Страница 8 из 119
— Охраны всего четыреста человек, нас же втрое больше, я посчитал. Трое на одного! У них ни пулеметов, ни автоматов, стрелы только и мечи. Если за ноги хватать, можно стянуть с лошади, — предложил он. — Я веревку перегрызу, — он с надеждой посмотрел на старика через плечо, показывая веревку, которую почти развязал. — Я вам освобожу руки.
Заметив его движение, юноша без языка, который шел по правую от него сторону, торопливо закрыл веревку от взгляда посторонних, что-то сердито промычав и сделав пальцами знак богатырю по левую от Кирилла сторону. Тот поправил веревку, не завязывая, накрутив на руку.
— Умереть всегда успеем… — пробормотал богатырь, показав старикам на пальцах то же самое, что показал немой.
— Ты, хлопчик, в глаза людям посмотри! — усмехнулся старик. — Нас, мудрых, мало… Но много! Не знаешь ты, через что прошли они. Били их, ох как били! Разбудить надобно, да так, чтобы сия наука на пользу встала. А то побороть-то поборем, а на завтра снова на этой дороге окажутся.
Кирилл оглянулся. Пожалуй, вокруг уже проснулись, и впереди и позади сплотились. Но там, куда не долетали обрывки разговора, были. Людьми владело отчаяние, они словно бы они не осознавали, что с ними происходит, или уже не верили в спасение, принимая судьбу, как должное.
— Забыли люди Бога, все на волхвов, да на князей надеялись, а что они сделают, если человек сам лежит, как колода, и не повернуть его, не сдвинуть с места? — обращаясь к Кириллу, тяжело вздохнул богатырь, тоже оглянувшись. — Пугают волхвами детей малых, вдалбливают страх и ненависть, падучей болеть начали, предаем друг друга, войной друг на друга идем… Разучились снимать с себя тьму, не умеют, а Бог ленивых не милует, По ихнему жертва, это то, что они делают, скотину режут и объедают до кости. Да нешто это жертва?! Все, как предупреждали нас деды и прадеды, наказывает Род, что забыли Его, Сурью пить не хотели. Помяни мое слово, птицы железные глаза людям выклюют, кони железные землю потопчут, кровью людской земля переполнится от правления Зверя, который дан нам за непрочность нашу, за отречение от заступника нашего.
— Сохрани нас, Сварог Небесный! — помолились впереди.
— А как с шилом-то? От резкой перемены климата люди болеют, а тут душу с мясом вырвали! — заступился за людей старик, упрекнув богатыря. — Ни к Богу, ни к себе не оставляет оно любви. Что-то помнит человек, а ума в памяти нет. Не так-то это просто из темницы выйти, и волхвы, бывает, спотыкаются! Здесь только труд да терпение, а их человеку всегда будет недоставать.
— А куда нас ведут? — поинтересовался Кирилл.
— В полон. Похоже, в Орду. Раньше она была Хазарским каганатом, а столицу называли, как реку, Итиль. Или в Константинополь. А уж там по всему свету распродадут: грекам, римлянам, евреям, арабам, германцам и этим… кривоногим. Да не дойдут многие, забьют плетьми на кораблях. Тут свои пока, а там своих не будет. А девкам и вовсе не позавидуешь, кочевники до девиц наших охочи, — он кивнул вперед. — насильников нынче много развелось. Горько усмехнулся. — Раньше-то торговали мы с этими народами: коней, мед, мех, древесину, зерно и лен, а теперь сами вместо товара…
— А дома еще горше судьбинушка: ни земли, ни воли не осталось, — заговорил с Кириллом богатырь, который шел рядом со стариками. — Уж не понять, кто правит, то ли Ярославичи, или Всеволодовичи… Орда князя выбирает, Орда им в помощь, за то и расплачиваются народом. Поначалу выбирали девиц пригожих, да мужчин сильных, кто к работе пригоден, но больше убивали, а теперь уж некого. Народа-то, почитай, не осталось, чужеземцы одни. Под шилом здоровые не родятся, а людьми торговать выгодно, и собирают всех подряд — и калек, и малых, и старых. Кого схватили, того и погнали.
— А как это произошло? — удивился Кирилл.
— Знамо как, — усмехнулся богатырь. — Раньше-то мы без царя в голове жили, свободно, как Родом написано. Выбирали править мудрых и делами прославившихся. Надо, вставали и защищали землю свою. Богато жили, гордо, всего было вдоволь. Конечно, обидно стало грекам. Они народ исподтишка обращали в свою веру. Мытарей, разбойников, и тех, которые ленились жертву перед Родом ложить, а жить, как волхвы хотели. А кто же их править народом поставит?
