Страница 37 из 98
Но какие-то бумажки и какие-то расписки — это все для дешевых шпионских фильмов! Их и подделать ничего не стоит!
Безо всякой расписки постоянный агент всей своей деятельностью порождает информацию, позволяющую его затем шантажировать разоблачением самого факта его предательства и воспроизведением подробностей того, когда, как, кого, кому и что он выдал — и оправдаться от такого аргументированного обвинения становится чрезвычайно трудно!
В истории спецслужб ХХ века происходило довольно мало случаев того, чтобы серьезная тайная организация публично предала бы своего агента. Но и такие случаи бывали: упомянутая мельком история разоблачения провокатора Малиновского — одна из подобных. Значительно же чаще получалось так, что угроза разоблачения в действие не приводилась, но заставляла достичь необходимого изменения в поведении агента.[314]
Агенты, вынужденно действующие под угрозой их разоблачения — это по существу основной сюжет всей круговерти чудовищных политических преступлений ХХ века, началу раскручивания которых посвящена данная книга.
Вернемся, однако, ближе к ходу рассматриваемых событий.
Вся описанная торговля фиктивными сведениями ничем по форме и по существу не отличалась от прочей разведывательной деятельности (кроме содержания самих разведданных), то есть требовала вербовки агентов, налаживания с ними связи — почтовой и через курьеров (радио для этих целей стали применять существенно позднее, зато тогда еще не без успеха использовали почтовых голубей), планирования и руководства работой подопечных, согласования с ними условий оплаты — и обеспечения такой оплаты.
Тот же Батюшин рассказал, как предлагал своему агенту (вскоре, к сожалению Батюшина, засыпавшегося по собственной глупости) в целях конспирации не вкладывать полученные крупные суммы в собственной стране, а держать их в иностранном банке[315] — это очень важный и поучительный пример того, к каким ухищрениям приходилось прибегать при практическом использовании колоссальных денежных сумм, циркулирующих между разведками!
Окончательно же возвращаясь к «Делу Редля», нужно сделать такое заключение: профессионалам уровня Урбанского и Ронге все эти особенности тогдашней разведывательной деятельности должны были быть хорошо известны — иначе их невозможно было бы считать профессионалами.
И все это действительно было им известно — ниже мы приведем примеры того, как они сами принимали участие в торговле секретами.
Поэтому им-то прекрасно было понятно, что такие письма, какими они пытались уличать Редля, на самом-то деле ни в чем его не уличали: при проведении самых рутинных операций Редль (тем более — спрятанный под псевдонимом!) вполне мог и отдавать деньги, и получать их — удивляться этому в то время могли лишь дилетанты в разведке. Перехватив подобную его переписку (на честном уровне это удалось лишь в первый момент — при перехвате первого таинственного письма, с рублями, да и то это сделали не австрийцы, а немцы!), они обязаны были выяснить либо напрямую у самого Редля, либо путем каких-либо хитроумных оперативных действий, какую же конкретно игру проворачивает в данный момент их уважаемый коллега.
А вот именно о содержании этой игры во всех вариантах изложения «Дела Редля», предложенных непосредственными участниками, нет ни единого слова — кроме одной совершенно невозможной по смыслу фразы в воспоминаниях Ронге — мы ее специально отметим ниже!
Это уже позднее разнообразные писаки упражнялись в придумывании всяческих невероятных похождений Редля. Вроде такого: «Например, как-то раз некий российский полковник продал австрийскому военному атташе в Варшаве план наступления русских войск на Австро-Венгрию и Германию в случае войны. Документ попал прежде всего к Редлю. Он отослал настоящий план в Россию, а взамен подложил в дело фальшивый. Кроме того, «Никон Ницетас» сообщил нашей контрразведке о предателе. Когда иуда понял, что раскрыт, то немедленно застрелился».[316]
Автор процитированного текста, подцепивший где-то эту выдумку, спутал разработку и кражу военных планов с чем-то вроде написания и отправки почтовой открытки, содержащей ложное сообщение вместо истинного — типа: приду в понедельник вечером — вместо в субботу утром! Притом тут явно имеется в виду уже описанное нами приобретение австрийцами российских планов развертывания, оказавшихся, как упоминалось, фальшивыми, точнее — устаревшими.
О невозможности постоянного использования имени Никона Ницетаса в качестве псевдонима Редля мы уже писали.
Жаль, что такая галиматья оказалась в книге, написанной в целом достаточно квалифицированно и толково.
Но один случай выдачи русским потенциального изменника, который мог быть приписан Редлю, действительно имел место быть — это чрезвычайно значимый эпизод, к которому нам придется возвращаться!..
Тем более ни в чем не уличали Редля ни пресловутый футлярчик, ни разорванные на улице бумажки.
Еще можно было бы признать правоту Батюшина, заявившего, что опознание Редлем футлярчика от ножичка положило начало следствию по обвинению его в государственной измене, но ведь практически этот эпизод оказался не началом следствия, а его завершением!
Редля затем прямо обвинили в шпионаже — несмотря даже на то, что все провокации, предназначенные для его компрометации, целиком и полностью провалились 24 мая!
Разумеется, все описанное поведение Альфреда Редля отдавало какой-то подозрительностью. Но не меньшие ли подозрения должно было вызывать поведение Максимилиана Ронге?
И достаточно ли было такого подозрительного поведения Редля для того, чтобы вечером того же дня, 24 мая 1913 года, состоялся суд — неправедный и заочный! — полностью признавший вину Редля и приговоривший его к лишению жизни?
С одной стороны, чего еще можно было ожидать от Максимилиана Ронге, твердо вставшего в этом деле на путь подлога и провокации?
Но, с другой-то стороны, куда при этом смотрели и о чем думали другие обвинители Редля?
3. Последние ночи полковника Редля
3.1. Тайное судилище
Вечером 24 мая 1913 года Ронге приступил к завершению операции против Редля.
Это было, казалось бы, абсолютно необъяснимым решением: к этому моменту обрушилась почти вся конструкция возможных обвинений Редля!
В том-то, однако, и дело, что только почти вся, а не вся целиком!
У Ронге имелись еще какие-то сведения, компрометирующие Редля, позднее лишь отчасти прояснившиеся, а в настоящее время все еще непонятные нам с вами.
Ронге постарался привлечь к делу всех своих непосредственных начальников и ближайших заинтересованных должностных лиц:
«Я дал понять начальнику разведывательного бюро [полковнику Августу Урбанскому] и заместителю начальника генштаба [генерал-майору Францу Хоферу (Хёферу)] о необходимости привлечь военного следователя, что являлось необходимым для начала работ судебной комиссии. Кунца нельзя было найти. Наконец, нашли военного юриста, майора Форличека. Нужно было еще получить согласие коменданта города на арест, но дело не терпело отлагательства»[317] — далее мы специально опускаем непосредственно следующий фрагмент рассказа Ронге, дабы вернуться к нему позднее.
Кто такой Кунц — не дается объяснений ни до, ни после данного текста; очевидно, это был военный юрист, обычно привлекаемый Эвиденцбюро в случае ареста военнослужащих. Угодивший совершенно случайно в импровизированную команду майор Венцель Форличек (в дальнейшем мы будем употреблять его более естественное именование по-чешски — Ворличек) стал затем деятельным ее участником.
314
См., например: Брюханов В.А. Заговор против мира. С. 377–379.
315
Батюшин Н.С. Указ. сочин.
316
Деревянко И. Щупальца спрута. Спецоперации разведки и контрразведки Российской империи. М., 2004. С. 130–131.
317
Ронге М. Указ. сочин. С. 73.