Убийство деда Мороза

— Корнюсс, когда ты пришел в ризницу, господин кюре подготавливал раку. Ты утверждаешь, что ничего не произошло?

— Ничего.

— И ты не говорил ничего особенного? Ты уверен?

— Я только спросил: «Я не припозднился?»

— Я не о том. Я спрашиваю про камни.

— Про камни?

— Про бриллианты! Разве ты не сказал, что они производят на тебя странное впечатление, что они не такие блестящие, как всегда?

— Я? Как я мог такое сказать? Да ни в коем разе! Что за вздор ты несешь!

— Вот как? Вздор? Значит, господин кюре не стучался ко мне домой, не проводил меня в ризницу, я не осматривал бриллианты и не сказал: «Они фальшивые»? Вероятно, мне все это приснилось?

В глазах Гаспара Корнюсса, уставившегося на Тюрнера, читалось безграничное удивление.

— Он бредит! — воскликнул фотограф. — Это все чушь и выдумка. Тюрнер сошел с ума!

— Ну да! Как же, сошел я с ума! Прекрасно! — вскричал возмущенный ювелир. — До сих пор я думал, что ты просто старый болван, но теперь вижу, что ты откровенный негодяй. Я клянусь, что говорю правду, господин мэр. Бриллианты, украшавшие раку святого Николая, похищены. Можете пойти и воочию убедиться — вместо них торчат простые стекляшки. Красная цена им обеим — пятьдесят франков. Я уже сказал это господину кюре. Я сказал это в ризнице, в присутствии Корнюсса.

— Ложь! — заорал фотограф, заикаясь от ярости. — Ничего такого не было. Во всяком случае, при мне, господин мэр. Если кто и украл камни, так он сам. Ювелир, ты вор!

— Хорошо, — сказал Тюрнер. — Остается расспросить господина кюре.

— Господин аббат весьма болен, — вмешался доктор Рикоме. — Он просто в шоке, и я поостерегся бы…

— Разумеется! — торжествующе бросил Тюрнер. — Болен, и виной тому эта кража. В таком случае, нам нужен Каппель. Его не было при разговоре, но я знаю, что господин кюре поставил его в известность обо всем произошедшем.

Срочно вызвали Каппеля, и он тотчас явился. У постели аббата Фукса осталась подежурить м-ль Софи Тюрнер. Показания ризничего целиком совпали со словами ювелира. Кроме того, Каппель сообщил, что кюре распорядился никому пока не говорить о похищении и не портить новогодний праздник таким печальным известием. Он ни словом не упомянул о Санта Клаусе и о подлинной причине, по которой маркиз оказался в Мортфоне: едва узнав об убийстве и предвидя возможные допросы, маркиз втолковал ризничему, что если тот его «продаст», то это отнюдь не поможет выяснению истины, но еще более затруднит поиски. Зато Каппель рассказал о том, что случилось в ризнице шестого декабря, и об анонимном письме, пришедшем ранее. Воцарилась тяжелая тишина. Все взгляды устремились на Корнюсса. Фотограф набычился. Внезапно он принялся постукивать пальцами по столу, за которым сидел мэр. Он был в неистовстве.

— Это заговор! Они оба сговорились. Клянусь головой, я ничего не сказал и не видел из того, что они утверждают. В конце концов, вы меня знаете, господин мэр. Я родился в Мортфоне и ни разу никуда не уезжал, кроме как на военную службу. Может, меня всегда держали за дурака, как говорит Тюрнер, возможно и так, но я честный человек!

Обстановка накалялась. Одни поддерживали Корнюсса, другие — Каппеля и Тюрнера. Перебранка перерастала во всеобщую сумятицу. Г-н Нуаргутт резко выступил вперед, поднял руку, но его призывы успокоиться были тщетными. Учитель оставил свои бумаги и на минуту выскользнул из комнаты; вернувшись, он решительно взобрался на трибуну, учтивым, но непреклонным жестом отстранив от нее г-на Нуаргутта, и лишь спросил для вида:

— Разрешите, господин мэр?

Чувствуя, что совладать с толпой не удается, тот с облегчением уступил место учителю. Суматоха сразу же сменилась полной тишиной. Широким и весьма искусным театральным жестом учитель вскинул красный балахон и принялся им размахивать.

— Друзья мои! — воскликнул он звонким голосом. — За этой дверью мертвец. У нас совершено гнусное преступление. Мы все, все до одного, честные люди, но, пока вы ссоритесь, убийца может скрыться, он сделает все возможное, чтобы замести следы и не дать правосудию их обнаружить.

