Повесть об укротителе

Но вот в туннеле показалась цепочка длинных львиц, Раздался выстрел, и львы, соскочив с тумб, побежали по кругу, а львицы устремились за ними. Львиная карусель! Иногда какой-нибудь лев вдруг останавливался и огрызался на укротителя, на львов. Шредер хлестал его бичом по морде. Озлобленные и запуганные звери поневоле бежали по кругу, а посредине манежа бесстрашно стоял маленький сухопарый человек и властно управлял их движением. Но странно! Зрители не аплодировали. «Чего им еще надо?» — недоумевал укротитель.

Потом Шредер встал около боковой железной дверцы и, принимая от служителя куски мяса, насаживал их на трезубец и бросал в толпу львов. Голодные львы на лету схватывали куски, вырывали их друг у Друга, рычали, грызлись и наступали на укротителя. Служители кололи их трезубцами, а Шредер защищался горящим факелом, тыча его в морды рассвирепевших львов. В цирке поднялся шум от рева зверей и крика зрителей: «Довольно! Хватит! Довольно!» Но Шредеру и этого показалось мало: он стал стрелять холостыми патронами в морды львов.

Открыли туннель, и испуганные, озлобленные львы устремились в него, тесня и сбивая друг друга с ног.

Зрители облегченно вздохнули. «Ох, как хорошо, что все хорошо кончилось!.. Какая жестокая игра с человеческой жизнью! Зачем это? Кому это нужно? Как будто воскрес римский цирк гладиаторов…» Но что это? У Шредера правая рука в крови и кровь на правой щеке! «Ах!» — крикнула какая-то нервная женщина из публики.

Улыбаясь, Шредер величественно поклонился зрителям, как победитель и «сверхчеловек», но в ответ раздались жидкие, обрывистые хлопки.

После представления Николай Павлович и Мария Петровна пошли за кулисы. Они поднялись на второй этаж, где были артистические уборные. Дверь в уборную Шредера полуоткрыта. Он был в синем ватном жилете, который надевал под венгерку, для страховки от звериных когтей. Наклонившись перед краном, капитан мыл жилистые белые руки и временами плескал воду на лицо.

— Чёрт знает, что еще надо русской публике?! — возмущался Шредер. — За границей везде был фурор, а эти не понимают настоящего циркового искусства. Пришлось показать номер с «кровью»…

Рядом с капитаном навытяжку стоял молодой ассистент Пауль Финк, высокий, светловолосый, с крупным горбатым носом, и, кивая головой, поддакивал: «я, я», то есть «да, да».

Николай Павлович подошел к приоткрытой двери и спросил:

— Можно?

Пауль Финк, придерживая дверь, высунул голову и сказал по-русски довольно чисто:

— Извините, господа, нельзя. Капитан занят туалетом. Айн минутен. — И прикрыл дверь.

Минут через десять Пауль Финк вышел в коридор и, поклонившись Ладильщиковым, спросил любезно:

— Прошу — кто вы? Ладильщиков назвал себя.

— Очень хорошо, — сказал Финк, — пожалуйста, проходите. Капитан вас примет.

Ладильщиковы вошли в маленькую уборную, сплошь увешанную красочными афишами с большими львиными мордами. Шредер был одет в черный сюртук.

Николай Павлович представился. Шредер сдержанно поклонился, но руки не подал. Взглянув на забинтованную кисть правой руки, сказал:

— Немного задели мои «котята»… А у вас какие звери?

— Пока выступаю только с медведем.

— О-о, это игрушка, — иронически проговорил Шредер, — настоящий укротитель только тот, кто работает со львами и тиграми. Укротителем надо родиться, иметь талант. Вы имеете талант?

— Не знаю. Мы хотим создать смешанную группу разных зверей, — сказал Николай Павлович.

— Это невозможно. Пустая мечта! — резко произнес Шредер.

— Господин капитан, разрешите нам побывать у вас на репетиции, — спросил Николай Павлович.

За Шредера ответил Пауль Финк:

— Мой шеф никому не разрешает. Его работа — его секрет. И звери при посторонних нервничают.

— А вы, господин Финк, скажите капитану Шредеру, что нам очень понравилась его работа и мы хотим у него поучиться, — с хитроватой улыбкой сказала Мария Петровна.

Пауль Финк перевел ее слова. Капитан Шредер поклонился и с улыбкой ответил:

— Благодарю, мадам. Я вижу, вы понимаете настоящее искусство укрощения.

Капитан Шредер, польщенный комплиментом Марии Петровны, разрешил Ладильщиковым присутствовать на репетиции, которая началась сразу же после вечернего представления.

