Страница 16 из 25
Ныне над сокровищами Великого Луга гуляют волны, которые с каждым годом отгрызают от островов все новые и новые лакомые для археологов куски. В сети рыбаков попадают то амфоры, то селадоновые блюда, то бронзовые чаши с надписями на арабском языке. Более пяти тысяч монет, золотой перстень, серебряные браслеты, бронзовые зеркала, наконечники копий и стрел, стремена, бусы — это далеко не полный перечень того, что Володя Шовкун нашел на островах и передал в музеи.
Сегодня никто не сомневается, что посредине плавневой «густянки» Великого Луга в древности существовал большой город. Что это было за поселение? Древнегреческий город Серимон? Столица татарских ханов Самые, в которой было «семьсот мечетей»?
...Молчит звездное небо. Молчит темная плавневая вода. Молчим и мы. Пан Шовкун лежит на траве и смотрит на звезды. Я примостился на корме и смотрю на их отражение в озере.
Много, очень много света вокруг: будто не было ночи, и впереди — один длинный и радостно понятный всему сущему на земле день. Деревья и травы замерли под пристальным взглядом лета. Нет ветра. Но каким-то непонятным образом запахи льются и льются со всех сторон, и даже посредине озера пахнет чем-то очень сладким и вязким. «Воздух, как узвар...
Как в пчельнике воздух», — не устает удивляться и по-детски радоваться мой спутник. На первый взгляд зеленый мир плавней однообразен и даже скучен, однако достаточно провести в плавнях два-три дня, чтобы убедиться, насколько он ярок и многолик.
Встречались нам по пути свисающие со старых осокорей плети дикого винограда, лакомились мы в плавневых дебрях и яблоками, и грушки недозрелые грызли, и варили на привалах чаи из вишен и шелковицы. Однако чаще всего мы имели дело с ивой, которую тут повсеместно называют «вербой». Естественно, не могла не встретиться нам и проточка, которую рыбаки окрестили Вербичкой, не могли мы не проехать и мимо озера, известного как Вербное.
Жизнь вербы от рождения до смерти нельзя представить без плавневой воды. В трактовке Володи Шовкуна, именно с водой и плавнями связана этимология слова «верба». — В старину, чтоб как-то обозначить броды в плавнях, вдоль них втыкали лозинки. Весной эти низменные места заливало водой, и рыба валом валила туда на нерест. Вот «верба» и означает «в рыбе». Тоже самое и с тополем. Эти приметные издалека деревья сажали вдоль степных дорог. «То в поле», — говорили про эти верстовые топольки.
Для лугарей верба была символом их родной плавневой земли. «Без вербы и калины нет Украины», — и поныне говорят приднепровские жители. С вербой у них связано множество примет и поверий. Хочешь иметь длинные красивые волосы — полощи их в вербовой купели, прислонись к вербе — уйдет печаль, верба возле огорода — минует напасть и порча.
В музее на острове Хортица хранится ствол дуба, который нашли подводные археологи на днепровском дне. В древности обитатели Великого Луга под кронами таких исполинов разводили жертвенные костры, молили небеса о дожде, победах, попутном ветре. «На этом острове руссы совершают свои жертвоприношения: там стоит огромный дуб...», — писал византийский император Константин Багрянородный. О размерах деревьев на островах Великого Луга любили судачить старожилы окрестных сел. «А толщина деревьев? Вербы, так, ей Богу, десять аршин в обхвате», — сообщал одному краеведу старый потомок лугарей. И это не было похвальбой. Нам не раз доводилось слышать от местных жителей, что во время выпаса скота в плавнях в стволах толстых верб выжигали довольно просторные пещеры — в них можно было спрятаться в непогоду. Иные ловкачи даже умудрялись продалбливать оконца и вешать двери, которые запирались, когда хозяин вербового жилища уходил.
...Давно, очень давно отшелестел ветер в кроне раскидистой вербы. Но остались корни — они якорной хваткой сидят в грунте. Сердцевина пня прогнила, кора набухла, отслоилась, но комель прочно, как чугунная тумба, стоит на песчаном дне. А над тихой водой поднимаются их трухлявые срезы. Ветер роняет туда семена других деревьев и растений. И на пнях, переплетаясь ветвями, растут топольки, клены, аморфы; среди листвы — желтые, белые, синие цветы, красные бусинки ягод. Когда водоемы ровно и плотно затягиваются ряской, на зеленых озерных скатертях стоят вазы с букетами. Опадают листья, уходят из ветвей соки, трескается, гниет, надламывается ствол, но остаются корни. Они дают жизнь другим деревьям. Те в свою очередь... Пройдет время, и трудно будет сказать, что чем стало, что откуда и на чьем месте растет. А может, и не понадобится заводить об этом разговор?
