Василий Теркин

Теркин все еще не двигался с места.

Покажись на верху обрыва светлое платье Сани — он бы вскочил и окликнул ее. Как будто что-то виднеется за деревьями. Не ищут ли его? Мелькнуло что-то темное. Он стал пристально всматриваться и узнал фигуру Хрящева.

— Антон Пантелеич! — крикнул он ему снизу. — Я здесь! Спускайтесь.

Хрящев ускорил шаг и спустился к нему прямо по пригорку, с картузом в руках, немного запыхавшийся.

— К вам, Василий Иваныч, гонцом. Сейчас отъявился и нашел там всех господ Черносошных в большом волнении. Позволите присесть маленько на травку?

— Садитесь. Что же такое? стр.451

Теркин спросил это с некоторой тревогой в голосе.

— Да сюда какая-то госпожа к вам приезжала. Я разминулся с ней у ворот… В коляске… Шляпка такая с цветами, и вообще с большим эффектом. — Ну, и что ж?

— Меня сейчас все обступили. И горбуля, и братец их… и ловкач таксатор: что, мол, за особа? Не желает ли как-нибудь помешать продаже?.. Уж не знаю, почему они так вдруг заподозрили. Говорят, по делу приехала,

Василия Иваныча увела в сад, и сначала в беседке сидели, а потом вниз пошли. И в недолгом времени барыня эта прошла цветником в экипаж… В большом находятся смущении и просили вас отыскать. Ха-ха!.. А вы в целости и невредимости находитесь!

— Так они испугались не насчет того, что барыня эта в меня купоросным маслом плеснет, а насчет нашей купли-продажи?

— Известное дело. Однако должен присовокупить, Василий Иваныч, что барышня в смущении и насчет именно вас, не случилось ли чего… Проводила меня на балкон и тихонько проронила: дайте, мол, мне знак… может, что-нибудь нужно… Я по аллее похожу, говорит.

— Александра Ивановна?

— Так точно… И в глазках мельканье. Очень в ней много еще этой младости переливается.

Теркин сел и подобрал ноги. Его потянуло наверх, но ему не хотелось показать это сейчас Хрящеву.

— Спасибо, Антон Пантелеич, — заговорил он мягким деловым тоном. — Покончили с обзором дальнего урочища?

— Покончил, Василий Иваныч.

— И что нашли?

— Порубочки есть… болотца два. Немало и старых гнилых корчаг. Но в общем не плохо.

— А я вас могу порадовать: того жуличка в красном галстуке сегодня же фьють!

— Подорожную изволили прописать ему?

— Прописал.

Хрящев присел сразу на корточки и сбросил на траву свой белый картуз. Лицо его повела забавная усмешка с движением ноздрей. Теркин рассмеялся.

— Василий Иваныч!.. Кормилец!.. Позвольте вас так по-крестьянски назвать. Ей-Богу, я не из ехидства радуюсь… Только зачем же к вашему чистому делу таких мусьяков подпускать!.. стр.452

И, точно спохватившись, Антон Пантелеич нагнулся к

Теркину и шепотом спросил:

— Как же… к милой барышне сами подниметесь или мне прикажете ее успокоить?

— Я сам.

Одним взмахом встал на ноги Теркин и оправился.

— Александра Ивановна там, в аллее?

— Так точно. Около беседки ее найдете. А мне позвольте здесь маленько поваляться. Очень уж я полюбил этот парк, и так моя фантазия разыгрывается здесь, Василий Иваныч… Все насчет дендрологического питомника…

— Будет и питомник… Как вы называете? Ден… Ден…?

— Это по-ученому: дендрологический, а попросту: древесный.

— Все будет, Антон Пантелеич. Все будет! — радостно крикнул Теркин и почти бегом стал взбираться по откосу, даже не цепляясь за мелкую поросль.

Наверху мелькнуло светлое платье Сани. Она шла к беседке. Там началось их объяснение с Серафимой какой-нибудь час назад.

Почему-то — он не мог понять — вдруг, в свете жаркого июльского дня, ему представился голый загороженный садик буйных сумасшедших женщин, куда он глядел в щель, полный ужаса от мысли о возможности сделаться таким же, как они. И не за Серафиму испугался он, а вон за ту девчурку, за ту, кого она назвала презрительным словом «суслик». Не пошли его судьба сюда — и какой-нибудь негодяй таксатор в красном галстуке обесчестил бы ее, а потом бросил. Она стала бы матерью, не выдержала бы сраму — и вот она на выжженной траве, в одной грязной рубашке, и воет, как выла та баба, что лежала полуничком и что-то ковыряла в земле.

