Тайный заговор

К вечеру Жюльетт сложила в доме три большие кучи. На верхнем этаже — одежду, в гостиной — безделушки и всякий хлам, в кабинете — груды бумаги.

Около семи часов вечера она вышла из дома с дорожной сумкой и направилась в отель «Хилтон», где сняла номер. Там она надеялась уйти от незримых рук Коллина хотя бы на одну ночь. Но уснуть Жюльетт не смогла. В начале одиннадцатого она встала, оделась и спустилась в холл, где в это время царило большое оживление. В баре она села у стойки и, заказав бокал красного вина, с отсутствующим видом стала наблюдать за тем, как приходили и уходили люди.

Внезапно перед ней появился человек, воспоминания о котором она уже изгнала из своей памяти: непримечательная внешность, около тридцати лет, темные, зачесанные на лоб волосы. Норберт.

Жюльетт демонстративно отвернулась, не ответив на его приветствие.

— Ну и ну, — сказал Норберт. — И чем же я провинился?

— Ты еще спрашиваешь? Ты ведь прекрасно знаешь, в чем дело… — Жюльетт сделала большой глоток из своего бокала. — Исчезни!

Норберт не сдавался. Он обошел вокруг Жюльетт, снова стал перед ней и требовательным голосом, которого она от него никогда не слышала, спросил:

— Черт побери, да что с тобой? Что за странная перемена?

— Я тебе скажу! — с горечью в голосе ответила Жюльетт. — Вероятно, ты следил за мной не один год и передавал информацию своим мерзким работодателям. А я, глупая гусыня, ничего не замечала и верила тебе.

Казалось, Норберт был удивлен, он качал головой, как делал всегда, когда не знал, как поступить. Потом он заказал у бармена джин-тоник, взобрался на стул рядом с Жюльетт, облокотился на стойку и сказал;

— Может, все-таки соизволишь объяснить, о чем вообще речь?

Разозлившись, Жюльетт прищурилась и зашипела на него:

— Ты — дрянной актеришка, Норберт. Тебе не имеет никакого смысла притворяться. Я видела в твоей квартире пурпурную ленточку. Вероятно, это объясняет все.

— Ага, — ответил Норберт, который, судя по всему, не совсем понимал, о чем она говорит. — Ты видела у меня… пурпурную ленточку… — Он замолчал. — Ах, теперь я понял, о чем ты. И из-за этой штучки ты на меня разозлилась?

Жюльетт отмахнулась.

— Забудь об этом. Я больше не хочу иметь с тобой дела.

Она отвернулась, осушила бокал, положила на стойку купюру и собралась уже уходить, когда внезапно услышала, как Норберт плаксивым голосом произнес:

— Выслушай меня. А потом можешь думать, что тебе хочется. Но пожалуйста, выслушай меня: эта красная ленточка, которую ты у меня видела, принадлежит не мне, а старшему другу, с которым я недавно познакомился в ресторане на Гертнерплац. Он не сказал, как его зовут, хотя в первый же вечер мы пошли ко мне. Мы… мы понравились друг другу, и, когда на следующий день я спросил, как его зовут, он ответил: «Называй меня просто Титус. Все, кто меня знает, называют меня так, хотя это не настоящее имя». А потом…

— Ты сказал «Титус»? — Жюльетт навострила уши. — Невысокого роста? Очень белая кожа? Розовое лицо и начинающаяся лысина?

— Э… да, — удивленно ответил Норберт. — Ты его знаешь?

— Может быть, — пробормотала Жюльетт. — Рассказывай дальше.

— Ну так вот, — продолжил Норберт, — Титус жил у меня пару недель. Парень мне понравился. Мы здорово разговаривали, но как только подбирались к его прошлому, он всегда замолкал или менял тему. Вскоре я понял, что в его жизни что-то не так, что у него есть какая-то тайна. Когда я заговорил с ним об этом, Титус сказал, что мое предположение почти верно, но он не может это обсуждать. Через неделю я очень прикипел к Титусу, но одновременно мне было… как-то не по себе. Однажды, когда Титус ушел по своим делам, я заглянул в его сумку. И что я нашел? Револьвер и эту пурпурную ленточку. Я положил их на стол и хотел заставить его говорить, когда он вернется домой. Однако вместо Титуса пришла ты. Револьвер я быстро спрятал, а ленточку — не успел. Я ведь не знал, что это за штука. Титус вернулся, когда тебя уже и след простыл. Я снова положил револьвер на стол и спросил, что это значит. Титус внезапно взбесился. Он обозвал меня шпиком и предателем, схватил свои вещи, запихнул их в сумку и исчез. Больше я его не видел. Может быть, теперь ты мне скажешь, что это за пурпурная ленточка?

