Кануны

— Та ска-ать, вроде бы это… шешнадцатое.

— А день?

— День? День пятница.

— Вот-вот, она самая и есть. — Тугаринов улыбнулся. — Так разве не на сегодня чистка намечена? Мы тебя полдня тут ждем, а от тебя ни слуху ни духу…

— Собранье… В Шибанихе, та ска-ать, — начал теряться Микулин.

— Ну, насчет собранья мы тоже знаем, — вступился Скачков и поправил кобуру. — Вы провалили собранье, товарищ Микулин. Об этом разговор после. А счас немедля соберем членов ВНК.

Микулин был рад выскочить из прокуренной комнаты ККОВ, но собрать ВНК — волостную налоговую комиссию — тоже было делом нешуточным. Он быстро прошел в свой кабинет — комнату с телефоном, — быстро написал семь повесток и велел Степаниде разнести и вручить под расписку. Специальный список и карандаш для росписи в получении повесток Степанида держала в левой, сами повестки в правой руке:

— Я как двери-ти буду открывать? — жаловалась она.

— Коленом, локтем, а где и лбом! — научил Микулин. — Та ска-ать, сама не маленькая.

— Коленом, лобом… — проворчала Степанида и задом открыла двери. Она выпросталась в коридор.

Дверь за ней закрылась сама. Микулин знал, что один член ВНК — Сопронов — в Залесной, три других живут в иных деревнях, а те двое, которые ольховские, спрячутся либо не будут расписываться. Знала обо всем этом и сама Степанида… Было уж так, и не один раз. С тех пор как дважды пересмотрели объекты обложения, члены ВНК боялись ходить в исполком. Все они были одновременно и членами СУК в своих деревнях. По настоянию из уезда почти со всех бобылей налог целиком скостили, на маломощных было наложено с кого пять, с кого восемь рублей. Зато всем остальным налог был удвоен, а то и утроен, а на таких, как Гаврило Насонов или шибановские поповны, наложено было по двести-триста рублей. Микулин боялся глядеть людям в глаза. А тут еще колхоз, да дела с Палашкой, да вот и чистка сегодня. Микулин не успевал думать обо всем, о чем требовалось…

Он вышел в зало — как называли теперь ольховскую избу-читальню. На сцене стоял стол, накрытый красной материей, с тем же, всем известным графином. Новые скамьи были расставлены от сцены до задней стены, висячие лампы заправлены керосином. Ламповые стекла старательно вычищены. Секретарь Веричев не зря постарался, да и Степанида не подвела.

Микулин не знал, что такое чистка, как ее проводят и к чему надо быть готовым. Он боялся спросить, как это все будет происходить… Будут чистить. А что значит «чистить»? Исключать всех подряд, что ли? Ладно, была не была… Та ска-ать, в случае чего, руки-ноги пока не отсохли.

— Товарищ Микулин! — послышался голос Тугаринова. — Где же члены вашей налоговой комиссии?

«Не нашей, а вашей», — мысленно произнес председатель и широко развел руками:

— Та ска-ать, не пришли…

— Хорошо, соберешь завтра. А теперь начнем работу комиссии. Иди, приглашай именинников.

— А как, товарищ Тугаринов, насчет товарища Сопронова? Он у нас механически выбывший.

— Вопрос не в моей компетенции, — сказал Тугаринов, сел за стол и открыл портфель. — Будем рассматривать особо.

«Особо так особо», — подумал Микулин и побежал наверх, в мезонин, где ждали решения своей судьбы члены немногочисленной Ольховской ячейки. С лузинской поры в члены ячейки был принят один лишь бухгалтер маслоартели Шустов. Он первый и сел на переднюю скамью перед деревянной сценой-помостом, на которой уже разместилась районная тройка: в центре Тугаринов, по бокам Скачков с Меерсоном, Шустов внизу сидел свободно, нога на ногу, его хромовые сапоги были начищены, под пиджаком поверх черной косоворотки красовалось розовое шелковое кашне с поперечными белыми полосами. Цепочка от карманных часов завершала внешнее убранство бухгалтера.

