Закат Аргоса

О ней мало кто знал. Треворус не доверял садовникам и занимался своими оранжереями сам, а к Ней вообще никого не подпускал, кроме одного человека; женщины из Гандерланда.

Во время одного из придворных балов внимание Треворуса привлекла высокая незнакомка, облаченная в черное. Вероятно, то была знатная особа, иначе как она могла попасть во дворец, но он не помнил, чтобы прежде видел ее, и спросил, кто она такая. Баронесса из Гандерланда, вдова, был ответ. Пожалуй, Треворус тут же и забыл бы о ней, как обычно, поглощенный совсем иными размышлениями, однако женщина вдруг сама подошла к нему и заговорила так тепло и естественно, словно общение с сильными мира сего было для нее делом привычным.

— Мое имя Каина, повелитель. А это мой брат, герцог Ровар, — при этом ни чем не примечательный мужчина, стоявшие с нею рядом, почтительно поклонился. — Мы недавно в Мессантии и не имели чести быть тебе представленным, поэтому я взяла на себя дерзость сделать это сама. Послушай, у меня есть к тебе разговор, не предназначенный даже для ушей Ровара… ты не мог бы уделить мне минуту?

— Мог бы, — коротко ответил Треворус, — смотря о чем речь.

Каина действовала на него как-то странно. В ее присутствии он ощущал давно забытое волнение, которое когда-то, до появления Возлюбленной, порой овладевало им при виде женщин.

— Мне известно, что у тебя единственная в Хайбории коллекция растений, которые привезены из всех известных земель, даже Радужных Островов, — произнесла Каина. — У меня в Гандерланде была не столь богатая, но тоже, смею заверить, весьма примечательная.

— И что с нею сталось? — опросил Треворус.

— Она погибла, — тихо ответила женщина. — Люди, которые убили моего мужа, извечные враги нашего клана, сожгли мой дом и мой сад. Все было уничтожено, кроме…

— Какой невероятный ужас, жестокость и варварство, — горячо воскликнул правитель Мессантии, содрогаясь и в порыве сострадания сжав изящную руку женщины.

— Да, ты совершенно прав. Но мне удалось вынести из огня семена, в то время как Ровар пытался спасти драгоценности, которые, надо признаться, ничего для меня не значат. Мертвые камни и жалкие металл не могут сравниться с великим чудом настоящего хрупкого совершенства, — вздохнула Каина.

Сердце Треворуса вздрогнуло и оборвалось. Никогда, ни один человек не выражал столь ясно те же мысли и ощущения, которые были так созвучны его собственным. Женщина, спасающая не свои тряпки и камни, а семена растений, должна быть существом редчайшим!

— Конечно, я не сумела сохранить и оберечь всё, — продолжала она, — Но, например, черный вендийский лотос уцелел, хотя это было просто чудом. Огонь подобрался так близко, что опалил мне волосы.

— Черный вендийский лотос, — хрипло прошептал Треворус, — неужели тот самый, с алыми ободочками по краю листа?..

— Ну конечно, — кивнула Каина. — Это было мое ценнейшее приобретение, я не могла допустить его гибели. Увы, здесь, в Мессантии, у меня нет ничего, даже дом, где мы сейчас живем с Роваром, мы должны покинуть меньше чем через год, и я не могу создать условий, необходимых для жизни моих цветов. Поэтому я решилась… преподнести их тебе в дар, в надежде, что твои руки достаточно нежны и опытны, чтобы возродить утраченное мною. Я бы не пришла на этот бал, ибо ношу траур, и мне вовсе не пристало веселиться. Но ради того, чтобы встретиться с тобою и передать тебе мои… моих… — она так разволновалась, что не могла подобрать точного слова, но Треворус всё понял.

«Моих детей», вот что звучало в недосказанной фразе Каины.

Она достала откуда-то из складок платья три маленьких плоских деревянных шкатулки и протянула их ему, опустив глаза, в которых стояли слезы.

— Нет, — произнес Треворус, — я не могу их взять.

— Но почему? — в отчаянии спросила Каина. — Ведь мне ничего не нужно взамен. Только знать, что они живы и в безопасности, что им будет хорошо у тебя.

— Потому что ты сама опустишь эти семена в землю, — ответил Треворус. — А до тех пор, пока будешь в Мессантии, сможешь в любое время приходить во дворец и смотреть на то, что сумела оберечь, рискуя жизнью. Я распоряжусь, чтобы тебя пропускали в оранжереи.

