Страница 105 из 119
Любой Хранитель должен иметь качества посла и миротворца — привлечь, убедить, открыть глаза, опираясь на традиции народа… Господи, в своих бы разобраться! Перевернуто с ног на голову, словно кто-то специально преследовал мысль отравить умы ядом ненависти друг к другу. Самые безобидные ритуалы вдруг обрели кровавый смысл.
А чего стоит классификация растений и животных, или признаки разумности того или иного вида? Оказывается, на высшей ступени стоят телепаты и те виды, которые могут напрямую позаимствовать любые знания из вселенской кладовки. Многомиллионные города, горы мусора, уничтожение ресурсов — как раз таки говорят об обратном. Оказывается, такому виду само абстрактное мышление и в тягость, и во вред — он живет по инерции абстракционизма, оторванный от реальности и от земли, и какая бы палка не попала в руки, он будет бить себя этой палкой, подбрасывая вверх, чтобы на него упало яблоко. Ну, гуманоидам, перед глазами которых тысячи цивилизаций, виднее — им есть с чем сравнивать.
Бедная, бедная Светка, как она будет учиться, если едва умеет читать и писать?! Хотя, при таких темпах обучения, три года дополнительных подготовительных курсов вполне может хватить, чтобы обставить его. Сами семиреченцы жили в одном из миров, где были школы, детские сады, больницы, гостиницы, производство. Многие со старших курсов по утрам вели туда детей, или вечером шли развлекаться, как обычные студенты. Там, в небольших городах располагались все культурные и деловые центры, банки, посольства, правительство, базировалась какая-никакая армия. Жили компактно, не расселяясь по планете, занимая всего один лишь материк, остальные считались заповедными. Как, впрочем, и в других мирах Семиречья. Когда старшекурсники взяли их с собой на ознакомительную экскурсию и в гости, его поразила та простота, чистота и разнообразие форма, с которой жили семиреченцы. Семиреченские тоже учились в академии, но обучение их составляло шесть лет, и приходили они сразу на пятый курс. Добродушные, милые, приятные, с таким удовольствием принимающие гостей, словно ты любимый родственник, которого потеряли в детстве. Странность заключалась в том, что так оно было и на земле каких-то две тысячи лет назад. И каждый семиречинский малец понимал это, пример земли был всегда перед глазами.
Авдотья Захаровна, неутомимая старушка, на многое его недопонимание пролила свет. Она затащила его в гости сразу после операции «Света и медведи», долго расспрашивала и о Светке, и о матери, и о тете Вере, и о доме — обо всем. Оказывается, семиреченцы и были народ, а все кто пришел после — пришельцы. Разница состояла в том, что тут были их семьи — родители, дети, родственники. А пришелец не имел ничего, оставляя в другом мире семью, друзей, родственников. Если ты решил, что жизнь размеренная жизнь Семиречья подошла тебе, ты не заставишь так же думать всех тех, кто тебе дорог. На земле была другая культура, другое воспитание, другие ценности, которые впитывались с молоком матери. И как бы хорошо себя не чувствовал человек, боги его шли за ним от души. Отсюда второе правило — принять они могли лишь тех, кто оставлял мир, но не душу. Душа его шла за ним, чтобы здесь родить детей, построить дом. Или как Кирилл, когда сам дошел, сам понял — и душа у Бога благословила. Так что были годы, когда ни один землянин не прошел через дверь. И первое время пришельцы просто смотрели издали и привыкали. И лишь через десять лет получали право войти в их общество, что в равной мере значило — выйти в люди вселенной. Семиречье — был поистине другой мир, другая земля, они не уступили бы и пяди этой земли чужеземцам.
— Мы для всех какой-то отрицательный пример, как не надо жить, — обиделся Кирилл, отодвигая от себя чашку чая, которым потчевала его Авдотья Захаровна. — Но ведь есть же я, мама моя, тетя Вера, та же Светка. Неужели же нельзя им как-то помочь? Ведь мы же соседи!
