Страница 37 из 39
В середине первого действия все взоры вдруг обратились на купца, сидевшего у амфитеатра, который, по слухам, был очевидцем случившегося у Летнего сада. В антракте зрители окружили свидетеля покушения и попросили рассказать о том, что он видел. Купец, встав перед первым рядом, стал рассказывать, и у рампы тут же собрались актеры в сценических костюмах и в гриме, бутафоры и плотники, а когда рассказ был окончен, то весь театр запел гимн: «Боже, Царя храни!»
Подобные демонстрации происходили в то же самое время и в других театрах Петербурга, а также везда, где служились молебны или происходили собрания. Тем более радостно и торжественно отмечали «чудесное избавление Государя» в Зимнем дворце, где при огромном стечении народа Александр обнимал и целовал своего «спасителя», а затем возвел Осипа Ивановича Комиссарова-Костромского в потомственные дворяне. Из уст в уста передавали, что Осип Иванович родился в селе Молитвино Костромской губернии, в 42-х верстах от знаменитого села Домнино – родины Ивана Сусанина. И конечно же, нового спасителя тут же стали называть «вторым Иваном Сусаниным».
Не менее торжественно и бурно отметили «подвиг» Комиссарова и в Москве. В его честь в Английском клубе был устроен грандиозный банкет, сам он был избран почетным членом, а московское дворянство поднесло Осипу Ивановичу золотую шпагу. Ревность дворянства воистину не знала границ: в честь Комиссарова была объявлена подписка на сбор средств, чтобы купить для него имение. Дворяне быстро собрали деньги и купили Осипу Ивановичу и дом, и усадьбу. Да только, сделавшись помещиком и богачом, бывший картузник запил и в пьяном виде повесился.
А доставленный в Третье отделение террорист лишь на шестые сутки сознался, что он – вовсе не крестьянин Петров, а саратовский дворянин Дмитрий Владимирович Каракозов. Следствие по его делу было поручено особой Комиссии во главе с М. Н. Муравьевым, и тот вскоре дознался, что за Каракозовым стоит революционная организация – Московский кружок, возглавляемый его двоюродным братом Н. А. Ишутиным, вольнослушателем университета. Тот установил связи с разрозненными подпольными кружками разгромленной революционной организации «Земля и воля», вдохновителем и устроителем которой был Чернышевский, а заграничными помощниками и единомышленниками – Герцен и анархист М. А. Бакунин.
Суд приговорил Каракозова к смертной казни, и он был повешен 3 сентября 1866 года на Смоленском поле в Петербурге, а Ишутин умер на каторге в 1879 году. По их делу были арестованы 197 человек, но суду были переданы 36. Все они получили разные сроки каторги и ссылки.
По делу ишутинцев правительство сделало выводы: ужесточило режим. Во-первых, были закрыты журналы «Современник» и «Русское Слово», в которых печатались произведения Чернышевского, Салтыкова-Щедрина, Успенского, Писарева, Шелгунова и других радикалов и прогрессистов. Был уволен с поста министра народного просвещения либерал А. В. Головнин, а на его место назначен обер-прокурор Святейшего Синода граф Д. А. Толстой (впоследствии министр внутренних дел). Петербургским генерал-губернатором вместо А. А. Суворова был назначен ревностный сподвижник М. Н. Муравьева в Польше генерал Трепов, а шефом жандармов стал молодой и энергичный генерал-майор свиты граф Петр Андреевич Шувалов, вскоре прозванный «Петром IV» из-за необъятной власти, которую он получил.
Павильон «Бабигон» и Зимний дворец
Вот в таких обстоятельствах – в избавлении от смерти, в необходимости казнить 25-летнего Каракозова и в растерянности от того, что за все свои благодеяния он почти получил пулю, Катенька Долгорукова и пошла навстречу мольбе Александра подарить ему свою любовь. Об этом царя известила Шебеко, и он назначил местом встречи петергофский павильон «Бабигон», находившийся в 3 верстах от главного петергофского дворца, в котором останавливались царские гости. «Бабигон» стоял в конце большого Петергофского парка. Окруженный кустарниками и цветами, уединенный и тихий, он и стал хранителем тайны их первого любовного свидания.
