Вражда

Мадам была непреклонна, словно оберегала невинность Христовых невест.

- Нет и еще раз нет, господа! Девочки не могут вас принять, не будем понапрасну тратить время на пустые разговоры.

- О, Магдалена, разве вы забыли нас?! - раскатисто пел Бабель, потирая замерзшие руки. - Я и граф Гертье…

- …прекрасно помню; вы были у нас третьего дня. Но монсьер Бабель, посудите сами - до вас я отказала нескольким господам, чьи состоятельность и знатность столь же очевидны, как и ваши. У нас заведение для благородных, мы обязаны соблюдать чистоту и… - заботливая хозяйка нахмурилась, чтобы не ошибиться в произношении мудреного словечка, - гигиену. А водопроводные трубы промерзли, даже кран на улице заледенел. Чтоб раздобыть воды для умывания и утреннего кофея, швейцару придется откалывать лед пожарным топором. Не говоря уже о прочем! Девочки должны быть чистыми и свежими, как розочки, чтоб я могла допустить их к вам, - и никак иначе!

Это был четвертый по счету дом с девками, где приятелей завернули с порога. Окоченевший извозчик, успевший заломить цену до полутора талеров, предложил, стуча зубами, съездить на Сьеренборд к Голодному кладбищу, а не повезет - так на Висельный берег.

- Уж там-то обслужат! - заверял он как знаток. - Там девчонки - у-ух-х! не то что тутошние неженки. И прислуга расторопная - в момент котел воды нагреют.

Гертье, ежась под тощим пальто, живо представил себе безобразие, которое их ждет, - грязный, пьяный и прокуренный кабак в полуподвале, музыка расстроенной фисгармонии, кельнеры, похожие на карманных воров, измятые и осовевшие девушки с перегаром изо рта, портовая рвань за изрезанными и прожженными столами, скверное пойло вместо доброй выпивки, визгливый смех, скандал с дракой и битьем бутылок… Есть любители сойти на городское дно, но Гертье был не из их числа. Мысли о приятных посиделках с флиртом вымерзли, осталось одно желание - добраться до жилья, растопить печурку и зарыться в постель.

- Бабель, довольно дверные замки целовать. Едем ко мне! Посчитай, сколько ты прокатаешь, если отправишься домой, - и соглашайся.

- О, мой добрый камрад! я с тобой, рука об руку! погоняй, Автомедон, наш верный колесничий! - Привстав, Бабель толкнул кучера кулаком в спину.

- Куда ехать изволите? - Извозчик, не сведущий в поэзии Гомера, за хорошую деньгу готов был стерпеть любое путешествие.

- Маргеланд, Вторая набережная.

- Эх ты!.. Ну, ваше сиятельство, с вас еще талер, всего два пятьдесят - и на том поладим.

- Грабитель! - Бабель возмутился. - Как ты смеешь требовать столько?! Обирала!

- Ничуть, светлейший князь, - я так понимаю, что на девках вы сегодня сэкономили, значит, на лошадку сможете потратиться…

- Резон, - согласился Гертье, залезая в фиакр. - Еще двадцать центов получишь, если будешь погонять как следует.

Чтоб скорей добраться на восточную приморскую окраину, смекалистый извозчик выбрал путь покороче, по мостам через острова левобережья. Гулкая звездная ночь простиралась во все небо; дрожали и гасли огоньки в окнах. Цокот копыт и стук колес могли бы убаюкать ездоков, если б не пробирающий до костей холод, который все усиливался. Когда миновали церковь Марии Стелла Гратис, Бабель заухал, сильно хлопая в ладоши и подпрыгивая на сиденье, словно бесноватый.

- Как же! я! не подумал! надо! было! в аптеку!

- Зачем? - Гертье растирал щеки.

- Спирту! склянку! выпить! огнем бы зажгло!

- Не боишься? Проспиртованное тело может загореться от малейшей искры - один пепел останется.

- Ха! мне! ничуть не страшно!.. Лучше в пекло, чем стать снеговиком! А говоришь, медвежий плащ греет в самую лютую стужу? Он б-большой, м-можно д-двоим з-завернуться!

- Д-да, - клацал зубами и Гертье, - на охоте, на ночевке мы с батюшкой в нем как в мешке… Мех толстый!

- О, не рассказывай! я сейчас завою!

