Страница 42 из 136
— Извините Иоанна Ликуцу, он идет в бани Зевксиппа.
А вот похороны вельможи. Валит толпа, несут огромные свечи, кадят кадила. Сыновья покойного бросают в толпу мелочь, и даже состоятельные люди кидаются подбирать. Сановники едут верхом, слуги ведут коней в поводу. Крик, пение псалмов, голосят женщины.
Денис ускорил шаг, пересек площадь и вышел к зеленому холму, откуда уже поднимались невообразимые стены Юстинианы, самого высокого из дворцов. Здесь обычно они поворачивали, чтобы идти к служебному входу Большого Дворца.
И здесь его кто-то ждал. Денис сразу узнал его. Это был благодушный и губастый евнух Теотоки, которого она от себя прогнала на постаменте Быка, чтобы быть поближе к Денису.
— Что тебе, человече? — как можно ласковее спросил Денис.
И увидел мимическое представление. Толстяк выпростал обнаженные, совершенно женские руки и, словно танцуя, изобразил ими девичий силуэт. Затем одной рукою резко прочертил брови на своем лице. И Денис неожиданно понял: он хочет сказать — Теотоки!
— Теотоки?
Евнух радостно закивал и принялся за дальнейшее лицедейство. Вытянутой рукой он очертил в воздухе большой круг и показал на солнце, готовое нырнуть за купол Крытого рынка.
— Завтра в то же время? На этом же месте? Гном Фиалка исполнил радостный танец.
— Вот она! — указал Ласкарь, становясь на цыпочки, чтобы лучше увидеть в толпе.
Денис просил показать ту особу, которая категорически заверила его, что Фоти нет при дворе кесариссы. И вот возле рыбного привоза, где глаз потребителя, устав от трески и кефали, ищет деликатесов — крабов, устриц или морской мелочи, называемой итальянцами «фрутти ди маре», они увидели ее.
Особа в балахоне с претензиями, всяческими плоечками и в отнюдь не старушечьем чепце продвигалась по рядам устричников с корзинкой.
Завидев начавшего расшаркиваться и браво крутить усы Ласкаря, она пыталась скрыться, но Денис блокировал ей путь с другой стороны.
После получасовой беседы, получив в ладонь увесистый кошелек из коллекции Ферруччи, особа согласилась провести Дениса (только одного!) пред светлые очи кесариссы. Маруха, напомним, после кончины царя и драматического бегства под защиту алтаря Святой Софии по заступничеству патриарха была отправлена под домашний арест.
— Этот со мной, — сказала особа, проведя Дениса мимо равнодушных ко всему стражников. Один из парадоксов византийской политической жизни — кесарисса с мужем находилась под арестом у собственной челяди.
Особа провела Дениса по легким лестницам и галереям дворца, более напоминавшего современный курортный отель. На крыше имелся зимний сад. Стекла потолка были раздвинуты, и морской ветер ласкал листья олеандров и бегоний. Там она усадила его среди пышных жасминов и велела ждать.
Денис осмотрелся, увидел античные гермы, попавшие сюда из каких-нибудь развалин Эллады. У каждого из входов неподвижно, как статуя, стоял, часовой в пурпурной форме придворной тагмы.
Послышались чьи-то мужские голоса, знакомые Денису, и появился кесарь Райнер, красавец из Монферратского маркизата привычно лязгнул зубами.
— Нет, нет, — говорил он человеку, который шел за ним, непрерывно кланяясь. — Ты искусный оружейник, де Колон, я ценю твое мастерство, но вот этот стилет у тебя не то, что мне нужно.
За кесарем шел не кто иной, как папаша Ферруччи, Денис его мысленно звал старший предок Колумба. Они Дениса сразу не различили за кудрявым кустом жасмина.
— Твой стилет остро отточен, сталь его отменно закалена, резьба на рукоятке красива. Но он не центрован, поэтому не может летать. Посмотри-ка, какие кинжалы водятся у диких варягов.
Кесарь подошел к часовому и бесцеремонно вынул из ножен на его поясе обоюдоострый клинок. При этом вышколенный гвардеец не шелохнулся, словно восковая кукла. Кесарь обвел взором помещение, как бы ища, где опробовать оружие.
«Сейчас еще в меня запустит, — невольно откинулся Денис на скамье. — Глаза-то совсем дикие».
