Страница 14 из 161
Успехи совместной российско-германской дипломатии разрядили прежнее враждебное отношение к России со стороны западных держав, и русский царь, отправившийся в апреле 1874 года в дипломатический вояж по европейским дворам (официально – на свадьбы, помолвки и юбилеи родственников), встречал повсюду теплое и заинтересованное отношение. В Англии, где он пробыл девять дней, он и королева Виктория клялись во взаимной дружбе и любви. Здесь же Александр II заявил, что отныне политика России заключается в сохранении мира в материковой Европе[75]. Результаты такого его настроения проявились ровно через год.
Кризис наступил весной 1875 года.
В феврале 1875 было объявлено об окончательном установлении во Франции республики – вместо временного правительства: наглядно демонстрировалась консолидация нации перед лицом внешнеполитических угроз.
В марте французское правительство утвердило введение четвертых батальонов во французских пехотных полках (увеличение пехоты на треть). Хотя законопроект долго обсуждался в парламенте и французской прессе, что не вызывало видимого беспокойства в Германии, но после его принятия влиятельные немецкие газеты – „Kölnische Zeitung“, „National Zeitung“, „Post“ – подняли крик об угрозе французского реванша.
Мнения в германском руководстве разделились: Мольтке был за немедленную превентивную войну, Бисмарк – против[76].
Радовиц, приближенный Бисмарка, ездил в Петербург зондировать мнение России. Вернувшись в Берлин, он высказал на обеде у английского посла 21 апреля 1875 года французскому послу Гонт-Бирону прежнюю германскую сентенцию: «Если затаенной мыслью Франции является реванш, – а она не может быть иной, – зачем нам откладывать нападение на нее и ждать, когда она соберется с силами и обзаведется союзами». Перепуганный французский посол немедленно донес об этом своему правительству. Последнее также заволновалось и конфиденциально довело об этом до сведения дипломатических канцелярий.
Неожиданно Франция нашла защитника в лице России. Император Александр II заявил французскому послу в Петербурге Ле Фло: «Если вы однажды будете находиться под серьезной угрозой, чему я не хочу верить, вы об этом очень скоро узнаете. Вы это узнаете от меня. У нас общие интересы, мы должны оставаться едиными». Русское правительство снеслось с Берлином и Лондоном. Бисмарк дал отбой – неодобрения Лондона и Петербурга ему было достаточно, чтобы одержать верх над Мольтке и его сторонниками.
Этого Александру показалось мало: в сопровождении А.М.Горчакова он выехал в Берлин, и 11 мая, после свидания с Бисмарком, Горчаков заявил Гонт-Бирону: «Я вчера видел Бисмарка и могу вам подтвердить, что он мирно настроен и, следовательно, вы не должны опасаться с его стороны войны»[77]. Но это было еще не все: Горчаков разослал из Берлина телеграмму российским посольствам за границей: «Отныне мир обеспечен»[78].
Вся Европа поняла происшедшее совершенно четко: Александр II и Горчаков публично приписали себе спасение Франции от войны, оскорбив тем самым Германию[79].
Трудно оправдать такой промах Александра II.
Чем он был продиктован? По-видимому, причин было несколько.
Во-первых, тайная военная конвенция с Германией: вероятно, она обязывала воевать и Россию, причем в этой ситуации непосредственно против прежних победителей в Восточной войне – это могло показаться возвращением пережитого кошмара: ведь и на Балтике, и на Черном море их превосходство снова было бы бесспорным – флот союзной Германии тогда никакой роли играть еще не мог.
Во-вторых, в Англии в это время уже ревниво поглядывали на рост влияния Германии, и окончательный разгром Франции явно противоречил традиционной британской политике поддержания равновесия в материковой Европе. Об этом в феврале 1877 года прямым текстом заявил премьер-министр Б.Дизраэли в беседе с русским послом графом Петром Шуваловым[80]. Наверняка в таком же духе обрабатывали и Александра II во время его упомянутого визита в Англию весной 1874 года.
