Страница 31 из 98
Оказывается, что практически ничего. Строго юридически Редль был виновен лишь в получении какой-то корреспонденции на Почтамте — притом формально никому не известного содержания.
Само по себе такое получение юридически можно было подтвердить свидетельским опознанием. Реальными свидетелями были: девица, выдавшая Редлю письма, шофер такси и сами сыщики — все они могли опознать Редля по внешнему виду, хотя насколько точно и надежно — это еще было вопросом!
Опознавался Редль и по расписке, оставленной на формуляре для получения писем. Хотя там он, в соответствии со здравым смыслом, должен был бы оставить лишь какую-то закорючку, едва ли доступную для идентификации — что бы об этом ни утверждал Ронге!
Пусть, однако, получение писем подтвердилось бы с полной определенностью. Что могло добавить к этому опознание Редлем собственного футлярчика от ножичка?
Ровным счетом ничего: оно не опровергало всех перечисленных возможных опознаний, но, в общем-то, ничем их и не усиливало. Разве что добавляло гостиничного портье к предшествующей цепочке свидетелей!
Но все это ничем не выручало Ронге и его сообщников, остававшихся со всеми своими исходными аргументами, добытыми еще до 24 мая, но более ни с чем иным сверх того.
Редль, благополучно скрывшийся с Почтамта, теперь уже ни в чем противозаконном не уличался. Компрометирующих писем при нем уже не было: лишь идиот стал бы их сохранять, а не уничтожил бы немедленно. Ронге и другие поэтому и не утверждают, что эти письма были обнаружены у Редля при его жизни или после смерти.
Не могли служить уликой и деньги (семь тысяч крон!), вложенные в конверт, хотя предусмотрительность контрразведчиков требовала бы, чтобы номера купюр были переписаны перед упаковкой письма. Возможно, что так и было сделано, но ничего об этом не сообщается.
Последнее, в свою очередь, свидетельствует в пользу того, что и эти деньги затем не обнаружились у Редля. Уничтожать он их, конечно, не стал, а нашел им другое применение. Позднее мы объясним, кому и зачем он должен был передать их по пути от кафе «Кайзерхоф» к отелю «Кломзер».
Предъявлять же в качестве улики текст писем, которые Редль получил и уничтожил, не имело теперь никакого смысла.
Для начала пришлось бы признаваться в том, что эти письма до попадания Редлю в руки вскрывались в «черном кабинете», а это в то время было занятием противозаконным. Позднее, во время Первой Мировой войны, борьба со шпионажем и утечкой секретной информации резко усилилась, и деятельность «черных кабинетов» в разных странах временно получила правовое обоснование и проводилась практически открыто. А вот в 1913 году признаваться в подобном было бы себе дороже.
Теперь же обвинение располагало лишь предварительно сделанными копиями посланий — в том числе и опубликованной Урбанским в 1931 году. Эта последняя является историческим документом, но никогда не могла иметь силу юридической улики.
Редль, уничтоживший письма, был теперь совершенно свободен от обвинений, вытекавших из их содержания. Он мог утверждать, что уничтожил письма, не прочитав их — и как этому можно было возразить?
Редль мог заявить даже о совершенно ином содержании писем, например — изобрести все ту же историю о карточном долге, и как это теперь можно было опровергнуть?
Суд, если бы он завершал расследование, должен был бы в последнем случае выбирать: кому верить — заведомым правонарушителям с Ронге во главе или пока ни в чем противозаконном не уличенному Редлю?
А ведь при умелой и грамотной защите Редля можно было бы добраться и до факта фабрикации писем Максимилианом Ронге! И неизвестно еще, как повели бы себя при этом немецкие участники дела с Вальтером Николаи во главе!
Словом, этот тур игры Ронге безоговорочно проиграл, и никакое опознание футлярчика ничем ему помочь не могло.
Зато оно здорово помогло Редлю.
После получения писем совершенно неожиданного содержания Редль должен был теряться в догадках: кому же он всем этим обязан?
