Страница 17 из 26
Концы этого океанского бредешка выводились на берег, и вся община - - мужчины, женщины и дети — ухватившись за них, начинали тянуть сеть из воды. Продолжалось это несколько часов. Рыбаки дружно кричали что-то, иногда ругались. Края сети постепенно сближались, и вся она медленно ползла на берег. Плененной рыбе оставалось все меньше и меньше места, она выпрыгивала из воды, перелетая иногда через качавшиеся на поверхности поплавки. Когда сеть входила в полосу прибоя, несколько молодых рыбаков бросались в воду и, барахтаясь меж высоких волн, поддерживали руками верхнюю кромку невода, чтобы он не запутался и не перекрутился. И вот отяжелевшая сеть, наполненная бьющейся рыбой, выползала на песчаный берег.
Вода пенилась под ударами рыбьих тел всевозможных форм и оттенков, больших и малых, толстых, плоских и змееобразных. Вокруг с криками суетились рыбаки, поддерживая края сети руками, чтобы избежать потерь в последний момент лова. Еще несколько усилий под дружные крики — и живая, сверкающая на солнце куча оказывалась на безопасном от воды расстоянии. Теперь можно спокойно рассмотреть добычу.
Чего здесь только нет! И полутораметровая рыба-капитан с хищным профилем и с глазами, покрытыми, словно пластиком, толстым слоем прозрачной пленки, и акула-молот, и круглобокие торпедообразные тунцы, и пара небольших акулят, и огромное количество неизвестных мне рыб — темных и светлых, пятнистых и полосатых.
Наблюдая однажды за ловлей, я увидел, как молодой рыбак с радостным криком извлек из сети красивую синюю рыбу с бирюзовыми разводами по бокам. Он гордо поднял ее над головой, и соплеменники бросились к нему, ликующе вопя и толкая друг друга. Всем хотелось прикоснуться к диковинному трофею. Они словно забыли об остальной добыче, лежавшей на берегу.
Седой старик бережно принял рыбу из рук парня. Ничем особенным, - кроме редкой расцветки, она не выделялась среди себе подобных. По крайней мере издалека. Менее полуметра длиной, обычной формы. Но вытащившие ее рыбаки буквально ошалели от радости. Сначала они галдели наперебой, потом затихли, завороженно поглядывая на нее, и лишь после этого принялись собирать улов.
Когда я подошел взглянуть на наделавшую такой переполох рыбу, старик повел себя, как браконьер при появлении рыбинспектора: он быстро спрятал ее под сетью и нетерпеливо посмотрел на меня. На просьбу показать мне рыбу он сердито мотнул головой. Я был заинтригован до предела. На предложение продать ее за хорошие деньги старик отвернулся и отошел прочь. Остальные рыбаки, пряча глаза, тоже не хотели со мной разговаривать. Мало того, у меня возникло глубокое убеждение, что, если я буду настаивать, ко мне примут меры физического воздействия, а то и вообще присовокупят к своему улову.
— Что это они? Видал? — спросил я отдыхавшего со мной Кодякова. — Священная она у них, что ли? Тотем?
— Не знаю, — зевнул разморенный солнцем Кодяков. — На той неделе у меня такая сорвалась на рыбалке. Тоже синяя была...
— Наверное, она счастье приносит, — размышлял я вслух.
— Это ты с синей птицей перепутал, — прокряхтел Кодяков, переворачиваясь на живот. — Я уж на берег ее вытащил... Ушла-таки, зараза...
— Вот поэтому тебе счастья и нет, — заключил я.
— Не иначе, — лениво промямлил Кодяков, откупоривая очередную банку с пивом.
Таинственная рыба не выходила у меня из головы. Возможно, потому, что в Африке у меня было много свободного времени и мало дел. Я непременно хотел найти ее и все про нее узнать. В один из дней я отправился с Кодяковым на рыбацкий берег, недалеко от порта Котону.
К берегу подплывала длинная пирога, полностью, от носа до кормы, занятая шестиметровой тушей косатки. На ее лоснящейся черной спине, возвышающейся над бортом, рядом с широким серповидным плавником восседал гордый рыбак. Одной рукой он управлял подвешенным сбоку лодки мотором, а другой торжествующе махал своему многочисленному семейству, ожидавшему его на берегу в полном составе.
