Единорог

— И на том спасибо.

— Но вы вполне можете ею стать. Правда, для это вам придется отыскать своего Мерлина, ведь ваш Валера на Мерлина никак не тянет.

— Мне кажется, вы его недооцениваете.

— Разве он похож на Мерлина?

— Скорее на короля Артура, — пробормотала я.

— Он всего лишь бывший афганец, ставший теперь бандитом. Или новым рус-ским. Как это у вас называется?

— А я всего лишь домашняя девочка, студенточка-третьекурсница.

— Вы, Валерия, прежде всего дочь своих родителей, дочь пана Станислава и пани Нинианы. Сами по себе вы действительно еще никто, но природа в вас заложила так много, и возможностей у вас, Валерия, неисчислимое множество. Теперь все зависит лишь от судьбы.

— Не от меня?

— Нет. Только от судьбы. Она может повернуть и так, и этак, бросить вас в обы-денность или заставить окунуться в неведомое.

— Я не хочу, чтобы он погиб.

— Тогда порвите с ним. Правда, отвадить его будет не так-то легко. Он привык сам принимать решения, и вам принять решение он не позволит.

— Вы преувеличиваете.

— Вовсе нет, — и прибавил без всякой связи с предыдущим, — В нем есть что-то детское, правда? Какая-то изначальная невинность, присущая лишь животным и явле-ниям природы. С такой невинностью взирает кошка, пожирающая задушенного голубя.

— Все это лишь метафоры.

— Вы никогда не задумывались о том, скольких же человек он убил?

— Многие убивают.

В голосе моем слышна была неуверенность.

— В нынешнем мире уже далеко не многие, Валерия. А ведь он убийца, Валерия. И то, что он творил в той пустынной южной стране, это одно. Но он убивал и здесь, убивал своими руками и отдавал приказы. Неужели это не волнует вас, Валерия?

Я молчала.

— Или волнует? Валерия?

— Я стараюсь об этом не думать.

— Но рано или поздно вы столкнетесь с этой стороной его жизни. Ведь он убийца — по сути своей, Валерия!

— Вам-то что до этого? — сказала я слабо, пытаясь защититься от его натиска. Разве я не думала сама о том, что ВАлера убивал, о том, что он иной, не такой, как я, разве я не думала? Но что мне было делать, если судьба, проклятая судьба моя уже за-ставила меня полюбить его и в нем одном увидеть чудо бытия?

— Мне — ничего. Я много повидал убийц, — продолжал меж тем Асмодей, — всяких, и таких, как он, видел. Это самый худший вид убийц, хуже только те, кто убивает со злобы или по пьяни. В таких, как он, нет фантазии, нет осознания глубины того, что они творят…

— Хватит!

Я вскочила и заходила по кухне.

— Я не хочу это больше слушать. Вас это не касается, ясно? Лучше бы сказали мне, кто меня преследует.

— Вы все узнаете в свое время, Валерия. Все — в свое время.

— А Валеры не касайтесь, слышите?

— Вы действительно любите его, Валерия?

— Люблю.

Бес усмехнулся.

— Люблю, как умею, сказала я, — На большее, видно, не способна.

— Вы способны на очень многое, Валерия.

— Вам-то откуда знать?

— Оттуда, — не оригинальный ответ.

— Угу, — сказала я, — Но я его люблю, и тема на этом закрыта.

Асмодей внимательно смотрел на меня, словно изучал. Наконец, он отвел взгляд. Казалось, его удовлетворило то, что он увидел.

Мы стояли друг против друга. Непроницаемо-змеиные глаза беса упирались в меня, будто стволы двустволки. В этот миг мне неожиданно остро и четко подумалось о Валере. Даже не так. Я вдруг ощутила его с непостижимой ясностью, не близость его, а его самого. Ощутила то напряжение, в котором он живет, — словно гитарная струна, тронь и отзовется гитарным звуком. Ощутила то сочетание детского и глубоко-зрелого, что составляло его сущность; его настороженное одиночество, кошачью его независи-мость и легковесность. Валера! О, боже мой, Валера!

Асмодей молча смотрел на меня. А я — я видела песок, желтую пыль и серый вертолет, с десяток людей вокруг него; я видела, как светловолосый худой парень словно споткнулся, голова его мотнулась назад. И очень остро, странно остро я ощути-ла вдруг кровь, горячую и вязкую, словно расплавленный металл. Мы были на практи-ке однажды на металлургическом комбинате, это по экономгеографии у нас была прак-тика; и там я видела, как из печи по желобу течет этот огненно-яркий и жаркий ручеек. Такой вот ручеек будто потек по моему сердцу, по спине, обжигая. Асмодей смотрел на меня.

