Однокурсники

— Кто же говорит, что нет? — вскричал Пятов. — В Москве целых два высших заведения. Курсы… при казенном училище… и в Филармонии.

— Так и туда надо попасть, — с некоторой как бы грустью выговорила Надя.

— В училище — прием труднее. Есть сроки, — продолжал

Пятов, поглядывая на них обоих. — Но в Филармонии…

Если только Надежда Петровна изъявит желание… в совете у меня несколько приятелей… С вашими данными… вы гимназистка — если не ошибаюсь — с медалью?

— Не ошибаетесь, Элиодор Кузьмич.

— Помилуйте!.. Это — пустое дело. Скажите слово, и я буду особенно счастлив облегчить вам все ходы и формальности.

— Страшно как-то, Элиодор Кузьмич…

Надя исподлобья взглянула на жениха.

Тот сидел с низко опущенной головой и как бы не заметил этого взгляда.

Такой поворот разговора серьезно смущал его.

— Смелым Бог владеет! Право, такая дорога куда превосходнее того, что вам могут дать курсы!

Поднявшись, Элиодор провозгласил:

— За здоровье будущей драматической артистки Надежды Петровны Синицыной!

VIII

Целых два дня Надя была как в чаду после завтрака у

Пятова.

То, что начало носиться перед ней в виде чего-то несбыточного, после представления пьесы, где впервые ее повлекло на сцену, — то являлось теперь как нечто вполне осуществимое.

Серьезных препятствий ведь, в сущности, нет никаких.

Неужели только нежелание Вани?

Но разве у него есть какие-нибудь положительные «права» на нее, на ее волю, на выбор такого личного дела, как жизненное призвание?

Он ревнует! Но это не резон.

Ревнует к своему однокурснику, к этому миллионеру?

Так ведь это "глупости".

Пятову она, быть может, и очень нравится; но мало ли кому она нравилась и еще будет нравиться при ее «данных», как любит выражаться Элиодор?

Нельзя же сейчас смотреть на девушку — потому только, что она обручилась с вами, — как на свою собственность.

Так Ваня на нее, конечно, не смотрел. Он слишком хороший человек и не таких взглядов на женщину, ее права и самостоятельность.

Но он слишком "прямолинейный".

Этому слову она от него же научилась.

Хорошо иметь твердые убеждения, но нельзя же "перебарщивать".

Это тоже его слово. Оно в ходу в Москве, и она его часто здесь слышит.

Остается только вопрос: как прожить? Все равно, и на курсах надо тратить. Бедный папа должен был бы раздобывать и на ее содержание.

Но почему же Ваня не может взять ее в помощницы по той работе, какую он имеет у Пятова?

Ведь тому решительно все равно, кто будет участвовать в переводе разных отрывков, только бы было грамотно, а редакция будет принадлежать Ване.

Да ей стоит намекнуть об этом Пятову — он сейчас же бы предложил ей работу. Сколько угодно — и аванс бы дал.

Но она ничего не сделает тайно от Вани.

Все эти соображения волновали ее и после того, как чад мечтаний немного улегся.

Решительный разговор надо иметь, и как бы жених ее ни огорчился — она должна попробовать счастья.

И наконец, что она теряет? Все равно ей ждать зиму и лето либо дома, либо в Москве. Почему же не поступить на драматические курсы в эту "Филармонию"?

Может быть, на второе полугодие ее освободят от платы, если найдут, что у нее "великолепные данные", как находит Пятов: а он где не бывал?!

Когда они разговорились — за десертом — после завтрака на тему театра, он всех знаменитостей видал, и в России и за границей, даже какую-то испанскую актрису, о которой они с Ваней никогда и не слыхали. Также и какого-то итальянского актера — тоже для нее совсем новое имя.

Ведь нельзя же Ване — потому только, что он жених, — предоставить диктаторскую власть?

Только здесь, в Москве, она задумалась над тем: что такое брак.

Ваня перед их помолвкой сказал ей: — Надя! Ты еще так молода… замужество — дело не шуточное. Не забывай, что это — бессрочное обязательство. Оно может оказаться слишком тяжелой обузой.

