Страница 13 из 17
8. Колмовская осада
Весь день волнуемся: что в городе? Очень тревожимся о Николиче. Дозвонившись до квартиры Ушаковых, узнаем, что все благополучно, больного Николича и детей охраняют товарищи.
Только вечером, с темнотой, к нам начинают прибывать люди из города. Первым приходит Сударкин, с ним Нюта Никонова с грудным сынишкой Женечкой. Сударкин привел ее к нам окольным путем, по берегу Волхова. Это трудная дорога, пробираться надо по грязи и глине. Оба, Сударкин и Нюта, очень устали и невообразимо грязны!
Пока Иван греет на плите воду, чтобы гости могли помыться, Сударкин сбивчиво и торопливо рассказывает, что произошло.
Нюте с ребенком надо схорониться, притаиться на несколько дней у нас в Колмове. Ночью, возможно, придет и муж Нюты, Степан Иванович. В городе днем начался погром: искали революционеров, политических ссыльных и интеллигенцию, помогающую революции. В квартиру Никоновых по Легощей улице (вот это и видел Стигней!) ввалилась кучка громил — пристанские грузчики, босяки, золоторотцы, всякий уголовный сброд. Они сразу взялись «за работу». Руководил ими один из «молодцов», подручных торговца из базарных рядов. Они разбили в квартире Никонова окна, изломали и выбросили в окно мебель, расколотили посуду, изорвали книги.
Самое страшное было то, что Нюта с ребенком была в это время дома! Муж ее, Степан Иванович, с утра ушел на службу в земский книжный склад. Нюта с ребенком успела юркнуть в темный «летний» чуланчик около кухни. Дверь в чуланчик — неприметная, и все-таки диво, что громилы ее не разглядели! «Работали» они не торопясь, — зачем спешить людям, которым в полиции сказали: «Бейте, ломайте, крушите, — ничего не опасайтесь, ничего вам за это не будет!» Нюта с ребенком на руках съежилась в чулане на полу, позади корыта. Она слышала брань, крики, ругань, звон разбиваемой посуды, грохот выбрасываемых в окна вещей. Каждую минуту мальчик мог проснуться, заплакать. Их бы обнаружили и, конечно, не пощадили, выбросили из окна на мостовую… (Как говорил сегодня часовщик? «И заплачут младенцы, разбиваясь о камни…») Но Женя в самом деле оказался «покладистым парнем» — он крепко и безмятежно спал у материнской груди.
Был у Нюты еще и другой страх: как бы муж не возвратился со службы раньше, чем уйдут громилы! Как бы не попался им в лапы… Но громилы кончили «работу» скоро, — она отняла не много времени. У Никоновых почти не было имущества: кровать, шкаф, стол, бельевая корзина, в которой обычно спит Женечка…
Из своего укрытия в чуланчике Нюта слыхала, как громилы обзывали ее и Степана Ивановича нищими, голодранцами, особенно ярились, почему у Никоновых не казалось в квартире ни водки, ни пива. Это отсутствие выпивки, возможно, спасло Никоновым жизнь: громилы не расселись бражничать, ушли.
После их ухода Нюта не сразу вышла из чуланчика, — все боялась чего-то. И ведь не зря боялась! Один из громил скоро вернулся, — вспомнил, видно, что не все еще они разрушили. В самом деле, осталась в целости висевшая на стене большая географическая карта! Громила сорвал карту со стены, но уничтожить ее было затруднительно: она была наклеена на холст. Пока он расправлялся с картой ножом, подоспели почти одновременно Степан Иванович и Сударкин. Оба они, находясь в разных местах, услыхали о том, что по Легощей улице громят чью-то квартиру, и прибежали сломя голову. Степан Иванович ринулся вверх по невысокой лестнице, ведущей во второй этаж.
— Нюта! Нюта!
Он кричал таким отчаянным голосом, что Нюта впервые за эти страшные часы заплакала. Хотела выбежать из чулана — и не могла: не шли ноги.
Не обращая внимания на громилу с географической картой, Степан Иванович бросился к чулану, откуда слышался плач проснувшегося Женечки. Степан Иванович уже видел, что Нюта и ребенок целы, он видел их, он прижимал их к себе и все продолжал звать с отчаянием: «Нюта! Нюта!»
В это время прибежал и Сударкин. Увидел разгромленную квартиру и пьяного громилу, все еще тупо кромсавшего ножом карту. И, увидев это, наш тихий Сударкин, как он сам говорит, «остервенел». Он бросился на громилу и яростно поволок его вон из квартиры, на лестницу. Вышедшие из чулана Нюта и Степан Иванович подоспели как раз к тому моменту, когда Сударкин, схватив громилу за шиворот, сбросил его с лестницы.
