Бал для убийцы

— Осторожнее в выражениях, можно угодить под суд за клевету.

— Я на тебя раньше в суд подам, уголовник. За членовредительство.

Замок щелкнул внизу. Или показалось? Она напряглась, попытавшись отрешиться от всего и обратившись в слух. Шаги? Кто-то спускается по лестнице? Да мало ли… Она зажала уши ладонями. Нет, не стоит себя обманывать. Не «мало ли» — тебе эти шаги отлично знакомы: согбенная фигура с загнутым носом из папье-маше, шприц в руке, затянутой в перчатку, ведьма из жутковатой сказки литовского писателя Томаса Аясмане.

— А ну пошли вон! — не выдержала она, молясь про себя: Господи, если ты есть, сделай так, чтобы они ушли. Пусть оставят меня одну — это единственный подарок, который я хочу получить к минувшему Рождеству…

— Джейн, ты понимаешь, что… — неуверенно начал Артур.

— ОБА!!! Или я звоню в милицию!

Видимо, ее облик был достаточно красноречив. Рыцари потоптались и, настороженно держа друг друга в поле зрения, двинулись к выходу.

— Я буду рядом, — предупредил один.

— Я тоже, — предупредил второй.

Едва они, продолжая переругиваться, выкатились на лестницу, она захлопнула дверь и привалилась к ней спиной, чувствуя, как волосы намокли от пота.

Она покосилась на телефон: «Может, позвонить следователю? Все же спокойнее… Ну нет. Это мое расследование. Я должна встретиться с убийцей один на один. И заглянуть ему в глаза».

Она посмотрела на часы, дала отсчитать стрелке три минуты, тихонько открыла дверь и выскользнула наружу. На цыпочках, бесплотной тенью сбежала вниз, мысленно возблагодарив неизвестного малолетнего хулигана за разбитую лампочку в подъезде.

Шаги наверху и звонок в дверь ее квартиры. «Я угадала». Майя нырнула под лестницу и затаилась.

— Джейн, открой, — послышался глухой голос Артура. — Я знаю, что ты там… Если хочешь, позвони следователю, вызови милицию, ОМОН, черта с дьяволом… Только отзовись!

Прости, прошептала она и неслышно вышла на улицу.

Вечер давно перешел в бархатно-фиолетовую ночь, в большинстве окон погас свет, опустел проспект, и кинотеатр напротив походил уже не на заблудившийся корабль, а на безжизненный занесенный снегом утес.

«Простите меня. Простите меня все!»

Она шла почти спокойным шагом по насквозь знакомому маршруту, по которому ходила, надо думать, больше тысячи раз. Вот и низенькие вечно распахнутые ворота, вот аллея, обсаженная серебристыми березками и елочками-сугробами, хоккейная коробка справа, парадное крыльцо (она подергала дверь: открыто, добро пожаловать на аттракцион «Галерея ужасов»), темный и гулкий вестибюль и запертый гардероб… На секунду она замерла: послышался вдруг отдаленный топоток детских ножек и смех-колокольчик, маленькая тень гномика в красном капюшончике мельком отразилась в зеркале — вот оно, Келли, твое «яркое пятно». Она тряхнула головой, отгоняя призраков, и медленно, стараясь ступать неслышно, взошла по каменным ступеням наверх, на третий этаж.

Ее окружали тьма и пустота, затерянный мир в бледных полосах луны за окнами, одинокий фонарь и сиреневые снежные хлопья, будто целые стаи ночных мотыльков… И (она с удивлением прислушалась к себе: ровный пульс и идеальное кровяное давление)— узкая полоска света из-под двери в учительскую.

Она распахнула дверь и встала на пороге, увидев согбенную фигуру в темном платке, замершую над выдвинутым ящиком письменного стола. Рядом к стулу была прислонена трость с тяжелым медным набалдашником, покрытая черным лаком, — привет из давних времен, один бог знает, каких давних…

— Там ничего нет, — сказала Майя. — Я действительно сунула тогда дневник в свою сумочку, только сумочка осталась в музее и сгорела. Я вас обманула.

Вера Алексеевна с видимым усилием выпрямилась.

— Я знаю, Майечка. Вернее, я догадывалась.