— Они поначалу-то под нас подстраивались, — объяснил старик. — У нас Ильин день, у них Ильин день. Наши траву собирают, венки в реку бросают — они хлеб да вино раздают, на колени народ ставят. Мы Коляду, они рождество Христово. Весело у нас, все на стол да по людям, что от старого года осталось, и они радуются — и опять на колени народ, и хлеб и вино раздают. У нас Ярило, у них Никола, у нас Купала, у них Иоанн Креститель.
— Вроде не разделили народ, а подмена вот она, — горько усмехнулся второй старик.
— Тут, конечно, волхвы наши спохватились, разобрали веру их, вызывать стали бесов прилюдно, разбирая и показывая и человеку, и народу. И тогда собрались оне и стали тайно просить помощи на стороне. Письма слали, кого в первую очередь убивать, дороги готовили, своих на каждой деревне оставляли, на каждый город поселили, чтобы в спину ударить. Долго готовились, всем миром войной собирали разбойников с греческой, германской и скандинавской стороны, имея помощь от Константинополя. А возглавили их Рюрик, Синеус и Трувор. И шли, и умерщвляли людей, завоевав Новгород, Белоозеро и Изоборск. А за ними орды несметные хлынули. В крови топят. Уходим вглубь на восток и на север, а они за нами идут. А как утвердились те трое, Рюрик убил двух братьев и сам стал княжить.
— Разбойники, они на то и разбойники, без чести, без совести, — усмехнулся старик за спиной. — Все они кровью промышляют. Убивают друг друга, ведут на землю чужеземцев. Ставил он над народом самых жестоких и кровавых разбойников. Кровь рекой полилась, на кол сажают, кожу снимают, в землю живьем закапывают, жгут, вешают, в болотах топят, головы рубят, глаза выкалывают, языки отрезают, на чужбину в полон отправляют, чтобы там нас усмиряли.
— А вы? — удивился Кирилл. — Почему же вы сразу не сопротивлялись, пока можно было?
— Я человек, и оне с виду люди. Поселился рядом, ведет себя как человек, не бросается на людей, масла масленей, — горько усмехнулся богатырь. — Оне тайно над костями нашими молятся. Вот и спасителя ихнего не сразу распознали! Слова-то у них, ровно мед. Что же, изувер я, чтобы головы рубить ни про что? Как после в глаза людям смотреть, как вести за собой? Вера наша человеколюбивая, душа среди народа ходит, как же руки на душу поднять? А у них душа, кто перед человеком. Она тебе козни, а ты не смей, она к кресту прибила, а ты помолись, она рукой в карман, а ты ручки-то облобызай.
— Нет, чужих-то, конечно, мы побивали, и не раз, — оправдался второй богатырь. — А со своим народом, это только оне воевать умеют. И вроде побили, но года не прошло, а оне снова наплодились и расползлись. Легко проткнуть человека, легко сделать его мертвецом — и опять брат на брата, дети на родителей. Души у них нет, там только воля чужая.
— Наша вера человеку дана на счастье, мертвецу ее не поднять, — поучительно заметил один из стариков. — Все-то у них хорошо, все-то гладко да сладко — и снова обманывают народ. Вот, например, как же в иную веру меня в один день переманить, если я голос Рода слышу? Ну, воткнули шило, крестили огнем, а я Сварога позвал — и вот она муть, все демоны дасы тьмою беспросветной на глаза легли и болезни вышли. А если знаешь, откуда болезнь, станешь ли перед ворогом на колени? Мы народ не слабый. Врут, все врут, славят себя, а нас чернят и грязью поливают день деньской. Мол, мы и людей убиваем, и скотину режем, и вера наша жестокая, а теперь уж внушают, будто грамоты прежде их не было, идолами попрекают, что, мол, нет человека, а истукан есть.
— Так то не истукан, то место отмеченное, где сила из земли выходит, — поддержал его второй старик. — И людей убиваем, но не живых, а мертвых, которые ум человека делают черным и говорят во тьме, чтобы головой человек думал и о прошлом, и о будущем. И животных режем, но не тех, которые из сырой земли. Бога ими не сытить. Демоны дасу — пища Богов, благоуханная, желанная, приятная. И плодами жертвуем, чтобы и сироты, и вдовы имели. Своими плодами, в поте лица добытыми.