— Как котенка! — восхищенно рассказывает Нюта. — Вы, Петр Никодимыч, были ну просто леопард!
— Ишь ты! — растерянно и застенчиво улыбается Сударкин, словно сам не веря такой своей геройской прыти. — А я и не знал, что я — вон это — леопард!
После этой расправы надо было уходить самым поспешным образом. Громила, сброшенный с лестницы, убежал хотя и прихрамывая, но довольно шустро, — он мог каждую минуту возвратиться со своими дружками-согромилами.
Весь день Нюта просидела с Женечкой у каких-то добрых людей. Сударкин и Степан Иванович вместе с другими новгородскими революционерами создали нечто вроде отрядов добровольной самообороны. Весь день они спасали от погрома своих товарищей и их семьи, вступая в стычки с громилами и разгоняя их. Лишь когда совсем стемнело, Сударкин привел Нюту к нам, в Колмово, а Степан Иванович тоже придет к нам ближе к ночи.
— Ну, Петр Никодимыч, теперь ваша очередь мыться! — приглашаю я Сударкина идти на кухню.
— А зачем? — удивляется Сударкин. — Я — вон это — сейчас обратно пойду, опять по грязи поплыву. Нет уж, я потом, дома, все заодно смою…
И, как я его ни упрашивала, этот старший среди нас человек, наработавшийся сегодня, как пожарный при тушении пожара, уходит обратно по скользкому, трудно проходимому берегу Волхова. «В городе, говорит, у него — вон это — много делов!»
Под утро, еще до рассвета, нашего полку прибывает. Привозят на телеге Николича — Ушакова, вместе с мальчиками, Борей и Глебом. Препроводить его в больницу, как я договаривалась днем, теперь, ввиду погрома, конечно, уже небезопасно. Ведь он тоже красуется в проскрипционном списке.
В Колмове Николич попадает к Морозовым, а мальчики — ко мне. Мальчики сонные, похожи на слепых совят, очень напуганы таинственностью путешествия в Колмово — на телеге, под мешками. Узнав меня, друга своей матери, начинают плакать: «Где мама?» Но, поспав, встают как встрепанные, позабыв все горести и ночные страхи. На улицу мы их не выпускаем, — не надо, чтобы их видели! — поэтому мальчишки играют дома и буквально переворачивают все вверх тормашками. Шалят, куролесят, колобродят, опрокинули у Ивана на кухне бадейку с молоком и сразу прибежали ко мне жаловаться.
— Тетя, оторвите Борьке голову, он молоко пролил!
— Я не проливал! Глебка меня толкнул, я нечаянно зацепил, а молоко само пролилось…
К концу дня в нашей квартире нет уже ни одной свободной щели. В одной комнате — Никоновы, в другой — мальчики Ушаковы. В столовой на диване спит Николай Васильевич Милотов — тот, что открывал митинг и говорил речь в городском саду. А в кабинете мужа — огромной комнате, меблированной только двумя канцелярскими столами, — Иван устроил у стены целый сеновал. Там получилось нечто вроде странноприимного дома: постояльцы там все больше молодежь, они сменяются. Ведь погром в городе продолжается. Отряды революционной самообороны, возникшей стихийно в первый день, самоотверженно работают, охраняя город (полиция делает вид, что она ничего не видит!). Наиболее уставшие ребята идут к нам. Поспят без тревоги и помехи, после чего, снова посвежев, «возвращаются в строй». Чаще всего приходят к нам белокурый юноша с красивым золотистым чубом — «Адмирал», названный так потому, что он однофамилец печальной памяти адмирала Рождественского, и два молодых эсера, которых все зовут Тишей и Володей.
Так же переполнена, забита людьми квартира Морозовых. Больному Николичу Морозовы отдали свою спальню, и Анастасия Григорьевна ухаживает за ним, выполняя предписания врачей. Соня, озорная девчонка, нет-нет да сбежит в город: помогать самообороне.
Григорий Герасимович Нахсидов исполнил свое давнее намерение: съездил к часовщику. Предложил ему и его жене спрятаться в Колмове, захватив с собой для безопасности все чужие часы, отданные ему в починку. Старик часовщик отдал Нахсидову на сохранение это чужое добро, горячо благодарил его «за человеческую доброту», но наотрез отказался уйти с женой из квартиры.