Рядом с вербами и другими деревьями на всем пространстве Великого Луга — камыши. Не раз нам в поисках нужной протоки приходилось плутать, пробиваясь через их заросли. Чего греха таить, иногда и жутковато становилось в комариных камышовых дебрях. Чего только не наслушаешься в них! Шлепки, шорохи, вздохи, шипенье, чмоканье, всхлипы. Листья трутся друг об друга, пилят полные стебли, шлепают по воде. Но разве об этом думаешь? Кажется, вот сейчас, сию же минуту из зарослей должно вылететь, выпрыгнуть, выползти, выкатиться некое доселе никем не виданное и не познанное тростниковое существо. И не по себе, и любопытно: какое оно и как это произойдет?
«А камыш рос, как лес; издалека так и белеет, так и лоснится на солнце», — любят вспоминать о былых камышовых богатствах Великого Луга местные жители. Кстати, на Днепре «камышом» или «очеретом» обычно называют вообще густую плавневую растительность на мелководьях. На самом же деле в зарослях прибрежных трав, вокруг островов можно найти и прямые безлистые стебли камыша, и темно-коричневые качалки рогоза, и саблевидные листья аира болотного, но, конечно, больше всего метелок тростника.
Эти растения издавна были в почете у обитателей Великого Луга, которые повсюду находили им применение. «Покинь сани, возьми воз, та и поедем по рогоз», — не уставали напевать весенние птахи лугарям. Однако раньше взрослых в плавнях оказывались дети. Они рыскали по болотам и мелководьям в поисках «панянок» — сладких внутренностей рогоза. Метелками же тростника пацаны набивали кожаные чехлы мячей. Чуть повзрослев, луговская ребятня с помощью тростниковых палочек, очинённых наподобие карандаша, начинала выводить первые буквы. Тростником покрывали крыши хат, чабанские телеги — «котыги», рыбацкие шалаши. Рыбаки из рогоза плели маты, которыми перегораживали протоки; «ки-тецем» у днепровских рыбарей называлось отверстие во льду, обставленное тростниковым заборчиком. Когда цвел камыш, отовсюду в плавни слетались пчелы. Медовую же добычу они несли в ульи — «кошарки», сплетенные плавневыми пасечниками из рогоза. Не могли обойтись без «горобынца» (так еще в народе называли рогоз) и хозяйки. «Рогожкой» у них называлась щетка для побелки хаты, а «хвощанкой» — пучек рогоза, которым мыли деревянные полы.
Исчезает, тает на глазах хрупкий зеленый мир Великого Луга. Стонут чайки над залитыми водой островами, мечутся стрижи над обрушивающимися каховскими берегами, задыхается рыба. И в который раз звучат над вербами и камышами слова старинной казацкой песни: «Ой не пугай, пугаченьку, в зеленому байраченьку! — Ой, як мени не пугаты, що хотять байрак вырубаты, а мени ниде та прожываты, ниде мени гнизда звы-ты, малых диток выглядиты...»
«Мужики, большая просьба не мусорить. Приятного отдыха. Хозяин Кузьмич». Такую наспех начертанную то ли углем, то ли сажей записку мы нашли в одном из фанерных домиков на острове Седластом (его еще называют и Каневским, и Безымянным, на одной из карт он даже обозначен как Даманский).
— Давай к этой хатке, — сказал Володя. — Курень что надо.
К этой, так к этой. А можно и вон к той, что стоит под шелковицей. Или к хибарке на берегу. Можно, правда, и на самом берегу под вербой заночевать. Еще лучше в лодке под звездами посреди Днепра расположиться. Под любой крышей здесь, в плавнях, как у себя дома. И все же после недолгих колебаний мы пристали к довольно уютному и снаружи, и изнутри (даже сетки от комаров на окнах были) домику Кузьмича. На несколько дней он стал нашей базой, откуда мы отправлялись по окрестным островам.