Предъявление футлярчика и отвечало на этот вопрос: ведь сыщики вообще не должны были бы проследить Редля до отеля, если бы не идентифицировали его на Почтамте и не получили бы, кроме того, информацию о том, где его нужно было теперь искать, — притом информацию, совершенно независимую от событий на том же Почтамте.
Так Редль установил, что охота ведется именно на него. И ведут ее, несомненно, его прежние коллеги в Вене!
Вот он, результат предъявления футлярчика!
Теперь, однако, у Редля еще могли оставаться определенные сомнения: ведь сыщики могли его узнать в лицо, а вот он их — едва ли. Рядовых венских сыщиков он мог лишь случайно запомнить по прошлым совместным операциям; на Почтамте же он ни к кому, как специально отмечалось, не должен был приглядываться.
Не мог он и вспомнить в точности, где же именно обронил футлярчик: потерял — значит не заметил того, а раз не заметил — то и произошло это неизвестно где! Ведь в собственные карманы он мог залезать и при приходе в отель, и при входе в свой номер: как-то приходилось управляться с ключом от номера — нетрудно было при этом и выронить что-нибудь! Хотя, конечно, вскрытие конвертов в такси должно было прийти на память к Редлю в первую очередь!
Заметим, кстати, что лишь на вере в безусловную честность сыщиков основывается всеобщее убеждение в том, что чехольчик действительно нашелся в такси. А не могли ли сыщики подобрать его где-нибудь еще — и лишь потом выдумать трюк с опознанием, дабы, как они полагали, реабилитировать себя перед начальством? Не мог ли лежать этот чехольчик на стойке у портье, как сказано у Мильштейна, или просто снаружи на полу у двери номера Редля — после того, как Редль уже вошел туда, но еще не вышел оттуда?
За такую принципиальную возможность и ухватился бы, кстати сказать, любой мальчишка-хулиган — им и не от таких обвинений и опознаний случается увиливать! А что мешало Редлю поступить так же? Ведь до этого позднее просто не дошло дело!
Сомнения, во всяком случае, могли еще оставатьсялись у Редля, когда он вышел из отеля и, как сформулировал Мильштейн, медленно, сгорбившись, не глядя по сторонам, зашагал в неизвестном направлении.
Для генерала Мильштейна направление движения Редля так и осталось неизвестным, но мы-то с вами сумеем сообразить, куда это Редль собирался двинуться из отеля: ведь его решение отправиться куда-то было принято еще до того, как ему предъявили футлярчик от ножичка!
А вот затем изначальные намерения, совершенно очевидно, изменились — и заменились на решение вернуться назад в отель!
Далее события развивались якобы следующим образом — снова цитируем Роуэна:
«Капитан[270] Ронге поспешил на почтамт, чтобы произвести расследование. /…/
Ему удалось найти формуляр, который был заполнен получателем писем «Опернбал 13» (шифр вместо фамилии). Из потайного сейфа в своем кабинете он извлек сброшюрованный манускрипт на сорока страницах, подготовленный в свое время Редлем /…/. В нем содержались его советы своему преемнику по службе, написанные непосредственно перед переводом в Прагу. /…/
Сомнений никаких не было: это — почерк Редля. Получение им денег, правда, еще не говорило о его предательстве, ведь он мог выполнять какую-то работу частного порядка»[271] — последнее, заметим, также является вполне здравым допущением, не имеющим, однако, ни малейшего значения для нас — посвященных в то, что эти письма были сфабрикованы самим же Ронге.
Роуэн продолжает:
«Размышления капитана были прерваны появлением одного из детективов, который вел наблюдение за Редлем.
— Что-нибудь новенькое?
— Новое-то новое, только разорванное в клочья.
И детектив достал из записной книжки клочья какой-то, видимо, записки. Вместе с Ронге они попытались сложить их вместе.
270
На самом деле — майор.
271
Роуэн Р.У. Указ. сочин. С. 386.