В-третьих, диктаторская роль, к которой стала примериваться Германия, начала вызывать беспокойство и у самих русских. Н.Н.Обручев свидетельствовал в 1885 году, что «опасность возродившейся Германии» осознавалась уже с 1873 года[81].
Не случайно в 1874 году блестящий слушатель Академии генерального штаба В.А.Сухомлинов – будущий военный министр, ошельмованный и оклеветанный в 1915-1917 годах – получил именно от Обручева в качестве темы выпускной работы задание разрешить проблему отставания России от Германии по срокам мобилизации при военном столкновении между ними: за сорок лет до начала Первой Мировой войны эта задача уже прорабатывалась в высших российских военных кругах. Обручеву принадлежала и руководящая идея решения, которую подробно должен был разработать и проанализировать Сухомлинов.
Последний прекрасно справился с заданием с учетом технических возможностей того времени: предварительное сосредоточение кавалерии у границы, мобилизация ее в 24 часа и немедленное нанесение ею ударов по вражеской территории; новорожденные пулеметы, низвергнувшие позже преимущества кавалерии, тогда переживали лишь пору своего младенчества. На докладе Сухомлинова присутствовали тогдашние светила русской армии, включая великого князя Николая Николаевича Старшего[82], а практическая реализация начальных шагов плана – переброска кавалерии к границам – осуществилась в 1883-1884 годах и в течение последующих двух десятков лет оставалась основой начала планируемых военных действий[83].
Генштабистам в принципе положено решать любые гипотетические стратегические и тактические задачи, но вот было ли означенное беспокойство обоснованным уже в 1873-1874 годах или именно последующее поведение российских военных и политиков и спровоцировало возможность германской угрозы – этот вопрос едва ли можно разрешить однозначно. Печально, однако, что в то время британская позиция оказала несомненное влияние на русских.
В-четвертых, сверхъестественное миролюбие царя, возможно, имело еще один рациональный аспект: именно в это время начала обостряться политическая ситуация в Балканских провинциях Турции – о чем ниже. Потенциальное вмешательство России в этот конфликт, развязанный, несомненно, при непосредственном соучастии российских дипломатов, требовал разумной разрядки взрывоопасных ситуаций на иных стратегических направлениях.
Наконец, в-пятых, Александр II, с самого восшествия на престол ощущавший дефицит публичного признания – в особенности на внешнеполитическом поприще, оказался, по-видимому, слаб перед соблазном заработать популярность хотя бы за счет унижения непререкаемого авторитета Бисмарка.
И последний ему этого не простил.
Возможно, война в данный момент действительно не входила в намерения Бисмарка, но одно дело – отказываться от нее по своей воле, хотя и вступая в спор с собственными генералами, и совсем другое – под чьим-то публичным внешним давлением, граничащим с угрозой, причем давлением со стороны собственного союзника, имеющего определенные договорные обязательства и совсем недавно получившего серьезную дипломатическую поддержку Германии при пересмотре Парижского трактата! Были ли причины у Бисмарка для обиды? Разумеется – да.
«В политике нет мести, – говорил Столыпин, – но есть последствия»[84], – этот замечательный афоризм относится, разумеется, к настоящим, взаправдашним политикам. У Бисмарка же с Александром II дальнейшие отношения развивались, как вариация известного сюжета: как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем.
75
А.Б.Широкорад. Указ. сочин., с. 176-177.
76
М.Н.Покровский. Империалистская война. М., 1934, с. 31-32.
77
Р.Пуанкаре. На службе Франции. 1914-1915. М.-Минск, 2002, примечания, с. 712-713.
78
С.Г.Пушкарев. Россия 1801-1917: власть и общество. М., 2001, с. 560.
79
А.Дебидур. Указ. сочин.. т. II, с. 415-418.
80
А.Б.Широкорад. Указ. сочин., с. 235-236.
81
«Источник» № 6, 1994, с. 16.
82
Воспоминания Сухомлинова. М.-Л., 1926, с. 17-18.
83
Там же, с. 62, 69.
84
В.А.Маклаков. Власть и общественность на закате старой России. // Российские либералы: кадеты и октябристы. (Документы, воспоминания, публицистика). М., 1996, с. 232.