Каина порывисто опустилась па колени и схватила его руку, припав к ней губами.

— Встань, — велел Треворус. — Ты не должна этого делать. Отныне ты и твой брат — законные граждане Мессантии и находитесь под моей личной защитой. Я пришлю своего человека, который станет отвозить тебя во дворец.

…Стоит ли говорить, что он сдержал слово? Каина сделалась частой гостьей в оранжереях. Треворус только опасался ревности Возлюбленной, которая могла расправиться с Каиной, но женщина не выказывала никаких признаков недомогания. Очень скоро он убедился в том, что она умеет ладить с растениями, даже с маленьким кактусом из пустыни Черных Королевств, тоже очень злым и ядовитым. Каина же, увидев его, протянула руку и погладила мягкие, обманчиво-нежные шипы.

— Что ты делаешь? Это опасно! — воскликнул Треворус.

— Не для меня, — улыбнулась женщина, — у меня был такой же. Я специально уколола себе руку его шипом. Его яд проник в мою кровь, и рука почернела, до плеча. Мне было очень плохо, однако, исцелившись, я сделала это снова, а потом еще раз, и моя кровь привыкла к яду. Так что я не боюсь. Смотри, — она прижала палец, плотнее к кактусу, потом подняла я показала Треворусу алую каплю крови, выступившую из ранки.

Он не понял, как это случилось, но в тот же миг ее рука оказалась в его, а губы короля Аргоса сомкнулись вокруг кончика пальца Каины, он ощутил соленый привкус крови и исходящий от женщины неповторимый запах, от которого кружилась голова. Вот тогда-то он и решился показать Каине свою самую великую драгоценность, ни слова не говоря проводив женщину в святая святых оранжереи, где под куполом из матового стекла, рассеивающего свет, жила Она.

— Боги, — выдохнула Каина, прижимая руки к груди, — это же Эулиара!..

Она знала, знала имя Возлюбленной! Душа Треворуса наполнилась ликованием.

— Эулиара Глория Джонго, — произнесла Каина полное название и несмело уточнила: — Ведь правда? Поверить не могу, что боги даровали мне увидеть это великое чудо!

— Но ты его видишь, — подтвердил Треворус. — Да, это она. И всего через несколько месяцев настанет Ночь цветения, единственная в десять лет. И, Каина… в эту ночь ты станешь моей женой.

Это вовсе не будет изменой, думал он. Их брак необходим, чтобы у аргосского трона появился настоящий наследник. Главное же, лучше, чем Каина, королевы просто не может быть: она не то что понимает его с полуслова, но даже думает так же, как и он сам! Ей ничего не придется объяснять, не придется притворяться, будто она значит для него больше, чем цветы. Они будут вместе служить Возлюбленной, находя в этом всё возможное счастье.

— Да, — оказала Каина, — да, любимый, я согласна. Если она позволит, конечно…

Глава XVIII

Во сне она была кошкой, крупной черной стремительной грациозной кошкой, которая легко и свободно вбежала, почти летела, загоняя добычу, каковой являлась женщина, которую кошка ненавидела и готова была убить. Всё ее существо переполняла радость предчувствия того сладостного момента, когда она вцепится еврей противнице в лицо, глубоко вонзив когти в ее плоть, ощущая дурманящие густой запах крови. Кошка прыгнула, но женщина успела выставить руки ей навстречу, защищая глаза, и животное в ярости полоснуло когтями по белой коже этих взметнувшихся рук…

И страшно закричала от резкой боли… обнаружив, к своему ужасу, что женщина — это тоже она! Такого просто быть не могло, и тем не менее было.

Дэйна проснулась с готовым выскочить из груди сердцем и тяжело дыша.

— Что ты орешь? — со злостью спросил Эвер. — Умом тронулась?

Один Ринальд знал, как ее успокоить, сжимая вздрагивающее тело в кольце горячих, сильных и нежных рук. Он умел прогонять кошку, одним своим присутствием рассеивая непроглядную тьму, из которой та появлялась. А Эвер, которому вообще было плевать на все и вся, кроме собственном спеси, приходил в бешенство, причем такое гаденькое и брюзгливое, что Дэйна морщилась от отвращения.