— Как ты им поможешь? Родиону, Ирке, Яше? Человека в них нет, а на нет — и суда нет. Они злобствуют, так ведь принимают их, не косят, как траву. Закон такой издали: как же можно врага среди народа искать? Мол если позволить, так разделится народ сам в себе, ибо всяк друг другу враг. И не ищут. А они нас еще как ищут — и тут покоя от них нет. Книги анафеме предают, сжигают, людей пытают — да все молчком, тишком, в тайне. А выйдут на свет, милейшие люди. И вроде на виду враг, а народу дела нет, спит он. Мы, конечно, не забываем, так ведь одна голова. Взять, к примеру, Джордано Бруно. За что умер? За то, что земля круглая? И умер, и разнесли весть по свету, а кому весть, если дела людям нет, круглая она, или плоская?! А иначе никак, не сдвинуть с мертвой точки. Думаешь, одного его сожгли? Да просто брели по дорогам и рассказывали встречным поперечным: иду я из города такого-то, ох посмотрела, как человек горит в огне, да гордо как горел — ну не дурак ли, если землю круглой назвал?! Делать ему нечего, раз на звезды пялился! Да как же можно идти-идти, да с другого места обратно прийти? И тычешь пальцем в небо — а еще сказывал, дурак такой, будто не все там звезды, а висят такие же планеты, которые света не имеют, а светят с того боку, которое к солнцу повернулось… И не скажешь, что ты тоже знаешь, что она круглая! — Авдотья Захаровна осуждающе покачала головой. — Не дело горячку пороть. Ну, ладно, сожгли на площади, а когда в подвале, когда живьем в стену замуровали, когда в масле жарят? И не на виду, не ляпнешь, чего к языку пристало, с первым прохожим на дереве повиснешь.
— Ну, а разве нельзя, например, книгу инкогнито написать? И пусть бы читали и сами додумывали?
— А кому писать-то? Менделеева возьми! И не объяснишь, как таблица в голову прилетела! Они ж атомы то малехонькие, не видать! Приснилась мол, а раз процесс пошел, вроде как сон был в руку… Такой войны не было с тех пор! Кто ж с авторитетами да с церквями будет спорить, кроме головы бесшабашной да безбожной?! Иной раз такой жирный кусок кинуть приходится, уж и считаешь, а стоило ли оно того?!
— А сколько же вам лет?! — вдруг уставился на Авдотью Захаровну Кирилл, слегка опешив — она все это время говорила «мы», «нам»…
— Да я уж и не помню! — она хитро прищурилась, спрятав руки под фартук, усмехнулась добродушно. — Добираем до человеческих годков! Так оно ведь еще обиднее, жил бы да радовался, а те хищное зверье растерзало…
После того разговора в доме у Авдотьи Захаровны сразу стало как-то легче. Он уже не винил себя, что как-то незаслуженно перепрыгнул через головы более достойных, обладающих цепкой памятью, особыми знаниями и способностями, усидчивостью и трудолюбием. Будь ты семи пядей во лбу, дверь не откроют, и найдут, если ты рай для ближнего и он для тебя рай. Но и тогда не всем дано поставить точку прошлому. Человека от животного отличает умение смотреть на небо или внутрь себя. Не потому что без этого ему не жить, но исключительно в силу природной любознательности. Нет ее — и Бога с тобой нет. Он никогда не упускает возможность посмотреть на себя твоими глазами, покопаться в себе, пощупать. А в себя не смотришь, не Бог — живут в земле твой твари и руководят тобой.
Накинув на голову капюшон, Кирилл перешел через дорогу, остановившись у магазина. Странно, почему в голову ему не пришла мысль подарить Светке игрушку? Из окна на него смотрел белый медведь, такого же размера розовый слон, пара кукол и непонятного вида зверек с печальными глазами. Словно его тоже потрепало жизнью.
— Сколько стоит? — кивнул Кирилл на витрину. — Серо-буро-малиновый с бантиком.
Продавщица засмеялась.
— Он как раз малиновый, но чуток выцвел на солнце и пыль насела. Он у нас тут сторожил. Уценили, а все равно не берут. Возьмите тигра? Или зайцев, вот, завезли. — продавщица сняла с полки охапку игрушек. Есть из новых мультфильмов — лошарики и пикемоны.
Кирилл поморщился. Если покупатель знает, зачем пришел, к чему выдвигать свою версию покупки. Он кивнул.
— Все возьму! И того, серо-буро-малинового. Не вечно же ему торчать в окне, так последний цвет потеряешь! Медведя, этот горшок с цветочком, тигра…