Страница 33 из 41
Трудно давать советы! А может, как раз и легко: много накопилось житейской мудрости, лежит на поверхности, знай черпай полной горстью и раздавай желающим. Да только это редко приносит пользу. Каждый сам одолевает свою дорогу, и свой опыт в чужой карман не переложишь. Сбиться с пути Игорю легко. Ясно вижу, как он снова стоит перед комиссией. Его спрашивают:
— Почему ты опять прогулял?
А он, улыбаясь своей нелепой улыбкой недоросля, отвечает:
— А чего? Ездить далеко… Рано вставать…
Увы, никакого труда не стоит представить себе эту картину. Но я помню и другое: серьезное лицо Игоря и его «не скажу», и слова о людях, которые ходят на работу, как на праздник. Я помню Валю, помню, как спокойно и твердо отвечала она на вопросы комиссии, как терпеливо стояла на лестнице, дожидаясь Игоря… Такой человек рядом — большое подспорье. Я не склонна умиляться тем, что Игорь любит голубей. Мне, как и всем, набил оскомину хрестоматийный штамп, из которого следует, что стоит задеть человека за живое, и он немедленно становится тем самым идеальным героем, которого давно ищет советская литература. Но все-таки, что ни говори, а если человек чем-то одержим, если он что-нибудь бескорыстно любит… Нет, что ни говори, это все-таки заручка. Однако со стороны тут ничего не посоветуешь. Ничего не подскажешь. Судьба Игоря в его руках. Пока он был мал, она зависела от семьи, от школы. Немногим одарила его семья. Да и школа, судя по всему, не оставила глубокого следа в его памяти. И сейчас, на пороге совершеннолетия, он сам хозяин своей жизни, кузнец своего счастья или своей беды. Так же, как и Лена Киреева, так же, как Володя Дюков.
Недавно на одной читательской конференции мне пришлось услышать такие слова: «Зачем описывать семейное болото? Кому это интересно, то, что происходит в четырех стенах?»
Заседание комиссии по делам несовершеннолетних беспощадно и отчетливо подтверждает ту простую истину, что эти четыре стены многое определяют. Сколько ни говори об ответственности школы, но первые семь лет тебя растили дома. В этих четырех стенах человек получает свои первые представления о мире, о своем месте в жизни. В этих четырех стенах проходит большая часть твоей жизни. От этого никуда не уйти.
Не будем утешать себя тем, что семьи, прошедшие перед комиссией, — исключение, что это единичные случаи. Сколько бы их ни было — они есть. Пьянство. Развод. Безотцовщина, Если мальчишка сбился с пути, непременно наткнешься на одну из этих причин, а то и на все сразу.
Комиссия по делам несовершеннолетних полна добрых намерений. Она устраивает подростков на работу, старается предостеречь оступившихся, не оставляет и того, кто попал в колонию, и помнит о тех, кто из колонии вернулся. Но заменить семью и постоянный семейный надзор она не может.
Пусть члены комиссии не обидятся на это раздумье вслух. Много «дел» сразу не под силу им разобрать в один присест. Ведь любая жизненная история, над которой комиссии приходится ломать голову, требует напряжения всех душевных и умственных сил. И в конвейер «дел», которые разбирались напоследок, члены комиссии уже не могли вникать по-настоящему.
Кроме того, как бы ни были проницательны члены комиссии, как бы добросовестно ни доложил суть дела представитель милиции или общественности, суть характера и обстоятельств все-таки может остаться не раскрытой. Так, кажется мне, едва не произошло в случае с Игорем Беловым и Валей Столяровой. История эта оказалась гораздо сложнее, нежели привычная схема: тунеядец и подстать ему легкомысленная девушка.
И еще: чаще всего комиссия вступает в борьбу поздновато. Четырнадцатилетний Боря, четырнадцатилетняя Лена, пятнадцатилетний Дюков — это уже твердые орешки. Помочь им сейчас очень трудно, и, боюсь, никакие полезные советы и даже штрафы не изменят облика их семей. О неблагополучии в четырех стенах надо, видимо, узнавать раньше, гораздо раньше…
1962 г.
О ПОНЯТИЯХ СОВСЕМ НЕ СТАРОМОДНЫХ
Это было в городе Энске.
