Чёрный Дьявол

— Посадил бы ты его на цепь, — предложил Гурин. — Вернешься — сохраним. И если не судьба жить, то хоть нам когда в беде поможет.

— Шарика на цепь? Да ты, Василь Иваныч, окстись. Нет, он волен выбирать себе судьбу сам. Мы не вольны, а он волен. Кто будет его другом? У него спроси. Может, ты, может, еще кто-то.

Разгульная неделя кончилась. В Веселый Яр пришел пароход. Это был все тот же «Казак Хабаров». Чуть свет затарахтели телеги по тракту. Поехали парни и мужики на войну. Стон, как протяжный вздох тайги, как вой Черного Дьявола, прокатился над деревней. Замер. Замер, чтобы через минуты разразиться плачем, ревом, криком.

Буря над тайгой, буря в душах людских.

За телегой Федора Козина трусил Черный Дьявол. У собаки в глазах стояла такая тоска, такая боль, что Козин невольно отвернулся от этого загадочного существа.

— Так-то, Шарик! Напал на нас вражина — надо спасать свою землю.

Гурин, что плелся рядом с телегой Козина, тихо проговорил:

— Враг ли? Ведь убивать-то придется таких же мужиков, как и мы. Че говорить — война покажет. Там ты сам во всем разберешься, коль пуля не уложит. Да тебя, поди, и не должна уложить, силен, для такого надо пулю особую.

— Особую, — проворчал Розов. — Медведь вона как велик и силен, а хватает одной пули, ежели влепить в башку. Однако, дай бог всем выдюжить.

— Ты-то выживешь, — горестно усмехнулся Козин. — Не будем ссориться — время покажет.

В Веселой гавани погрузили будущих солдат на пароход. «Казак Хабаров», поднял якорь, вспенил винтами зеленую воду и медленно начал отходить от берега.

Дьявол пытался при погрузке проскочить на шаланду, но его оттолкнул ногой фельдфебель. Теперь он бросился бежать за пароходом по берегу. Вот «Казак Хабаров» вышел из гирла бухты и начал удаляться в море. Черный Дьявол выскочил на скалу и темной точкой застыл на ней. Пароход дал прощальный гулок и в ответ ему прокатилось густое и тягостное завывание: «Вов, вов, в-о-о-о-у-у-у-у-у-у-у-у-а-а-а-а-а-а-а-а-а!» Повисело над морем и упало на волны, прибрежные заросли, растворилось с туманами. Трижды Черный Дьявол провыл и, когда пароход растаял за горизонтом, лег на пригретый солнцем камень, положил голову на лапы, долго, долго лежал неподвижно, зло смотрел на море, которое украло его друга, на сизое небо, на хмурые тучи. Один, снова один.

К Черному Дьяволу бежали Ломакин, Розов, Гурин, у каждого в руках были ремень или веревка.

— Шарик! Шарик! — кричали они. Розов — фальцетом, Ломакин — басом, Гурин — осипшим от волнения голосом.

Шарик повернул в их сторону голову, пристально посмотрел на бегущих. Чудаки… Черного Дьявола брать на поводок. Медленно поднялся с камня и начал спускаться со скалы. Вошел в ложок, еще раз обернулся на людей и, кособочась по-собачьи, не спеша затрусил по боку сопки. Раз, другой черной тенью мелькнул среди низких дубков, орешника и исчез за хребтом.

— Прощай, Шарик, прощай, Черный Дьявол! — тихо сказал Гурин.

— Прощай, чего уж там. Люди тебя не забудут, — вздохнул Ломакин.

— А может, он вернется в деревню? — с надеждой в голосе проговорил Розов.

— Едва ли. А к тебе тем более, — зло бросил Гурин.

— Чем я хуже других?

На это Розову никто не ответил.

Все смотрели в ту сторону, куда ушел Черный Дьявол.

Прощай, Черный Дьявол!

Сихотэ-Алинь, Кавалерово

Из дали прошлого

О Черном Дьяволе я слышал от многих стариков, и то, что они рассказывали, чаще относил к охотничьим байкам, хотя они, уверяли меня, под неистовой божбой, что, мол, жил в этих краях пес-легенда и легендарные люди были с ним. Много кличек имел этот пес, но главной из них была Черный Дьявол. Говорили, что в старину боялись заводить речь на ночь о Черном Дьяволе. Мало ли что? Пес — дьявол, Макар — колдун.

