Профессор Криминале

12. Узнал ли меня Басло Криминале?

По сей день я не ведаю: когда мы стояли на холодной палубе средь озера, облокотясь о борт, как пассажиры лайнера, плывущего через Атлантику и, вероятно, обреченного, узнал ли меня Криминале, или в темноте я для него был просто серой фигурой, с которой он заговорил случайно. Но даже если он сообразил, кто я такой, он явно не был удивлен, увидев меня там. Может быть, поскольку обитал он в горнем царстве мысли, один конгресс ему казался столь похожим на другой, один участник на другого, даже, может быть, одна любовница с конгресса — на другую, что все ситуации сливались для него в одну. Может быть, его реакция представляла собой нечто среднее: он и не знал меня, и в то же время знал, я был довольно хорошо ему знаком и совершенно неизвестен. Он был слон, а я — блоха, весьма удобно: тихий паренек, который им интересуется, никоим образом не будучи ему соперником или угрозой. Так или иначе, некий я был рядом, и он начал говорить.

«Вы, я вижу, не танцуете, — сказал он, вытирая мокрый лоб. — А я, признаться, слишком стар для этого». «Я понимаю вас», — ответил я. «Знаете, в дни моей молодости секс казался замечательным открытием, — изрек он. — Юный друг, скажу вам одну вещь, довольно важную, хоть вы не скоро согласитесь с ней. В определенном возрасте это перестает восприниматься как великое открытие, это становится дурной привычкой». «Неужели?» — удивился я. «Эти люди день-деньской толкуют об эротике, — продолжил Криминале, махнув рукой назад, в сторону танцующих фотографов. — Они — как тот шеф-повар, что все время думает о пище, а вот вкус ее забыл. Поверьте, когда вам за пятьдесят — а мне уже давно, — то секс, как мясо, стоит пробовать лишь с соусом». «Какого рода?» — осведомился я. «В моем случае, — ответил Криминале, — это власть. Для меня эротика всегда сопряжена с властью. Женщина, чтоб мне понравиться, непременно должна обладать волей к власти».

Я был озадачен. А пленительная мисс Белли? На мой взгляд, она не принадлежала к типу Джеки Кеннеди или Джоан Коллинз. «Секс вовсе не безоговорочное благо, — продолжил Криминале. — Он нас смущает на пути к чему-то лучшему. Он нас сбивает с толку и опустошает. Это наша досадная потребность, наша невоздержанность, наша ошибка, наше безрассудство. Так или иначе, женщинам сейчас это не нужно». «Печально», — сказал я, думая, что если он всегда в подобном настроении, то все еще печальней для мисс Белли. «Это наблюдение не оригинально, — заметил Криминале. — Вероятно, оно даже не совсем и верно. И, однако же, вернее, чем я представлял себе, когда вдали отсюда пустился в авантюру под названием «жизнь». «И где же это было?» — спросил я, не упуская шанса выяснить что можно. «Вы об этом месте никогда не слышали и никогда туда не попадете», — бросил Криминале. «Велико-Тырново?» — проговорил я. Он повернулся, глянул на меня. «Вам обо мне известно больше, чем я думал».

«Я читал о вас в журналах, — объяснил я. — Но не уверен, что писали правду». «Конечно нет, — ответил он. — Но данный факт не переврали. В этом месте стоило родиться, и оттуда стоило уехать, если вы хотели прожить жизнь с толком». «Вам, безусловно, это удалось», — сказал я. «Вы так думаете? — Он глянул на меня. — Знаете, на днях одна милейшая особа юных лет мне написала, что прочла мое «Бездомье» и эта книга изменила ее жизнь. Я задумался. Как это может быть? Я написал ее, но мою жизнь это не изменило». «Повлияли вы на множество людей, — сказал я. — В том числе и на меня». «Ну, это сделало меня известным и богатым, — ответил Криминале. — К чему, я думаю, не стоит относиться свысока, хотя я сам, пожалуй, отношусь. Представьте, это даже придало мне эротичности». «Я думаю, известность вообще эротична», — сказал я. «Но позвольте мне предупредить вас: личная жизнь знаменитостей, рассказы о которой заполняют все газеты, всегда не такова, как кажется, — заметил он. — Видимость обманчива, и описание нисколько не похоже на действительность. Знаменитости разочаровывают, и за это мир заставит заплатить вас. Интересно, что у нас впереди?»