Впоследствии княгиня Долгорукова говорила, что во время этой встречи она была близка к обмороку и что – совсем уж неожиданно для нее – почти в таком же состоянии трепета и восторга был и ее возлюбленный. Расставаясь, царь сказал: «Я не свободен сейчас, но при первой же возможности я женюсь на тебе, ибо отныне и навеки я перед Богом считаю тебя своею женой. До завтра! Храни и благослови тебя Бог!»
С этого дня княжна стала чуть ли не каждый день приходить в «Бабигон». А когда наступила осень и пошли затяжные дожди, местом их свиданий стал Зимний дворец. Александр приспособил для встреч с нею кабинет Николая I, располагавшийся на первом этаже и имевший отдельный вход прямо с площади. Кабинет был невелик: мебель, картины, портьеры – все в нем оставалось прежним, только теперь сюда никто не входил. Некоторое время никто ничего не подозревал, ибо другой вход в кабинет был потайным, так как он соединялся с апартаментами Александра, расположенными на втором этаже. Здесь до поры и времени и происходили тайные свидания царя и Катеньки Долгоруковой.
Сватовство, обручение и венчание цесаревича
В то время, когда происходили эти события, цесаревич Александр Александрович решил жениться и остановил свой выбор на датской принцессе Дагмаре, которая вот уже более года безраздельно владела его сердцем. Но он был скромен и очень застенчив и не осмеливался говорить ей о своих чувствах, хотя догадывался, что бывшая невеста покойного брата, кажется, неравнодушна к нему. (Он познакомился с Дагмарой год назад у постели своего умирающего старшего брата Николая, и она очень понравилась ему.) Летом 1866 года цесаревич уехал путешествовать в Европу с намерением заехать в Копенгаген и там еще раз проверить свои чувства к Минни, как звали Дагмару в узком семейном кругу Романовых. Когда цесаревич увидел ее снова, решимость объясниться с Дагмарой, стала необоримой. И все же он не решался сделать последний шаг, не зная, как отнесется к этому датская принцесса.
Сначала цесаревич решил посоветоваться с отцом: «Я чувствую, что могу, и даже очень, полюбить милую Минни, тем более, что она так нам дорога. Дай Бог, чтобы все устроилось, как я желаю. Решительно не знаю, что скажет на все это милая Минни, я не знаю ее чувства ко мне, и это меня очень мучает. Я уверен, что мы можем быть так счастливы вместе. Я молюсь усердно Богу, чтобы Он благословил меня и устроил мое счастье».
Наконец 11 июня он решился сделать предложение, о чем в тот же день писал отцу. «Я уже собирался несколько раз говорить с нею, но все не решался, хотя и были несколько раз вдвоем. Когда мы рассматривали фотографические альбомы вдвоем, мои мысли были совсем не на карточках; я только и думал, как бы приступить с моею просьбой. Наконец я решился и даже не успел всего сказать, что хотел... Минни бросилась ко мне на шею и заплакала. Я, конечно, не мог также удержаться от слез. Я ей сказал, что милый наш Никса много молится за нас, конечно, в эту минуту радуется с нами. Слезы у меня так и текли. Я ее спросил, может ли она любить еще кого-нибудь, кроме милого Никса. Она отвечала мне, что никого, кроме его брата, и снова мы крепко обнялись. Много говорили и вспоминали о Никсе, о последних днях его жизни в Ницце и его кончине. Потом пришла королева, король и братья, все обнимали нас и поздравляли. У всех были слезы на глазах».
17 июня 1866 года цесаревич был помолвлен в Копенгагене, а через 3 месяца нареченная невеста прибыла в Кронштадт, где ее встретили император, императрица и другие члены семьи. Из Кронштадта они все поехали в Царское Село, а 17 сентября 1866 года, в день Веры, Надежды, Любови и матери их Софьи – в ясный и по-летнему теплый день въехали в Петербург. Весь Невский проспект был заполнен бесконечной вереницей золоченых придворных карет, многочисленной свитой, следовавшей верхами за каретой, в которой рядом с невестой сидела и императрица-мать, и гвардейскими полками, стоявшими шпалерами вдоль проспекта. Дома были украшены цветами, коврами, русскими и датскими флагами.