Кесарь действительно, не найдя подходящей цели в кустах и архитектурных деталях, сделал три крупных шага назад и скомандовал часовому: «Кр-ру-гом!» Тот, опять же как заведенная кукла, повернулся спиной. Денис не успел сообразить, что он хочет сделать, как Райнер, взяв клинок за острие, резко взмахнул рукой. Кинжал, быстро вращаясь, полетел и глубоко вонзился между лопаток несчастного варяга.
С варяга слетела каска, он закрыл глаза, выронил копье и с шумом повалился на мраморный пол. Предок Колумба смотрел на эту сцену с неподдельным ужасом, как и Денис со своей скамьи. А другие часовые опять же не двинули ни рукой, ни ногой.
«Наверное, такие сцены здесь нередки», — подумал Денис.
Райнер вернул оружейнику его стилет и удалился с ним, о чем-то беседуя по-итальянски. Ведь они были земляки.
Денис пришел в себя от прикосновения к плечу конца летнего зонтика. Это была Маруха, в излюбленных своих жокейских панталонах и весьма легкомысленной кофточке, обтягивавшей мощный торс.
— А! — порфирородная улыбалась с жабьим кокетством. — Не забыл свою покровительницу, избранник богов?
Между кустами тропических магнолий сервировался столик с прохладительными напитками.
— Птера! — вскричала вдруг порфирородная, гневно блеснув глазками. — Гляди, наш кесарь всюду оставляет за собою покойников. Вели забрать отсюда эту падаль и отнести прямо в его личный покой!
Птера оказалась та особа в модном балахоне, которая завела сюда Дениса. Она мигом распорядилась, и варяг, еще хрипевший под кустом, куда он откатился, был вынесен из зимнего сада.
Порфирородная усадила Дениса напротив, и потчевала его, и ласкала гостеприимным взглядом. Ее Птера захлопоталась, поднося угощения.
— Расскажи, человек из другого мира, как живет этот ваш другой мир? Сикидит уверял, что все у вас устроено по Платону, господ нет, все равны. Не верится мне в это.
Денис не знал, что и рассказывать: про самолеты, огромные производства, стеклянные города, многолюдные школы, печатные книги, кино и телевизор?
— Впрочем, мне это ни к чему, — повернулась на золоченой табуреточке порфирородная так, что затрещала и табуреточка, и шелковая кофточка в подмышках. — Меня поражает только умение видеть мысленно, что ли, книгу жизни и по ней читать. Скажи, там у вас все такие или ты один?.. Птера! — сердито позвала она.
Особа в чепце немедленно появилась, готовая исполнить любое повеление. Денис, который успел к ней присмотреться, отметил ее злой, отнюдь не старушечий взгляд. Кесарисса приказала ей собрать посуду и выйти за дверь.
— Вот эта Птера, — с неким торжеством она указывала ей вслед пальцем. — Это и есть твоя ошибка! Ты, вероятно, как и многие другие, думаешь: вот добрая дворцовая бабушка, няньчившая кесариссу с самых ранних лет. Нет, дорогой, это мужчина, и притом весьма достойный мужчина, но с обездоленной личной судьбой… Имя же его — Птеригионит.
— Что? — не удержался Денис и вспомнил, как вскрикнула порфирородная, услышав из его уст это имя.
— Птеригионит, говорю! Вот так-то, прорицатель. Но я не верю, что он меня убьет. Я слишком хорошо знаю его. Его характер, возможности, привычки… Он как бы мой любовник, только без всего этого. Я держу его вот здесь — в кулаке!
Солнце взобралось на самую высоту и пекло отчаянно, если бы не свежий бриз с моря, было бы просто невозможно. Кесарисса под ажурным зонтиком расстегнула на себе почти все пуговички.
— Скажи, кто будет царствовать после сопливого Алексея, моего братца? — спросила она с игривостью, не соответствующей серьезности вопроса. — Вероятно, Андроник? Я так и знала. А после Андроника?
Денис, который начинал понимать, к чему клонится игривость царственной прелестницы, как всегда в этих случаях испытывал раздражение. Академическая память его обострилась и выдала имя:
— Исаак Ангел.
— Ой! — вскричала кесарисса и так хлопнула зонтиком по скамейке, что он сломался. — Этот рыжий? Этот скоморох? Этот ублюдок хуже кастрата? Ну, брат, сознайся, ты никуда не годный предсказатель. Впрочем, римский наш престол занимали еще худшие шуты…