Чудище Хоклайнов

Приходи домой, Билл Бейли, приходи домой

А тем временем в лаборатории над ледовыми пещерами все было тихо, если не считать перемещений тени. То была тень, что едва существовала меж форм. Временами тень сама едва не становилась формой. Тень парила на самом краю некой определенности и, быть может, даже узнаваемости, но затем снова соскальзывала в отвлеченность.

Лабораторию заполняло странное оборудование. Некоторое изобрел профессор Хоклайн. Там было много верстаков и тысячи пузырьков с химикатами, а также батарея для производства электричества тут же, в Мертвых Холмах, где такой штуки отродясь не водилось.

В лаборатории было очень холодно. Вообще-то здесь все заледенело ввиду близости к ледовым пещерам внизу.

По всему помещению стояли чугунные печки – их растапливали, чтобы все оттаяло, когда сюда спускались работать сестры Хоклайн, старавшиеся распутать тайну «Химикалий».

Хотя освещения в привычном смысле тут не было, незначительная капелька света все же просачивалась из такого места, которое в данный момент определенностью не являлось. Свет шел из лаборатории, только непонятно, откуда именно.

Свет, разумеется, требовался, чтобы упрочить тень, а она сейчас играла, словно детский дух, между объектом и абстракцией.

Затем свет стал определенностью, и тень таким образом соотнеслась с тем, откуда шел свет, – с большой банкой из освинцованного хрусталя, наполненной химикатами.

Банка химикатов была реальностью и целью всей жизни и работы профессора Хоклайна. В «Химикалии» он вкладывал всю свою веру и энергию, пока не исчез. А теперь эксперимент завершали две его прекрасные дочери, которые сейчас лежали наверху в спальнях с двумя профессиональными убийцами, и эти самые дочери никак не могли взять в толк, зачем надо было заниматься любовью с этими самыми мужчинами, когда свежеумершее тело их любимого дворецкого-великана лежит без призора, без ухода и даже ничем не покрытое на полу парадного холла.

«Химикалии», обретавшиеся в банке, были соединением сотен вещей со всего белого света.

Некоторые – древние, и добыть их было очень трудно. Например, пара капель чего-то из египетской пирамиды, возведенной в 3000 году до нашей эры.

Там были дистилляты из джунглей Южной Америки и капли чего-то из растений, росших у самой линии снегов в Гималаях.

Свой вклад внесли древние Китай, Рим и Греция, и этот вклад оказался в банке. Ведовство и современная наука, новейшие открытия также что-то этой банке дали. Там было даже такое, что, по слухам, пришло аж из самой Атлантиды.

На то, чтобы установить в банке гармонию между прошлым и будущим, энергии и таланта ушло неимоверно. Только такой гениальный и преданный своему делу человек, как профессор Хоклайн, мог слить вместе эти химикаты в дружбе и согласии и превратить их в добрых соседей.

Сначала, понятно, случилась ошибка, из-за которой профессор Хоклайн с семейством вынужден был уехать с Востока, но тот замес смыли в туалет, и профессор начал все заново уже в Мертвых Холмах.

Все шло под контролем, и окончательный результат его экспериментов с «Химикалиями» сулил всему человечеству будущее ярче и прекраснее.

Затем профессор Хоклайн пропустил через химикаты электричество от батареи, и началась мутация, приведшая к эпидемии шкодных проказ – сначала в лаборатории, а затем наверху, куда они переместились и начали портить весь жизненный уклад в доме.

Началось с того, что профессор в самых невероятных углах лаборатории стал находить черные зонтики и повсюду разбросанные зеленые перья, затем в воздухе перед ним повис кусок пирога, а профессор ловил себя на том, что невольно и слишком надолго задумывается о вещах, значения вовсе не имеющих. Однажды битых два часа он думал об айсберге. За всю свою жизнь он и на несколько мгновений не задумывался об айсбергах.

Эта проказа привела к тому, что с тел женщин Хоклайн наверху исчезли платья, и к другим вещам, пересказывать которые слишком глупо.

Иногда профессор размышлял о своем детстве. Он делал это часами, а после не мог вспомнить, о чем думал.

А потом завыло и застучало в дверь, отделявшую ледовые пещеры от лаборатории, жуткое чудище. Оно было такое сильное, что дверь сотрясалась. Профессор и его дочери не знали, что делать. Они боялись открыть дверь.

На следующий день одна из сестер Хоклайн спустилась в лабораторию с обедом для профессора. Увлекшись работой, он не любил подниматься за едой.

Из-за своей невообразимой преданности делу профессор продолжал работать, стараясь заново восстановить баланс «Химикалий», а чудище время от времени визжало и колотило в дверь хвостом.

Дочь увидела, что дверь в ледовые пещеры открыта, а профессора в лаборатории нет. Девушка подошла к двери и крикнула в глубины пещер:

– Папа, ты там? Выходи!

Но из глубины пещер донесся кошмарный звук – он приближался во тьме к открытой двери и к мисс Хоклайн.

Дверь немедленно заперли, и одна из сестер, решив, что она индеанка, и одевшись соответственно, отправилась в Портленд искать людей, достаточно подготовленных, чтобы убить чудище; только делать это надо было скрытно, потому что сестрам хотелось исправить ошибку, совершенную отцом, не привлекая всеобщего внимания, и завершить эксперимент с «Химикалиями» так, как отцу бы понравилось, ради всего человечества.

Только они не знали, что чудище было иллюзией, созданной светом, который мутировал в «Химикалиях», – светом, обладавшим силой навязывать свою волю разуму и материи, изменять саму природу реальности как заблагорассудится его проказливому естеству.

Свет зависел от поддержки «Химикалий» – так у нерожденного дитя от пуповины зависит, получит ли оно ужин.

Свет мог ненадолго покидать «Химикалии», но туда следовало возвращаться, чтобы набраться сил и выспаться. «Химикалии» для света были чем-то вроде ресторана и отеля.

Свет мог преображаться в мелкие изменчивые очертания и у него имелся спутник – тень. Тень была шутовской мутацией, совершенно подневольной свету, и роль эта ей довольно-таки не нравилась; она часто любила вспоминать те дни, когда в «Химикалиях» царила гармония и рядом был профессор Хоклайн, мурлычущий популярные песни тех дней:

Выливая капельку того и капельку сего в «Химикалии», надеясь на улучшение мира, не очень-то понимал профессор, что каждая капелька подводит его все ближе к тому дню, когда он пропустит через «Химикалии» электричество – и вдруг народится злая проказа, а гармония «Химикалий» утратится навсегда, и проказа со всеми своими дьявольскими возможностями вскоре обратится против него самого и его милых дочерей.

А содержимое «Химикалий» было по большей части недовольно тем, что случилось, после того как через них пропустили электричество и началась мутация, породившая зло.

Одному химикату удалось полностью отделиться от всего состава. Химикат этот весьма досадовал на такой поворот событий и исчезновение профессора Хоклайна, потому что ему очень, очень хотелось помочь человечеству и чтобы все люди улыбались.

Теперь химикат часто плакал и держался наособицу у самого дна банки.

Разумеется, жили там и химикаты, в сущности своей злые по природе, – они радовались, что избавились от профессорской политики добрососедства, и теперь ликовали от дурацкого ужаса, который свет, он же Чудище Хоклайнов, наводил на своих хозяев, они же Хоклайны, и всех, кто к ним приближался.

Свет обладал неограниченными возможностями и особо гордился тем, что умеет ими пользоваться. А его тень тошнило от всего этого, и она недовольно тащилась позади, шаркая ногами.

5

Строки из песни Хыои Кэшюна (1902).