Его слова произвели глубокое впечатление.

— Произошло недоразумение, — продолжал Вилар. — Это очевидно. Но вскоре все объяснится. Как только господин кюре сможет ответить на вопросы, он расскажет, что на самом деле произошло в ризнице.

— Если аббат Фукс проведет спокойную ночь, — вмешался доктор, — уже утром его можно будет обо всем расспросить.

— Спасибо, доктор. Вы слышали, друзья мои: уже утром… Через несколько часов… Немного терпения! До сих пор у нас не было ни малейших сомнений в том, что наши сограждане Каппель, Тюрнер и Корнюсс — люди порядочные, не способные на бесчестный поступок. Можем ли мы поверить, что кто-нибудь из них, внезапно отказавшись от своего доброго имени, украл бриллианты? Я говорю — нет! И разве не знаменательно, что задушенного незнакомца, одетого в красный балахон, нашли возле входа в подземелье? Как это истолковать? Мне кажется, есть очень простое объяснение, которое сводит концы с концами и над которым я вам предлагаю подумать. Незнакомец был в балахоне, парике и с накладной бородой, поскольку, вырядившись таким образом, мог очень легко сойти за Корнюсса. Я убежден, что Корнюсс не брал бриллианты. Но я также уверен, что Каппель и Тюрнер говорят правду. Друзья мои, наши сограждане стали жертвами злого умысла. Я вам предлагаю версию, способную примирить Каппеля и Тюрнера с Корнюссом. Человек, который вошел в ризницу одетый Дедом Морозом, был не Корнюсс, а этот незнакомец. И это он похитил бриллианты. Не сомневаюсь, что с ним был сообщник. Сообщник и убил незнакомца перед подземным ходом, по которому они собирались выбраться за пределы нашего городка и скрыться. Отсутствие у покойника каких-либо документов объясняется тем, что его одежда была тщательно обыскана. Сделать это мог только сообщник после убийства, причиной которого, я не сомневаюсь, стала жадность. Убить — значит оставить все награбленное себе. Это извечная история про тех, кто чужими руками таскает каштаны из огня, рассказанная Лафонтеном в басне про Бертрана и Ратона[13].

Эта небольшая речь была встречена единодушными аплодисментами.

— Браво, Вилар!

Действительно, гипотеза была весьма правдоподобной. Каппель и Тюрнер, не памятуя о прошлом и дружески протянув руки, направились было к Корнюссу, но тот свел на нет счастливое впечатление, оставленное словами учителя.

— Извините, господин Вилар, я признателен вам за те добрые слова, что вы обо мне сказали. Но я по-прежнему ничего не понимаю.

— Что, милейший?

— А вот что: по-вашему получается, что вор вместо меня и в моем балахоне вошел в ризницу?

— Именно так.

— Но если так, то где же в это время был я?

— Вы? Ну как же… Вы… Я не знаю…

— Я не вылезал из моего наряда ни на минуту, господин учитель, и тот балахон, что вы держите в руке, — он мой и он единственный в Мортфоне. Неужели вы думаете, что я не узнал бы его, свой балахон, который уже пятнадцать лет я надеваю на Рождество? Как вы можете все это объяснить? Выходит, неизвестный должен был взять его в шкафу в ризнице после того, как закончился праздник. Для чего, если похищение, о котором твердят Тюрнер с Каппелем, уже произошло? Нет уж, ручаюсь, господин Вилар, что весь путь, как и всегда, я проделал в собственной одежде и на праздник явился вовремя; я ждал в ризнице до тех пор, пока не наступила пора подниматься наверх; поднялся, потом спустился и переоделся. Повторяю: все то время, что я находился рядом с кюре, пока он готовил к службе раку, он не спрашивал, блестят или не блестят бриллианты, он вообще не говорил о бриллиантах ни слова. Вот все, что я могу сказать, и я клянусь, что так оно и было.

Тюрнер и Каппель принялись возражать, вновь поднялся шум, но учитель усмирил всех одним жестом.

— Предположим, — сказал он, — что у незнакомца имелись такие же балахон и парик, как у Корнюсса. Он мог появиться в ризнице в тот миг, когда фотограф был наверху и участвовал в представлении. Короче говоря, не исключено, что в одно и то же время существовало два Деда Мороза. И аббат Фукс вполне мог решить, что имеет дело с Корнюссом.

13

Имеется в виду басня Лафонтена «Обезьяна и кот» (IX, 16).