Она не помнила свою маму — та умерла в родильном доме для неимущих, в небольшом городке Ле-Крезо, на правом берегу реки Луары. Берега — правый и левый — были совершенно неотличимы: одетые в ржаво-сероватый камень, в мазутных разводах, омываемые маслянисто-черной водой и водорослями цвета хронического поноса. Того же странного цвета была и трава на чахлом газоне перед забором, который огораживал родильный дом, — видимо, потому, что этой травы было совсем немного и она не справлялась с огромным количеством углекислоты, выбрасываемой местной фабрикой.

Девочка не догадывалась, что чудище за окошком называется фабрикой, но знала о его существовании с пеленок: она огласила родильную палату первым криком, совпавшим по времени с утренним гудком. А мамы не стало всего через несколько минут.

Позже, когда приехала бабушка и забрала ее из клиники, она узнала, что у нее есть брат, старше ее на целых два года, он был очень умный и даже умел самостоятельно ходить на горшок, чем чрезвычайно гордился. Как-то она спросила его: какой она была, их мама? Мальчик озадаченно нахмурился.

— Ну, какой… Высокой-высокой, как все взрослые. Она возила меня в коляске и дарила погремушки.

— Красивая?

— Коляска?

— Нет, мама. Она была красивая?

Иначе Бог не забрал бы ее на небо так быстро.

Значит, Господь тоже любит красивых, сделала вывод девочка, и с тех пор стала подолгу рассматривать себя в зеркале, гадая, когда же ее, как и маму, возьмут на небеса, которые, впрочем, всегда казались низкими и грязными от копоти. Наверное, совсем скоро, думалось ей с затаенной радостью, я тоже красивая, почти как бабушка. Эти черные кудряшки, и громадный бант, и синее платьице с кружевным белым воротничком… И чувствовала она себя словно котенок среди травы, не понимая, хорошо ей или плохо. Только когда неожиданно (обычно по ночам) накатывался страшный приступ удушья, она понимала, что раньше-то ей было хорошо…

Однажды, после особенно затяжного приступа, приехал доктор — толстый и важный, в очках с позолоченной оправой, подержал девочку на коленях, приложил к ее груди смешную щекотливую трубочку, озабоченно послушал и сказал бабушке:

— По всей видимости, астма. Я пропишу лекарства, но это не выход. Девочку необходимо увезти отсюда, лучше куда-то на юг, к морю. Чем скорее, тем лучше.

Бабушка проводила доктора, дала ему денег, потом ушла в свою комнату и долго-долго молилась перед иконой в углу.

Сначала они добрались до Невера, а там сели на пароход — чрезвычайно шумное и говорливое существо с двумя трубами и большими гребными колесами по бортам. «Простите, мсье, — спросила девочка вахтенного офицера. — Что за буковки вон там, на красном круге?» — «Это название нашего корабля, маленькая леди, — отозвался тот. — Его зовут „Монтаржи"». Ей понравилось название. Немножко непонятно, но красиво.

Однажды на шлюпочной палубе она увидела одинокого пожилого господина. Тот был полон, краснощек и близорук (на это указывали очки на носу) и напоминал доктора, который навещал их в Ле-Крезо. Она бы не обратила на него внимания, но господин, пытаясь закурить на ветру, вдруг обронил на пол мундштук и вполголоса выругался по-русски. Девочка знала этот язык: бабушка была родом из России. (Непонятная и жутковатая страна далеко на востоке, где люди, говорят, одеваются зимой в шкуры белых медведей. Бабушка, впрочем, морщилась и называла это глупостью.) Пожилой господин приветливо улыбнулся девочке, но той отчего-то стало не по себе, она развернулась и убежала в салон, где было много народа и она чувствовала себя в безопасности.

Вечером, лежа в кроватке, она таинственным шепотом все рассказала брату. Тот, против ожидания, совсем не удивился.

— Толстый, в клетчатом пиджаке и в очках, курит вонючие сигареты? Я уже давно к нему присматриваюсь.

— Он говорит по-русски, как наша бабушка.

— Да? — мальчик казался озадаченным. — Знаешь, по-моему, он следит за нами.

Он меня разыгрывает, сердито подумала она.

— Выдумщик. Вы нарочно дразните меня, сударь!

— Да говорю же тебе! Помнишь, позавчера мы сходили на берег? Он все время крался за нами следом и прятался, когда я оборачивался.