Дрожь прошлась по нем с маковки до щиколок, когда этот образ выплыл перед ним ярко, в красках и линиях. Он в эту минуту был уже на краю обрыва… Точно под захватом страха за Саню, он бросился к ней и издали закричал:

— Александра Ивановна, Александра Ивановна! Я здесь!

Саня — она уже подходила к беседке — быстро обернулась и ахнула своим милым детским "ах!..".

Теркин подбежал к ней и повел ее в беседку. стр.453

Оба они видны были с того места, под дубком, куда перебрался Антон Пантелеич. Его белый картуз лежал на траве. Загорелый лоб искрился капельками пота… Он жмурил глаза, поглядывая наверх, где фигуры Теркина и Сани уже близились к беседке.

Юмор проползал чуть заметной линией по доброму рту

Антона Пантелеича… Потом глаза получили мечтательный налет.

"Так, так! — думал он словами и слышал их в голове. -

Мать-природа ведет все твари, каждую к своему пределу… где схватка за жизнь, где влюбление, а исход один… Все во всем исчезает, и опять из невидимых семян ползет злак, и родится человек, и душа трепещет перед чудом вселенной!.."

Стены беседки, обвитые ползучими растениями, скрыли пару от глаз его. Он тихо улыбался.

XXX

Грудь Сани заметно колыхалась и щеки пылали. когда Теркин вел ее усиленно к беседке.

— Милая моя барышня, вы меня искали?..

Беспокоились?

Под взглядом его больших глаз она еще сильнее смутилась; губы ее раскрывались в усмешку ласкового и точно в чем-то пойманного ребенка.

Ее послали узнать не о том, не приключилось ли чего с Василием Иванычем, а не вышло ли какой «каверзы» от этой дамы, не расстроилось ли дело продажи.

Лгать Саня не умела.

— Милый Василий Иваныч! — она взяла его за обе руки и отвела голову, чтобы не расплакаться. — Папа боится… и тетка Павла также… вы понимаете… Думают — что-нибудь эта дама насчет имений… вы понимаете…

Папу жалко… ему нужно продать.

— А вам самим жалко усадьбы, жалко парка?

— Да… жалко.

Слезинки задрожали на ресницах.

— И вы на меня смотрите как на хищного зверя какого? Возьмет да и пожрет ваше родное гнездо!

— Нет! Нет! — Саня начала трясти его за руки. Не думайте так! Вы добрый! Вы хороший!.. Они говорят: больше вас никто не даст. Но вы спрашиваете, жалко ли? Как же не жалеть! стр.454

— Сядьте, сядьте! — усаживал ее Теркин, не выпуская ее рук из своих. — Лгать не умеете! Милая… Вы ведь ребеночек. Дитятко! — так на деревне говорят. Не то что мы все, великие грешники!

— А я-то!

Этот возглас вырвался у Сани порывисто, вместе с движением головы, которую она еще сильнее отвернула, и одну руку высвободила, чтобы вынуть платок и утереть глаза.

— Вы-то?

— Да, я, я, Василий Иваныч… Вы со мной как друг обошлись… как старший брат… Думаете, я безгрешная, херувим с крылышками, а я гадкая!

— Ну, уж и гадкая!

— Гадкая!

Саня выдернула и другую руку и обеими ладонями закрыла лицо.

— Что же вы такое натворили?

— До вас мне не было стыдно… Я позволяла…

— Целовать себя? — подсказал Теркин, и его этот вопрос пронизал жутким ощущением… Ему не хотелось, чтобы она ответила: "да".

— Позволяла! — шепотом выговорила Саня, и слезы перешли в рыдания.

Сквозь них он различил слова:

— Будете презирать… Тетка Павла говорит: "развратная девчонка"… Неужели правда? Господи!

И у него навернулись слезы. Он не выдержал, схватил ее за руки, потом притянул к себе и горячо, долго поцеловал в лоб.

Рыдания прекратились; она только чуть слышно всхлипывала.

Ни одной секунды не подумал он: "Что ты делаешь?

Ведь ты судьбу свою решаешь, под венец хочешь вести этого "суслика"!"

"Суслик" стал ему в несколько минут еще дороже. Никакого прилива мужской хищности он не почуял в себе. Только бы утешить Саню и поставить на честный путь.