Да не подумают, что я хочу заинтересовать читателя таинственным началом. Оно вызвано необходимостью. Здесь пойдет речь о двух молодых людях. Он потащит за собой в жизнь груз поступка, о котором говорят по-разному: «Какая подлость!» — и «Почему подлость? Совершенно правильно поступил!» Она унесет с собой смятение, ощущение беззащитности, страх перед людьми.
Итак: молодой человек, будущий инженер, познакомился с преподавательницей музыки. Он попросил ее послушать, как он играет, и сказать, есть ли у него способности. Она послушала его игру и обещала подготовить к поступлению в музыкальное училище, где сама преподает. Она — назовем ее Ниной Сергеевной — занималась с ним после своего рабочего дня, и вскоре он был принят на вечернее отделение училища.
С самого начала руководство училища, в частности председатель месткома, было несколько взволновано тем, что молодые люди занимались по вечерам. Это было как-то подозрительно. А потом случилось так, что молодой человек — назовем его Олегом Жоховым — один раз не пришел ночевать в общежитие. С этого все и началось. Вокруг ничем не примечательного события пошли толки, сплетни, пересуды. Председатель месткома вызвал Олега раз, другой и допрашивал его с пристрастием. И однажды Олег положил ему на стол письмо. Вот оно, с небольшими сокращениями:
«Весной этого года после непродолжительного знакомства Петрова предложила мне помощь в занятии фортепиано. Мне эта помощь была необходима, так как я хотел поступить в данное музыкальное училище. Я согласился с благодарностью. Занимались мы почти ежедневно. И каждый раз после занятий я провожал ее домой, по ее просьбе, так как она якобы боялась возвращаться одна поздно вечером. Отказать в такой просьбе я не мог, так как занималась она со мною совершенно безвозмездно. Однажды она попросила меня зайти к ней хотя бы на полчаса. Я не знал, какую делаю ошибку, и, конечно, не думал, к чему это приведет. Так или иначе, эти полчаса превратились во всю ночь, первую ночь, когда я не ночевал дома. Заявляю со всей искренностью: как педагога я очень ценил и уважал ее, как к человеку, как к женщине я не испытывал к ней никакого чувства. Чтобы скрыть эту позорную связь и продолжать учиться музыке, я пошел на обман председателя месткома, который высказывал догадки в этой области и предостерегал меня. Однажды она сказала мне, что она от меня отказывается и чтобы я искал другого педагога… Я признаю, что сделал большую ошибку, совершив такой поступок и не сказав об этом раньше. Прошу принять во внимание все сказанное и перевести меня к другому педагогу. Этот случай не убил у меня любви к музыке и веры в лучшие качества человека».
И никто не сказал молодому человеку: опомнись!
Письмо приняли, одобрили, и Нину Сергеевну вызвали в дирекцию. Там кроме директора были председатель месткома, парторг и завуч.
— Я очень прошу поговорить со мной наедине, — сказала директору Нина Сергеевна.
— Я не вижу в этом необходимости, — ответил директор.
И протянул Нине Сергеевне письмо Олега. Она прочитала его. При всех.
— Я вызвал Петрову, чтоб дала объяснения. А она прочитала письмо и побежала, понимаете, травиться. Через неделю Петрова является. Мы ее сразу вызвали на заседание месткома, поскольку бюллетень у нее кончился, в заключении больницы сказано… Как там сказано?.. Вот ознакомьтесь: «Сознание ясное, вполне ориентируется во времени и в окружающей обстановке». А она опять: «Я еще не в силах разговаривать». Ну, проявили чуткость, дали ей отсрочку. Завтра опять местком. Поговорим и примем решение.
…И вот оно началось, заседание месткома. На нем было десять человек. Все очень спешили.
Но дело есть дело. И его обсуждали. Дело об аморальном поведении Петровой. Первое слово предоставили Нине Сергеевне. Она говорила с трудом:
— Жохов очень способный и талантливый человек. Я взялась подготовить его в наше училище. Но потом он перестал заниматься, начал пропускать уроки. И я сказала ему, что больше с ним заниматься не буду. Все, что написано в письме, неправда. Что его толкнуло на такое письмо — не знаю.