Дьявол, Черный Дьявол… Полуволк, полусобака. По рассказам природа наделила этого пса поистине дьявольской способностью — выживать там, где десятки других собак бы погибли. Будто этот пес мстит за обиды, любит друзей беспредельно…

Задумаешься над рассказанным. Ведь о Дьяволе мог придумать один человек эту байку, но я слышал о нем от многих. И все же не верил. Может быть, потому, что те многие о Дьяволе рассказывали не очень убедительно, слишком очеловечивали его. И все потому, что рассказчики вели байку о псе с чужих слов. Пса они и в глаза не видели. На мои сомнения отвечали еще вот этими словами:

— Спроси Калиныча, он не даст соврать. Жил последнее время Черный Дьявол у него.

Но где найти Калиныча? А найти надо. О Калиныче рассказывали как о человеке, который в жизни не солгал ни единого раза… Я искал его. Часто заводил разговоры у костров таежных о Черном Дьяволе, Калиныче. Больше пытал стариков, ведь молодежь не знала о Черном Дьяволе и его друзьях. Пытался распутать клубок противоречий, мифы отделить от былей. Но дело шло медленно и неуверенно. А вскоре прошел слух, что Калиныч умер. И с его смертью отпала мечта написать «Черного Дьявола».

Так и осталась эта затея неосуществленной. Писать с чьих-то слов, не встретив Калиныча, не хотелось.

Бродил по тайге, слушал ее говор, шепот, тем и жив был. Однажды осенью я пошел послушать песни тайги. Тайга исходила стоном изюбров. Они ревели со всех сопок, звали соперников на бой. Мастистые быки ревели смело, призывно, а шильники и старики — робко, вполголоса.

Набродился. Усталый, остановился на берегу хлопотливой Ямчезы. Решил здесь и заночевать. Развел не спеша костерок, заварил таежного чая с лимонником, напился, посидел, послушал вскрики ночи, а затем прилег на хвойную подстилку и задремал. Слышал сквозь дрему, как дышала, всхлипывала, стонала, словно живая, речушка; ревели изюбры, тихо шепталась тайга. Снился Калиныч, его пес, которого я давно создал в своем воображении. Эти двое часто мне снились, но уже два года я их не видел во сне.

Чу! Громко треснул под ногой зверя сучок, рука легла на ружье. Но я не проснулся. Это уже вышло по привычке. Зверь протрещал чащей, прогремел валежником и камнями — ушел в сопку. Сладко дремалось. Костер едва тлел. Послышались шаги по тропе. Но я не открыл глаз. Человек шел тяжело, запинался. Вот он остановился около меня и густым басом спросил:

— Спишь?

— Сплю.

— Вот и дожил я до того времечка, что можно спать в тайге и не бояться людей, а звери не тронут. У них свои заботы. А ведь было… — не договорил. Пошуровал в костре, подбросил сухих бревен.

Я, сбросив дрему, чуть приоткрыл глаза, спросил:

— Издалека топаете?

— С верховий. Ходил ловушки строить, старые чинил. Мыша нонче много, должен колонок пойти. Поют «петухи»-то, — кивнул в сторону сопок.

— Поют, а че им не петь? — ответил я, все еще не открывая полностью глаз. — Садитесь к огоньку, чай есть, пейте.

— Не откажусь. Но ить к чаю еще чтой-то бы надо. Чай в тайге — главная едома.

Я поднялся и увидел перед собой старика. Он был саженного роста. Лесной великан, лесовик, который, казалось, сейчас вырвет с корнем кедр и опустит его на меня. Ручищи, будто корни выворотня. Широкая бородища лежала на его могучей груди, словно трава на осенних кочках. На глаза нависли кустистые брови, похожие на мхи еловые. Старик снял кепку-блин, из-под нее высыпались кудрявые патлы, белые, белые, как речные туманы.

Я вздрогнул, сжался, будто хотел прыгнуть в холодную воду. Сомнений не было: передо мной стоял Федор Калиныч Козин. Таким нарисовало его мое воображение. Даже невольно покосился на тьму, а нет ли там Черного Дьявола. Тряхнул головой, чтобы отогнать заблудившийся сон. Но увы!..

— Хотел дочапать до трассы, но далековато еще. Заночую у твоего огня. Вместях веселее будет. Не прогонишь?

Я нечленораздельно промычал, чуть подался от костра.

— Чай есть, може хлеб найдется, а на хлеб бы масла, так и сыт буду, — раскатисто захохотал старик, от чего даже качнулся дым в сторону. — С утра не емши. Оголодал.