Неподалеку несколько мужчин и женщин возились в воде, вытаскивая на сушу большие плоские куски чего-то черного и гладкого. Приглядевшись, я понял, что это плавники какого-то китообразного. Будучи не в силах вытащить огромную тушу на берег, африканцы рубили ее в воде большими широкими ножами «куп-куп», выносили по кускам и складывали в кучу у воды. Тут же велась оживленная, крикливая торговля. Рыбу поменьше и повкуснее, предназначенную для состоятельных гурманов, женщины складывали в большие деревянные ящики, засыпали колотым льдом и накрывали толстыми тряпками.
Несмотря на фантастическое изобилие, синюю рыбу там встретить не удалось. И никто из рыбаков и торговок не понял, что, собственно, мы ищем. Не слыхали про такую рыбу и на рынке. Не обнаружили мы ее даже в огромном холодильнике для рыбопродуктов, где работали молодые африканцы в тулупах и зимних шапках. Возможно, необычная рыба являлась тотемом только той родовой общины, с которой мы тогда столкнулись?
— На рыбалку пошли, — постоянно твердил Кодяков. — Глядишь, и привалит тебе счастье-то.
Я наконец решился. Соседи по до дому дому возвращались с рыбалки с физиономиями, красными и довольными от солнца и неразбавленного джина. Преподаватель русского языка Саша Панов, пивший со мной по вечерам пиво, подарил мне пластиковую телескопическую удочку. Авиамеханик презентовал крючки и леску, научив привязывать первое ко второму согласно всем канонам рыболовной науки. Строитель Кодяков научил делать поплавки из натуральных бутылочных пробок, которые у нас не переводились. Рыбацкое дело Витя, похоже, изучил гораздо лучше строительного.
— Почти вся местная рыба жрет друг друга, — втолковывал он мне. —Насекомых ей предлагать бесполезно. Все равно, что тебе. Она хорошо идет на свежее мясо, но больше всего обожает креветку.
— А пива она при этом не просит? — поинтересовался я.
— Пиво будешь отдавать мне, — снизошел Кодяков.
Креветки продавались на местном рынке и стоили сравнительно недорого - втрое дешевле банальной говядины. Местные жители буквально черпали их круглыми корзинами в мелких лагунах, которыми изрезано бенинское побережье, а также в грязном устье реки Уэмэ, разделявшем город Котону на две половины.
Русист Саша Панов предлагал мне не мелочиться и ловить крупняк на спиннинг. Однако в Бенине, наряду с экономическими трудностями, были еще проблемы с блеснами. А каждая рыбалка Панова заканчивалась потерей блесны. То, что продавалось в магазинах и на рынке, его почему-то категорически не устраивало. Приходилось изготавливать их самостоятельно. Для хорошей блесны нужен хороший металл, и Панов пребывал в постоянном поиске материала.
Моя жена в целях дезинфекции питьевой воды привезла с собой в Африку несколько старинных фамильных ложек из серебра. Ужиная у нас, Панов любовался ими и вздыхал, что такие красивые, ценные предметы пропадают, можно сказать, зря. Не раз он пытался уговорить нас продать ему ложки, расписывая, какие восхитительные блесны из них получатся, при этом ручки обещал вернуть. Перенося людские слабости на морскую фауну, Панов, видимо, полагал, что чем благороднее металл, тем более крупная рыба на него клюнет. Приходилось прятать от него все блестящие предметы, чтобы он не изводил себя и других.
Накануне ловли среди рыбаков обычно царил легкий ажиотаж, которого я поначалу не понимал и считал неопасной формой массового помешательства. Говорили только о рыбалке, обменивались крючками, леской, выпрашивали друг у друга грузила, блесны и удилища. К вечеру расходились по домам готовить снасти.
Позднее я прочувствовал это волнение в полном объеме. Я был просто не в состоянии уснуть в ночь перед рыбалкой. Хотелось идти к морю немедленно. Меня охватывало какое-то странное, необъяснимое возбуждение, которое испытывали, наверное, первобытные люди перед охотой. А ведь голодным, в отличие от них, я не был!