Супруги Ладильщиковы уселись в опустевшем цирке на пятом ряду, откуда было хорошо обозревать арену.

— Коля, а ты заметил, что у Шредера щека совсем не поцарапана?

— Заметил. Он и руку-то сам себе расцарапал, а щеку намазал. Это у них называется: «играть на нервах публики».

— Как это отвратительно!

— Таков их стиль, Маша, — трагический.

На репетиции капитан Шредер жестоко избивал львов железными прутьями. От боли и страха звери высоко прыгали на решетку, стремясь уйти от страшного человека, но стена была очень высокая, и концы железных прутьев загнуты внутрь. У некоторых львов морда окрасилась кровью.

Трудно было усидеть на месте при таком зрелище. После репетиции Ладильщиковы подошли к Шредеру.

— Не слишком ли жестоко? — тихо спросил Николай Павлович.

Разгоряченный и усталый, капитан Шредер резко ответил:

— Нет. Не слишком. Злые звери — красивое волнующее зрелище.

— Но немецкая пословица гласит, что злому безопаснее быть одному, чем среди злых… — многозначительно проговорила Мария Петровна.

— Что сказала мадам? — спросил Шредер своего ассистента, который задержался в переводе слов Марии Петровны.

— Мадам Ладильщикова сказала… — начал Пауль Финк, с трудом подбирая слова, которые были бы и похожи на слова Марии Петровны и в то же время не выражали бы оскорбительный смысл. — Мадам сказала, что… как это сказать… зверя сразу видно, что он зверь, и его надо укротить.

Капитан Шредер улыбнулся.

— Да, да. Правильно, — подтвердил он, — благодарю, мадам. Вы меня хорошо понимаете.

— Но Владимир Леонидович Дуров применяет в дрессировке гуманные методы, — заметил спокойно Николай Павлович.

— Я знаю господина Дурова. Он бывал у нас в Германии. Да, у господина Дурова дрессировка мягкая, но у него в группе нет хищников. А львы и тигры — звери коварные, сильные. Их можно подчинить только силой, жесткой дрессировкой.

Ладильщиковы вернулись домой поздно ночью.

— Коля, давай попросим у Шредера львенка, — сказала Мария Петровна.

— Давай. Только вряд ли он продаст,

— Я попрошу.

— Попробуй. Только не груби ему.

— Знаешь, Коля, когда я смотрела, как он избивал львов, мне так хотелось вскочить с места и стукнуть его самого палкой.

— А для укротительницы, Машенька, нужна выдержка и спокойствие.

— Ну, ладно уж! Знаю, что у меня нет такой выдержки, как у тебя.

На другой день Мария Петровна поехала в цирк. За кулисами она встретилась с Паулем Финком.

— Здравствуйте, мадам Ладильщикова. Я очень рад вас видеть и предупредить… Не говорите, пожалуйста, при моем шефе очень резко. Он не любит. Он любит, когда его хвалят. Я тоже с ним не согласен, он бьет не только львов, но… вы понимаете меня. Он — шеф.

— Понимаю, понимаю. Буду сдерживаться. А скажите, Финк, вы можете уступить нам одного львенка?

— О, нет, мадам, мой шеф никому не продает — патрон не разрешает, Львы у нас долго не живут, Нужна замена.

— Пауль, нам только одного и малюсенького,

— Хорошо, мадам, я поговорю с шефом. Всматриваясь в лицо Пауля Финка, Мария Петровна

думала о том, какое странное, двойственное впечатление оно производит; «Нос длинный и горбатый, как у хищника, а кожа розовато-белая, нежная и глаза светло-голубые, добрые…»

Мария Петровна подошла к большой клетке и залюбовалась семейной сценкой: в клетке лежала крупная львица, а возле нее возились, играли, как котята, два рыжеватых львенка величиной с большую кошку. Они то залезали на спину матери и кусали ее за загривок, — львица чуть-чуть ощеривалась, но не прогоняла с себя озорных детенышей, — то прыгали и гонялись друг за другом, хватая за хвост. Мать смотрела на их забавы строго и любовно. Вот она встала и прошлась по клетке, сердито посматривая на Марию Петровну. Чужой человек! Львята забрались под мягкий отвисший живот и, ухватив за кожу, потянули. Больно! Львица глухо зарычала и, наклонив голову, лапой вышвырнула из-под себя озорников. Львята перевернулись несколько раз, вскочили и снова стали бегать, приседая и прыгая мягко, по-кошачьи. Мать опять легла, важная, серьёзная.