Микулин уселся рядом. С другой стороны к Шустову пристроился секретарь ячейки Веричев, и председатель опять подивился тому, что сбоку вид у Веричева был совершенно другой, не бабий. Веричев не мог скрыть волнения, то и дело покашливал и хрустел пальцами. Митька Усов был с краю, чтобы свободнее вытянуть в сторону больную ногу, но пришла сухонькая, пропахшая табачным дымом Дугина и стеснила Митьку. На ней была ее обычная длинная юбка и берет, но какой-то странного вида пиджачок и синяя кофта дополняли всегдашний наряд.

Зало вначале было пустым, только человека три сидело сзади. Но вот целая орава мальчишек по одному просочилась в двери. Дугина встала и хотела их выпроводить, но Меерсон властно ее одернул:

— Товарищ Дугина! Вы что, не доверяете юному поколению? Пусть слушают и набирают пролетарского опыта!

Учительница покраснела, но ребята как бы выручили ее. Они вопреки Меерсону шумно очистили зало. По-видимому, они и разнесли весть о начале, поскольку скамейки понемногу начали заполняться. Микуленок больше всего боялся, что придут шибановские, особенно боялся Кинди Судейкина… Однако из шибановских пришел пока один безобидный Миша Лыткин. Усташинских председатель не боялся, хотя они и считались самыми озорными.

Когда председатель комиссии Тугаринов, а вслед за ним и бухгалтер Шустов поглядели на часы, стало ясно, что чистка началась.

— Товарищи, — тихо заговорил Тугаринов, — выполняя решение шестнадцатой конференции, начнем чистку вашей Ольховской ячейки. Каждый из вас имеет полное право задавать любые вопросы, делать отводы и предложения. Можете сообщать компрометирующие данные, а также освещать хорошие стороны товарищей коммунистов.

— А где у вас главный-то запевало, Сопронов-то? — послышалось из задних рядов. — Нам бы ево охота почистить-то.

— Сопронов, дорогие граждане, направлен на ответственное партийное задание по организации новых колхозов. Он не может присутствовать. Итак, с кого начнем, товарищи? Может, с головы, то есть товарища Веричева?

— Рыба она… это… с головы, — послышалось сзади, — только голова-то у вас чуть не ежедень новая.

— Товарищ Веричев! — твердо произнес Тугаринов, — Положите партбилет сюда.

Веричев встал, поднялся на помост и на стол положил завернутый в клеенку партбилет.

— Расскажи, товарищ Веричев, всем нам свою автобиографию.

— Значит, так, — Веричев откашлялся. — Родился тут, в Ольховице. Семейство было большое, бедное, своего хлеба хватало только до рожес…

— Это почему бедное? — перебили из зала. — Меньше двух коров у твоего отца никогда не бывало. Да и хлеба хватало, по миру не хаживали.

— Товарищи, — Тугаринов зазвенел по графину. — Дайте товарищу досказать… Продолжайте, товарищ Веричев.

— Значит, школу прошел приходскую, три класса, обрабатывал землю вместе с отцом. А когда отца убило на германской позиции, я хозяйство оставил младшему брату. Пошел в лес на заработки. В партии с двадцать шестого года.

— Ясно. Будут ли вопросы к товарищу Веричеву?

— Вопросы-ти есть, — поднялся с третьей скамьи усташинский мужичок, вроде слегка подвыпивший. — Как нет, вопросов-то. Вот я, значит, в порядке очередности и для такого примера, тут меня все знают. Теперь, скажем, в части налоговых цифров и земельной тяжести. Какие, значит, новые бумаги пришли? Из Москвы аль там из губернии? Это первое дело. Второе мое слово…

— К делу не относится! — перебил мужика Скачков.

— Как не относится?

Но усташинца дернули сзади за полы, и он сел, пытаясь протестовать.

— Вот у меня к ему вопрос, — поднял руку Данило Пачин.

— Пожалуйста, — разрешил председатель комиссии.

— Скажи, парень-батюшко, много ли лесу-то заодно с Микуленком пропили? Считаны ли бутылоцки-то?

— Верно, верно, так его.

— А что? Чистить дак чистить!

— В другие места лес увозят, а своим на хлев не дают! А ишшо, значит, хочу спросить… насчет загробной жизни…

— Тише, товарищи! Кто хочет сказать слово о Веричеве? — Тугаринов снова забрякал карандашом о графин. — Слово имеет товарищ Скачков.

Все сразу затихли, когда Скачков расправил гимнастерку, сгоняя назад складки под широким ремнем. Кобура заметно утягивала ремень вниз.