

— Отдай камень, проклятый оборотень, — прошипел он, наклоняясь над ним, — отдай, или я убью тебя…

Его колдовская сила иссякала, и это приводило его в ужас. Если в ближайшие две-три минуты он не вернёт себе волшебный камень, она иссякнет вся, а это означало гибель.

— Разожми зубы и выплюни его, тогда я сохраню тебе жизнь… — почти рычал он.

Он попытался просунуть между зубов собаки лезвие кинжала, но делать это одной рукой было неудобно, к тому же чары, сковавшие Гинго, начали ослабевать. Гинго уже мог слегка шевелить лапами, дёргаться туловищем и мотать головой.

Гомбарум злобно ругался. Без камня он не мог читать мыслей. Он не в состоянии был проникнуть в тайну этого неизвестно откуда появившегося пса и узнать, кто его подослал. А в том, что собака подослана, и что, скорее всего, это и не собака вовсе, а оборотень, Гомбарум почти не сомневался. Но дознаваться он будет после, а сейчас главное — вернуть Зуб Саламандры. Только с волшебным камнем он станет прежним Гомбарумом, великим и всемогущим.

Он всаживал нож в собачью шею и живот. Гинго извивался от боли, но зубов не разжимал. Заметив это, Гомбарум решил, что камень у собаки во рту. И он принялся долбить тяжёлой рукояткой кинжала по собачьим клыкам. Гинго захлёбывался в крови, пытался отползти, но Гомбарум возвращал его на место и продолжал бить.

Перед глазами слабеющего императора плыли круги, всё вокруг него качалось, кровать с собакой ходила ходуном, его рука, пытаясь проникнуть в собачье горло, несколько раз промахивалась. Наконец она всунулась в окровавленную глотку и принялась лихорадочно шарить в ней, ища камень. Но тот успел уйти глубоко в пищевод. Заревев в бессильной злобе, император вновь потянулся к кинжалу, намереваясь распороть брюхо проклятой твари, как вдруг простёртая перед ним собака судорожно изогнулась и лапы её сделались маленькими человеческими ручками и ножками. Вслед за ними преобразилось и тело. Перед Гомбарумом лежал один из императрицыных шутов — уродливый карлик со сморщенной рожицей!

Время, отведённое Гинго для пребывания в облике собаки, кончилось. Он снова стал самим собой. Но раны, которые Гомбарум нанёс животному, перешли на его человеческое тело. У Гинго были выбиты зубы, из распоротой шеи хлестала кровь, грудь была вся исполосована.