Это выражение студента-юриста: "бессрочное обязательство", пришло ей на память вот теперь.

Разве действительно "бессрочное"?

И ей стало жутко, почти страшно.

Ведь нынче нетрудно и развестись. Везде разводятся, не в одних столицах, и в провинции. Ее подруга по гимназии — старше ее на два класса — успела уже побывать замужем, и когда они перестали ладить с мужем, он дал ей развод.

Это выражение: "дать развод", нынче в особенно большом ходу. Еще девчуркой-подростком она уже знала и употребляла его.

Мысль о разводе немного пристыдила ее.

Неужели они затем обменялись с Ваней кольцами, чтобы "сделать опыт"?

Она его любит; но любовь не должна же быть поводом к тому, чтобы закабалить себя.

Стоит только обменяться ролями.

Положим, она — курсистка, даже не простая, а медичка, и накануне выхода, когда она будет "женщиной-врачом".

А ее жених — там, в Петербурге, студент-медик.

И вдруг у него объявился талант. Например, хоть голос. Ему сулят блестящую будущность, и он чувствует в себе артиста.

Такие примеры бывали. Она даже наверное знает, что здесь был такой любимец молодежи в опере, из студентов-медиков.

Они, женихом и невестой, мечтали идти рука об руку — как врачи, практиковать в одном городе или в одном уезде — где приведется — или делать вместе научные наблюдения, печатать работы.

И вдруг все это рухнет.

Неужели она была бы такой эгоисткой, чтобы восстать против его настоящего призвания: быть первоклассным певцом, а не заурядным медиком?

В таком точно положении находится теперь ее жених.

"Но кто же открыл во мне талант?" — спросила она себя мысленно.

Никто еще не открывал — это правда; но она хочет сделать опыт. Не удастся — потеря пустяшная.

И опять, в десятый раз, повторила она все гот же довод:

"Все равно — у меня год пропащий". Вместо того чтобы тосковать по Москве там, у себя, она проведет его здесь, на драматических курсах.

В этой возбужденной беседе с самой собою застал ее приход жениха.

По ее лицу Заплатин догадался, что ему предстоит решительное объяснение.

И она не хотела дольше тянуть.

— Ваня, — начала она сразу, подсаживаясь к нему на кушетке, — я хочу с тобой поговорить.

Он взглянул на нее грустными глазами.

— Что ж… сделай одолжение! — глухо промолвил он.

— Ты только выслушай сначала. А потом уже будешь возражать.

— Я всегда так делаю, Надя. С каких пор ты меня считаешь таким неистовым спорщиком?

— Ну да, я знаю. Ты не обижайся, милый!

Надя положила ему руку на плечо.

От этой ласки он притих и опустил голову.

— Можно один маленький вопрос, Надя?

— Можно.

— Он сделает лишними всякие прелиминарии… Ты стремишься на драматические курсы? Ведь да?

— Да, Ваня!

И тотчас же она схватилась за свой главный довод:

— Что я теряю? Ну, скажи на милость: что я теряю? Что дома книжки читать или ходить на эти коллективные уроки, если они еще не закроются — все равно. Год у меня пропал во всяком случае.

Заплатин повел плечами, внутренне возражая ей.

— Позволь! Твоя речь — впереди! — горячо воскликнула

Надя и взяла его за обе руки. — Позволь! Я не говорю, что открыла сама в себе талант, я хочу только сделать опыт. И он может оказаться удачным. Ведь ты не можешь это отрицать — так, просто?

— Положим, — согласился Заплатин.

— Не можешь! Стало — нет никакого резона противиться этому.

Тут он встал с места и заходил перед кушеткой, ероша длинные волосы.

— Кто же противится? — возразил он. — Никто не имеет права нарушать твою свободу… Ты вольна поступать и думать, как тебе угодно.

Нервные нотки задрожали в его голосе.

— Стало быть? — остановила его Надя и вскинула длинными ресницами.

— Ни о каком сопротивлении — повторяю — и речи быть не может.