— Так — было? — спросила я хрипло.

— А что вы видели?

— Ничего.

Асмодей скривил тонкий рот.

— Вы это со мной сделали?

— Я ничего не делал.

— Я так скучаю по нему, — вырвалось у меня.

— Когда вы умрете, вы будете скучать еще больше.

— Когда я… — я захлебнулась словом, — Что вы несете?

— Знаете, Валерия, даже если вам посчастливится умереть точно по Грину, после смерти вы все равно расстанетесь. Он ведь пойдет в ад, а вы…

— В рай? — рассмеялась я невесело и, глядя в змеиные глаза Асмодея, медленно прочла ему в лицо Бальмонтовскую "Тень от дыма".

Мое несчастье несравнимо

Ни с чьим. О, подлинно! Ни с чьим.

Другие — дым, я — тень от дыма,

Я всем завидую, кто дым.

Они горели, догорели,

И, все отдавши ярким снам,

Спешат к назначенной им цели,

Стремятся к синим небесам….

….Увы, я сам себя не знаю,

И от себя того я жду,

Что преградит дорогу к Раю,

Куда так зыбко я иду.

— Неплохо, — сказала Асмодей, — Кто это?

— Бальмонт. Костя. Был такой поэт, в девятнадцатом веке жил.

— "Куда так зыбко я иду". В вашей жизни все еще может перемениться, Валерия. Вы сами еще можете перемениться. А пока мой вам совет…

— Да?

— Носите сердолик, он защищает от злых чар. И знаете еще что? Не нужно раз-рушать свое целомудрие лишь для того, чтобы показаться достаточно современной.

— Это — не ваше — дело, — злым шепотом сказала я.

— Носите сердолик, Валерия, — повторил он. И пропал.

Мне все равно. Может, мне, и правда, надо носить сердолик?

Только бы с Валерой ничего не случилось. Да, может, он и убийца, но это озна-чает и то, что он сам ходит под смертью. Каждый день, каждый час. Что будет со мной, если с ним что-нибудь случиться? Дурацкая постановка вопроса. Получается, что я за-бочусь прежде всего о себе самой.

Я скучаю по нему. Мы сегодня виделись, а я уже скучаю. Когда он не здесь, мне кажется, что моя жизнь не полна, в ней чего-то не хватает — как в стене кирпича, как в срубе бревна, как у небес атланта. Я так по нему скучаю, Господи.

Марина Светлова, 19 лет, студентка 3-го курса географического факультета:

Валерия — сумасшедшая? Ну, что вы. Она была из тех приземленных людей, ко-торые никогда не сходят с ума. Фантазии в ней не было ни на грош. По-моему, она только и думала, что об одежде и косметике. Стоило у кого-то появиться обновке, как она обязательно спрашивала, почем купили и все такое. И то же самое с косметикой.

У нас был хороший курс. Было с кем обсудить новый спектакль или фильм, кни-гу хорошую, но Валерия была не из таких. Говорить с ней вообще было не о чем.

Мне кажется, такие люди с ума не сходят, разве что какое-то наследственное за-болевание, но у нее вроде бы ничего такого не было.

Инна Михайлова, 19 лет, студентка 3-го курса географического факультета:

Лера была отчаянная фантазерка. Не была она сумасшедшей, глупостей не гово-рите. А что у нее в дневнике написано, так это она так развлекалась. Ей бы в ролевые игры играть, но для этого она была слишком большой индивидуалисткой.

Я знаю ее еще со школы и давно уже поняла, что Лера про себя часто рассказы-вает всякие небылицы. Она врала не для того, чтобы лучше показаться, хотя и такое бывало. Чаще она врала просто так. Может, из-за того, что жизнь у нее была очень про-стая. Скучная у нее была жизнь, что и говорить, она же никуда даже не ходила. И парня у нее не было, ну, долго не было. По-моему, она до этого пресловутого Валеры вообще никогда с парнями не гуляла, хоть много про это рассказывала, придумывала себе ка-ких-то ухажеров. Между прочим, она так рассказывала, что не поверить ей было не-возможно. Потом уж выясняется, где правда, а где выдумки, а иногда так ничего и не выясняется.