Страница 25 из 42
Все объясняется просто: они и не предназначены для обозрения. Они не для людей, они лишь демонстрируют приверженность верующих буддизму. Только очень острый глаз может уловить на закате крохотные сверкающие точки, вспыхивающие иногда где-то на вершине ступы.
Шведагон величав и романтичен особенно во время полнолуний, когда на его платформе празднуют события из жизни будды Готамы. Я любил ходить на красочные церемонии посвящения мальчиков в монахи и прокалывания дырочек для серег в ушах девочек. Детей в одеждах сказочных принцев и принцесс сопровождают процессии людей, несущих золотые зонтики, подарки монастырям и монахам.
В ноябре проходит праздник, когда соревнуются ткачихи. Со всех концов страны в Янгон съезжаются лучшие ткачихи. Они располагаются у подножия ступы и в момент заката солнца начинают ткать на ручных старинных станках монашеские одежды. Первую женщину, выткавшую три куска оранжевой ткани, что составляет наряд монаха, ждут почести, широкая известность и, конечно, денежная премия.
Каждый праздник в Шведагоне не похож на другой. Неизменна лишь красочная толпа участников и зрителей. Вход на платформу никому не запрещен. Необходимо лишь одно: разуться и ходить по платформе босиком. Когда устанете, можно перекусить, или даже вздремнуть в тени и прохладе одного из храмов, где даже сны будут продолжением незабываемого колдовского мира, имя которого — Шведагон.
Сергей Ожегов /фото автора
Земля людей: Терраса над малиновым бульваром
Хесус Руне медленно шел по пляжу, прочно впечатывая широкие босые ступни в раскаленный песок. Я шел рядом и чувствовал себя брошенной на сковородку рыбой: жар от песка проникал даже сквозь подошвы ботинок. А Хесусу — хоть бы что.
Подошли к спящему на берегу потрепанному баркасу. Хесус обошел его, грузно опустился на врытую в песок деревянную бочку, прислонился спиной к борту и так же неспешно повел взглядом вокруг.
Солнце застыло в зените и беспомощно окатывало рыбацкий поселок Кабо-Бланко — Белый мыс палящим зноем. Открытый океану полумесяц пляжа словно оцепенел. Даже прибой и тот был охвачен полуденной дремой, вяло и нехотя, словно по привычке, раскладывал на песке чуть подернутые кружевами пены волн.
В тот час на пляже мы были с Хесусом одни. Я ждал его слова, а он вес молчал и щурился на смирные, тихо шелестящие волны. Они будто перелистывали перед ним одну за другой страницы его жизни, и он смотрел, когда же наконец откроется та, с которой можно начать рассказ.
Сколько таких волн накатилось на берег с тех пор, как он подростком спустился сюда, к Белому мысу! Каждая из них как метроном отсчитывала бесконечные мгновения, слившиеся в долгую и нелегкую жизнь. Врос Хесус в эту землю прочно, словно бочка, на которой сидел. Его отец привел сюда семью в расчете спастись от нужды. В те годы рыбы здесь было видимо-невидимо, «от анчоуса до китов», как говорят нынче старики. Худо-бедно рыбалкой прожить всегда было можно.
Приноровился отец, стал рыбаком, приучил рыбачить и детей. Но рыбалка в океане — труд нелегкий. Баркасы-то появились здесь потом, да и то не у всех, а тогда в море ходили на бальсах — маленьких деревянных, в три-четыре бревна, плотах под парусом, скроенным порой из старых простыней. Вальсы такие и сейчас в ходу у тех, кто победнее, да у ребятни. Вон, весь берег ими усыпан, как крабами после шторма.
Каждый выход на ней всегда был риском. Особенно когда брала большая рыба. А такое случалось нередко. Слава и гордость здешних мест — большие тунцы, меч-рыбы да черные и полосатые марлины (на Кубе их называют «агуха») — для охотника на бальсе — дело нешуточное. Встреча с ними всегда вызов, суровое испытание на умение, ловкость и, конечно же, — на силу и выносливость. Да, случалось всякое. Бывало, попадет такой экземпляр на крючок, потянет, и уже не знаешь, кто кого поймал. И бросить жалко — такая добыча могла осчастливить семью аж на месяц, и продолжать бороться опасно, да и сил нет. И бальса хилая, чуть недоглядел, потерял равновесие — и кувырком. А если вдобавок еще и волна высокая! До берега-то миль десять-пятнадцать. И акулы не дремлют, так и шныряют вокруг. Вкус кровавой схватки их как магнитом притягивает.