Жюльетт закрыла лицо руками. Она покачала головой, не решаясь взглянуть на Норберта.

— Похоже, я была несправедлива по отношению к тебе.

Норберт нахмурился. Он не понял, о чем она говорит.

— Так что с ленточкой?

— Пурпурная ленточка, — неуверенно начала Жюльетт, — это своего рода символ, знак тайной организации, которая опутала своими грязными щупальцами всю Европу. Члены этого так называемого братства занимаются темными делишками с недвижимостью, предметами искусства и фальшивыми деньгами. Нечто вроде мафии, если хочешь. Только вот ее боссы живут не в Неаполе и не в Нью-Йорке…

— А где?

— В Риме. Точнее, в Ватикане.

— Боже ты мой! — воскликнул Норберт. — Ты вообще понимаешь, что говоришь?

Жюльетт с горечью рассмеялась.

— Знаю, все это кажется невообразимым. К тому же я не могу ничего доказать. Однако ты наверняка еще помнишь, что случилось с Бродкой. Тебе также известно о скандале с подделками, в который втянули меня. Все нити расследования ведут в Ватикан — и там обрываются.

Норберт смутился. Отхлебнув из своего бокала, он неуверенно произнес:

— Не знаю, что и сказать по этому поводу. — И, чуть помедлив, добавил: — Но при чем здесь Титус?

— Я тебе отвечу. Титус — член этой тайной организации. Никто не знает, как его зовут по-настоящему, в том числе и я.

— Теперь мне многое становится понятным. — Лицо Норберта стало задумчивым. — Однажды он сказал, что не может больше показываться в наших ресторанчиках. Я не понял и спросил, что у него за причина скрывать свои наклонности. На это он ответил, что мне, дескать, не понять.

Норберт запнулся, заметив, что Жюльетт погружена в собственные мысли.

— Скажи-ка, ты меня вообще слушаешь?

— Извини. — Жюльетт сглотнула. — Я могу понять, что ты принял эту историю с Титусом очень близко к сердцу. Но у меня проблемы совершенно иного рода. Я вела упорядоченный образ жизни. У меня была галерея, у меня был муж… пусть и редкостный подонок, а теперь я не только потеряла все это, но еще оказалась замешанной в каком-то таинственном заговоре.

Норберт кивнул и, беспомощно взмахнув рукой, сказал:

— Нужно отвлечься, и все снова станет на свои места.

Едва он закончил говорить, как понял, насколько глуп его совет. Жюльетт соскользнула со своего стула, стала перед Норбертом. В ее темных глазах появился злой блеск.

— Итак, ты думаешь, что я все это выдумала, что я не в своем уме и наверняка страдаю манией преследования.

— Я этого не говорил.

— Зато подумал! — Жюльетт одним глотком осушила еще один бокал красного вина. — Я даже не могу тебя за это упрекать.

— Жюльетт, пожалуйста!

— Будь здоров. — Она со звоном поставила бокал на стойку и пошла к лифту.

Норберт вернулся к своему роялю, стоявшему в другом конце зала. Когда он коснулся пальцами клавиш и заиграл «As Time Goes By», то почувствовал, что у него дрожат руки.

В это же самое время в Риме за большим круглым столом сидели добрых сто лет тюрьмы и по меньшей мере четыре вечных проклятия. Этот стол, покрытый зеленой скатертью и освещенный низко висящей лампой в форме мисочки, стоял в подвале расположенной в районе Трастевере пиццерии, на что указывала невзрачная вывеска над входом.

Из-за пластиковых стульев и столов, ярко-белых неоновых ламп, а также самого зала, имевшего форму шланга, заведение выглядело не очень привлекательно. Но сделано это было специально. Если сюда заходил случайный посетитель, желавший утолить голод, то единственный официант, совмещавший также обязанности пекаря, неохотно обслуживая его, сообщал, что желаемая еда будет готова не раньше чем через час. После подобного заявления многие просто покидали негостеприимное заведение.