На перекрестке с телеги сгружали деревянные плахи, а согбенный полицейский унтер в пальто с поднятым воротником, натянув фуражку околышем на уши, приплясывал у наваленных на мостовую дров, стараясь запалить спичку - те ломались в пальцах, шипели и не загорались. Рядом кутался младший чин, держа факел со смоляным набалдашником.

«Костры на улицах, - мелькнуло у Гертье, - как в старину… Когда это в последний раз было? Похвальная забота; наконец-то отцы города расстарались для бездомных… вон уже собираются», - пожухшие, бедно одетые фигуры стягивались к будущему кострищу, перешептываясь с надеждой при виде заполыхавшего факела.

Облитые керосином, плахи с треском вспыхнули, озаряя лохматым оранжевым пламенем заснеженную улицу, сугробы вдоль тротуаров, стены домов. Выглянув из-за поднятого фордека, Гертье увидел, как люди тянутся к огню, топчутся, отыскивая место поудобней, чтоб и не мерзнуть, и не обжигаться.

Впереди на тротуаре замаячила одинокая фигура женщины; с каждым поворотом колес она становилась ближе. Гертье различил аккуратную шляпку, оценил покрой просторного и вместе с тем изящного пальто, но было в ее фигуре нечто, обеспокоившее его. Спина сгорблена, плечи вздернуты, воротник поднят, а локти прижаты к бокам. Не шатаясь, молодая женщина (дамы в возрасте так не одеваются) шла медленной, нетвердой походкой, склонив голову.

- Бабель, тебе не кажется, что…

- Что?

- Эй, приятель, ну-ка останови! - Гертье спрыгнул на ходу и летучим прыжком ловко перемахнул через сугроб. Сзади раздалось запоздалое: «Тпр-р-ру!»

- Сьорэнн!.. - окликнул Гертье. Женщина сонно обернулась - лицо ее было белым, глаза застывшие, отсутствующие. - Извините, но, может быть, вам нужна помощь?

…Молодой человек, нагнавший Рагнхильд, был одет просто, но со вкусом, что выдавало в нем натуру, изощренную в умении нарядиться по средствам и при этом соответствовать богемной моде. На его охотничьем картузе красовалась малиновая лента-околыш (цвет Кавалькора - девичья погибель!). Серого сукна пальто-честерфильд с бархатным воротником в тон шарфу, панталоны в черную и серую полоску, черные суконные штиблеты с белыми металлическими пуговицами. Но в глаза Рагнхильд бросилось не платье, а его лицо - утонченное и столь чистое, словно его не касалась бритва, хотя рост и стать указывали на уже достаточно зрелый возраст, крепость мышц и привычку держаться независимо и смело. Улыбка на тонких и ярких губах мужчины была осторожной, нерешительной, а его светлые глаза внимательно и чуть встревоженно наблюдали за Рагнхильд.

- Я… - только и смогла вымолвить она. Пронизывающий холод сковывал ей лицо, сводил ноги судорогами, а язык едва мог выталкивать слова изо рта. Холод стягивался, как петля на горле, он искал ее - слепая неживая сила, направляемая чьей-то твердой волей.

С тринадцатью центами в Маэне можно было выпить стаканчик рома, съесть порцию жаркого с картофелем и согреться солидной чашкой кофе. Или взять три небольших пирожных. Или снять койку в ночлежке, перед тем насытившись благотворительной похлебкой, - тогда еще останется пять центов на завтра. Но Рагнхильд знала о существовании ночлежек лишь по книгам. Увидев это заведение, она скорее застрелилась бы, чем вошла туда. Умереть - но не поступиться гордостью, не замарать свою честь! Поэтому она прошла мимо кондитерских и харчевен, даже мимо приюта церкви Стелла Гратис, где на ночлег принимали бесплатно.

С каждым ударом часов на колокольне она все отчетливей осознавала, что не доживет до утра. Холод многих убьет нынешней ночью, но они - его случайные жертвы, потому что он ищет и замораживает ее одну. Те, кто наслал его, знают: она не станет просить приюта и искать спасения ценой унижения.

Осталось лишить их радости, не дать себя схватить. Волшебный конь, который унесет ее от погони, смирно ждал в ридикюле - когда же она сожмет его рукоять и взведет курок.

Но она не хотела делать это перед молодчиком в картузе и честерфильде.

- Уйдите, - проговорила она. - Уйдите прочь.

- Вам плохо? Я могу отвезти вас к врачу. Рагнхильд еле справилась с застежкой ридикюля.