 «Что впереди?» — переспросил я, сперва подумав, что вопрос мне задан философский, но он обвел рукой озеро. «А-а, здесь, — сказал я. — Думаю, вон те огни — это Веве». «Ну да, Веве, — промолвил Криминале. — Место, где в изгнании жил великий человек». «Да?» — переспросил я. «Чарли Чаплин, — пояснил он. — Знаете, людям Адольфа Гитлера было строго-настрого наказано, чтоб фюрер никогда не видел его фильмов, дабы не подумал, будто шут, которого он видит на экране, — он сам». «Я не знал», — ответил я. «Кстати, родились они в одном и том же году, в тысяча восемьсот восемьдесят девятом, — сказал он. — Подумайте, Гитлер и Чаплин, фашист и клоун. Если вы фотограф, то вам надо побывать в здешнем музее Чаплина». «А вы там были?» — спросил я. «Конечно, в прошлом году открывал там выставку к его столетию, — ответил Криминале. — Кстати, было очень трогательно». «Вы великий путешественник, — заметил я. — Везде-то вы бывали».

«Нет-нет, я не путешественник, — не согласился он. — Путешественников сейчас нет, одни туристы. Путешественник ведь едет, чтобы увидеть то, что в самом деле существует. А турист глядит на то, что для него придумано, он как бы входит в некий сговор». «В самом деле, мир, в котором мы живем, лишен идеи», — сказал я. Он повернулся ко мне и взглянул несколько озадаченно. «Я уже говорил вам это?» Я почувствовал, что он лишь начинает узнавать меня; конечно, я ему в определенной мере помогал. Я подумал, что пора сказать ему немного правды (всей не способен вынести никто) и, может, даже намекнуть на то, что вызвало мой интерес к нему. «В каком-то смысле. Я недавно слушал ваше выступление в Бароло». «Да, в Бароло? — сказал он, глядя на меня поверх раскуриваемой сигары. — В самом деле, я там был. Вы тоже? Так о чем я говорил там?»

Вопрос мне показался странным. Проверял он меня или в отрешенности своей и впрямь уже забыл, о чем он говорил там? «Вы говорили о конце истории», — сказал я. «Вряд ли так, — ответил Криминале. — Видите ли, милый юноша, история все время продолжается, все время обретает ту или иную форму, хотим мы того или нет. Возможно, вы меня неверно поняли». «Возможно», — согласился я. «Нет-нет, конечно же, я вспомнил, — заявил он, в возбуждении тряся передо мной сигарой. — Я говорил, наверно, о конце homo historicus, индивидуума, усматривающего смысл или цель в истории. Я прав?» «Примерно так», — ответил я. «В Китае некоторые старики по-прежнему считают, что историю творят ружейными стволами, — сказал он. — Но этим все равно уж скоро к праотцам. А что до нас, до остальных... минувшее смущает нас, грядущее — таинственный хаос... Мы обречены жить вечно в настоящем. Мы ничего не знаем, ничего не помним. И поэтому не можем отличить добро от зла, реальность от иллюзии. Кто может вывести нас на иной путь? Не хотите ли сигару?»

«Благодарю», — ответил я, беря одну из поднесенного мне изысканного портсигара. Взяв ее в рот, я откусил конец. «Нет-нет, мой друг, не так, они от Кастро, следует к ним отнестись почтительно, — сказал он, забирая у меня сигару и снова ловко придавая ей форму карманным ножичком. — Видите ли, мы не чувствуем себя частью великой истории, поэтому и движемся мы в никуда. Не так ли?» «Полагаю, да», — ответил я. Так и стояли мы, два дружелюбных пассажира с тлеющими на концах сигарами, глядя поверх перил, как проплывают мимо яркие огни Веве, потом — Монтрё. «Мне, знаете, по нраву это озеро», — сказал он, помолчав. «Да, ничего», — ответил я. «Озеро изгнанников, — заметил Криминале. — Больше всех любили его главным образом изгнанники, как я. Все приезжали сюда в поисках того, чего нигде найти нельзя. Руссо — за человеческой невинностью. Напрасно. Байрон — за политической свободой. Зря. Элиот мечтал тут отдохнуть душою от безумия современников. Вотще. Набоков думал снова обрести Россию. Но обрел швейцарские отели». Не он один, подумал я.

Я поглядел на него краем глаза. Одно бесспорно, понял я: какими б эротическими наслаждениями этот человек, известный и удачливый, ни упивался — если упивался — в пламенных объятиях мисс Белли, они ни на йоту не уменьшили его неутолимую учительскую тягу наставлять и объяснять. Я полон был вопросов, я хотел спросить его о многом, обо всем — о детстве, о политике, о философии, об опыте существования при марксизме, о жизни, о любовных связях. Но довольствовался тем, что слушал — почему бы нет? Так и вели себя обычно с Басло Криминале. В конце концов, в этом самовлюбленном мире, где так не хватало благородства (фотографы тем временем разошлись вовсю), он обладал умением придавать всему достоинство и глубину и каждой мысли прибавлять весомости и ценности. Как и в Бароло, я понял, что мне приятен его голос, неспешный ироничный тон, которым он высказывал свои идеи, что мне нравится он сам. Мне нравились его серьезность, человеческая самобытность и чувство истории. Он вышел из сумбура, но принес некий порядок, и в такие вот минуты я знал, что с Криминале все нормально.