Страница 13 из 98
Это, конечно, не вопрос для работников советской госбезопасности образца 1937 года, неизменно реагировавших на подобную информацию как на подарок судьбы!
А вот более нормальным людям не было ли проще прояснить для начала личные позиции?
И не разрядились бы в результате все шпионские страсти без кровопролития и последующего грандиозного скандала, не затихшего до настоящего времени?
Так или иначе, но у Ронге возникла непростая проблема: заманить Редля на Венский почтамт для ареста его с поличным.
Сделать это можно было лишь при помощи помощника Редля, задержанного на Почтамте при получении предшествующего, второго письма.
Несколько забегая вперед, мы выскажем предположение, что задержанный сообщник Редля нисколько не считал себя поначалу иностранным шпионом и изменником родины: ведь он действовал по частным распоряжениям полковника Редля — признанного австрийского руководителя разведки и контрразведки, никогда до сего времени никем не подозревавшегося в измене.
Вполне вероятно, что задержанный попытался и вовсе послать подальше и задержавших его, и самого Ронге, но не тут-то было: шпионское послание с деньгами и адресом Ларгье лишало его такой законной возможности! Тогда задержанный назвал имя Редля, справедливо ожидая, что тут его оставят в покое, а с Редлем Ронге будет вынужден объясняться напрямую — и пусть уж они сами выясняют затем между собой, кто из них прав, а кто и в чем виноват!..
Но Ронге, повторяем, повел себя совершенно по-другому — и не ослабил нажим на задержанного!
Поскольку последний никак не принадлежал к сливкам общества, с которыми полиция и контрразведка вынуждены обращаться крайне почтительно (обоснование такой оценки его общественного положения мы приведем существенно ниже), то теперь он столкнулся с очевидной перспективой приобрести отшибленные почки или кое-что еще похуже (то, что в данном случае Австро-Венгрия была правовым государством, не имело ни для полиции, ни для контрразведки ровно никакого значения! — да простит нам читатель такое наше мнение о правовых государствах и о полициях и контрразведках!), а потому и был вынужден прибегнуть к таким степеням откровенности, каких от него и требовал Ронге. В результате последний и оказался ознакомлен со столь невероятными секретами жизни и деятельности Редля, о которых до сего момента никто из служебных коллег Редля и не подозревал!..
Эти-то подробности и убедили Ронге в возможности и перспективности прямой охоты на Редля!
Но для этого-то и была необходима Ронге помощь задержанного: только тот мог сообщить Редлю информацию, в результате которой Редль и попался бы в расставленные силки.
И вот тут-то и должна была сыграть роль профессиональная подготовленность Редля!
Задержанный при получении второго письма был, как выяснится позднее, всего лишь наемным прислужником Редля, оказывавшим, однако, своему патрону весьма важные и секретные услуги. Поэтому и связь между ними должна была сопровождаться всеми необходимыми мерами предосторожности.
Находящийся в Вене помощник не имел практической возможности напрямую информировать Редля, находящегося в Праге, обо всех подробностях того, что могло происходить с самим этим помощником: о возможных упоминавшихся болезнях или несчастных случаях, о возможных подозрениях и опасностях, о неожиданном аресте (и о поводах и мотивах этого ареста), о вынужденной затем работе под контролем арестовавших его и обо всех других предусмотренных и, главное, непредусмотренных неожиданностях. Но на самые шаблонные случаи должны были быть предусмотрены особые сигналы-предупреждения: упоминание (или лучше — неупоминание) каких-либо заранее согласованных слов, выражений или фраз, которые должны были вызывать определенные меры безопасности и ответные действия.
Об этом-то задержанный и должен был поведать Ронге, требовавшему от него передачи для Редля информации о необходимости немедленного прибытия в Вену, но одновременно не содержащую никаких тревожных предуведомлений. И вот тут-то задержанному было довольно просто перехитрить Ронге: он должен был рассказать Ронге обо всей этой принятой системе передачи условных сообщений, но сделать это не совсем честно, а именно умолчав о некоторых скрытных предупреждениях.
Поэтому-то Редль и получил в пятницу 23 мая 1913 года сообщение о том, что необходимо немедленно выехать в Вену, но вместе с тем и предупреждение о том, что нужно действовать с предельной осторожностью.
Так Редль, очевидно, и поступил — вопреки намеченным планам Ронге, а задержанный в Вене сообщник Редля удостоился позднее, как будет рассказано, по завершении всей этой истории, того максимального возмездия от Ронге, которое тот сумел обеспечить обманувшему его мелкому противнику.
Засада на Венском почтамте на ожидаемого получателя почти не должна была прерываться с самого начала — со времени водворения на Почтамте второго письма, поскольку не позднее, а скорее даже раньше 17 мая (когда четвертое письмо последовало в Берлин) там было водворено третье письмо — в этом-то и был смысл его создания.
Третье письмо было рассчитано на то, что получатель (как мы теперь знаем — полковник Редль!), мог по собственной инициативе заявиться на Почтамт раньше, чем хотелось бы Ронге — то есть тогда, когда четвертое письмо (которому предстоял небыстрый маршрут) там еще не появилось.
Тогда бы возникла необходимость схватить получателя этого третьего письма!
Такому решению Ронге и должен был соответствовать текст этого третьего письма.
24 мая 1913 года на Венском почтамте оказалось несколько писем на адрес Никона Ницетаса — по меньшей мере два: это следует из одной мелкой детали, указанной посторонним незаинтересованным свидетелем.
Если ровно два (в чем сходятся и Роуэн, и Урбанский), то это были третье и четвертое письма по нашей классификации.
Почему же, однако, текст четвертого письма был позднее опубликован, а текст третьего — нет?
Какие-то детали в этом последнем могли оказаться не совсем продуманными — все-таки нужно учесть полнейшую неожиданность всего происходящего для Максимилиана Ронге. Не было в этом письме и денег — как следует из текста четвертого письма; но что-то о деньгах там должно было сообщаться.
Рубли наверняка были отобраны у получателя второго письма, если они в этом письме все еще находились. Вот не позднее этого было решено их бесследно изъять — и больше они в деле не фигурировали, но когда и почему это в точности произошло — так и не ясно. Все это, так или иначе, должно было найти какое-то отражение в тексте третьего письма.
На этом этапе расследования, ведущегося теперь с максимальной скоростью, Ронге обязан был прибегнуть к помощи, совету и поддержке вышестоящего начальства. От кого-то из начальства он и должен был получить санкцию на использование денег, вложенных уже в четвертый конверт — эти упоминавшиеся семь тысяч крон, что было немалой суммой с учетом постоянных (и уже однажды процитированных нами) сетований Ронге на недостаток финансовых средств — ниже мы проведем более подробные оценки уровней тогдашних денежных единиц.
Должен был Ронге получить санкцию и на привлечение участия Берлина в фабрикации четвертого письма.
Все это и создавало известный разрыв не только по времени, но и в ситуационном отношении между третьим письмом и четвертым, что и объясняет, таким образом, возможные погрешности в третьем письме и невозможность его последующей публикации.
При приходе четвертого письма в Вену (23 мая) было решено оставить на почте и третье.
Или же оно могло быть заменено в тот момент на вариант с уточненным текстом, вытекающим из того, что отдельно это третье письмо так никто и не получил, а теперь оно должно было фигурировать совместно с пришедшим четвертым. Так в принципе могло быть сфабриковано и пятое в общем числе письмо — вместо первоначального третьего.