Нет, с морем шутки плохи. Панибратства не терпит, но умелого рыбака непременно добрым уловом одарит. Так учил Хесуса отец, передавший сыну все, что познал в нескончаемой битве с голодом, нуждой и океаном. Это ведь только так говорят: «дары моря». Океан не дарит. Все приходится отвоевывать. А вот отнять он на самом деле может все, даже саму жизнь. Кому-кому, а Хесусу это хорошо знакомо. Не раз в схватках с рыбами-великанами один на один заглядывал он смерти в глаза.
Был такой случай. Давно, правда, чуть ли не на заре его рыбацкой профессии. Вышел он однажды на бальсе под вечер. Хотел запастись кальмарами и макрелью для наживки перед большой утренней ловлей. Об опасности и не думал. Подумаешь, кальмар да макрель, эка невидаль! Их и пацаны поселковые ловят. И ушел-то он недалеко в море, так, миль на пять, не больше. Но произошло непредвиденное «клюнула» меч-рыба. Откуда только взялась в столь поздний час, Хесус по сей день ума не приложит, считает, что Господь послал это испытание, чтобы спесь его поубавить, на прочность проверить да опыту добавить.
Рванула рыба, перепутала все снасти, окрутила Хесуса по рукам и ногам и потащила куда глаза глядят. Известно: беда одна не приходит. Грянул шторм. Не сильный, бывали и покрепче, но для его бальсы вполне солидный. Как вырвался он тогда, спасся из этой передряги, и не помнит. Счастье еще, что акул поблизости не оказалось, а то ведь он весь в крови был: веревки перетерли да перерезали ему и руки и ноги. До сих пор та ночь видится ему как кошмарный сон. Рыба и снасти, конечно же, так и остались там, посреди шторма.
А вот когда действительно пришлось смерти в глаза заглянуть, так это полгода спустя после случая с меч-рыбой. Тот сезон богат был на анчоуса. Огромные его косяки подошли сюда. Ну, и все хищники устроили себе пир. Акул была уйма. А схватился тогда Хесус с тунцом. Большой попался, норовистый, никак уступать не хотел. И снова опутали Хесуса снасти, толстая нейлоновая леса глубоко врезалась в руку, до сих пор он этот шрам как орден носит. Кровь хлещет, рыба тянет, бальса, как дельфин за тунцом, скачет да ныряет, а под ней черной, тупорылой торпедой скользит акулья спина... Но не растерялся рыбак. Правда, сознается, не от храбрости, а скорее от отчаяния. Ежели погибать, решил он про себя, то только с боем.
Жалко было расставаться с новой лесой да и с рыбой такой здоровенной, но жизнь дороже. Собрался в кулак, напрягся из последних сил, дотянулся до ножа, выхватил его, вспорол лесу. Бальса, потеряв поводыря, словно на колдобине споткнулась. Каким чудом Хесус не свалился в воду — сам не знает. Но удержался, освободился от последних пут да вдобавок успел всадить гарпун в черную тупую акулью голову. Плюхнулся на бальсу ничком, поостыл, оглянулся вокруг и только тогда подумал: помирать еще час не настал, авось лихая вывезет. И вывезла.
Уж сколько таких приключений выпало на его долю в юные годы! Не прошли они даром. Каждое оставляло частицу опыта, сноровки. Хесус познал повадки рыб, знал, где и когда искать большого марлина, а когда лучше отсидеться на берегу, потягивая пивко с друзьями, рассказывая им свои рыбацкие байки, слушая их истории да небылицы. К нему, еще молодому, но уже матерому морскому волку ходили за советом. Океан большой, считал Хесус, всем места хватит. И не скупясь делился своим опытом со всеми, ни от кого ничего не утаивал. Что ему! Все равно на Белом мысу таких, как он — единицы, а есть хочется всем.
Хесус не забыл ни голодного детства, ни тех мытарств, скитаний и каторжного труда, через которые пришлось пройти его семье, пока она не встала на ноги, не окрепла. Постоянная борьба за выживание лишила его многого. Работая от зари до зари, нередко рискуя самой жизнью, выцарапывался он, вырывался из сетей нищеты. И сейчас никому не посоветует пройти подобный путь.