Единорог

— Вы затронули интересную проблему, — сказал он, — А если бы я назвал себя, к примеру, Христом или, скажем, Кришной?

— С этим сложнее, — сказала я.

Наша беседа стала принимать какой-то абсурдный оттенок. Но я этому не удив-лялась, не удивлялась тому, что сидим и треплемся то ли о мифологии, то ли об именах, а ведь совсем недавно я считала его своим преследователем и вся горела праведным негодованием. И куда что делось? Похоже, я так и не пробудилась, хотя мой зеленый туман исчез. Дело было, наверное, вовсе и не в зеленом тумане, я просто спала наяву, и зеленый туман был здесь не при чем — ну, прокружил и исчез, с кем не бывает.

Асмодей продолжал:

— То есть, чем известнее имя, тем меньше шансов носить его и не производить вреда?

— Что-то в этом роде.

— Ведь Илуватар — это, в общем-то, тоже бог, и, в отличие от того же Христа, бог-создатель. Кстати, вы что же, Валерия, увлекаетесь Толкиеном?

— Упаси боже, — сказала я совершенно серьезно, — Но я его читала.

Будто в чем-то плохом признавалась.

— Не каждый, кто читал Толкиена, может с ходу вспомнить, кто таков был Илу-ватар.

— А вы? — сказала я, — Вы, часом, не толкиенист? Для средневекового беса это, знаете, все-таки слишком.

Он усмехнулся и покачал головой.

— Знаете, — сказала я, — я где-то читала, что всякий культурный человек должен прочитать Толкиена.

— Оправдываетесь?

— Наверное, — сказала я, — Мне нравится Толкиен. Просто как писатель. Знаете, из всех, кто писал фэнтэзи, он был единственным, кто писал не фэнтэзи, а именно сказа-ние. Сказку, легенду, но вовсе не фэнтэзи. А я люблю сказания. И еще, каюсь, мне нра-вятся толкиенистские анекдоты. Хотя большинство из них сочиняются по принципу: "не смешно, зато про войну". Могу даже вам рассказать парочку.

— Расскажите, — сказал Асмодей, — любопытно будет послушать.

— А вы фактуру-то знаете? — сказала я, — А то непонятно будет. Ладно, рассказы-ваю. Ползут девять червяков мимо Изенгарда. Один, с золотой короной на голове, го-ворит: "Что, ребята, до Сарумана докопаемся?". А другой в ответ: "Молчи, Ангмар-ский. До Гэндальфа уже докопались".

— Смешно, — сказал Асмодей, но даже не улыбнулся.

— Ничего вам не смешно. Вы сказали, что вас заинтересовала создавшаяся вокруг меня ситуация.

— Да, я это говорил.

— Не означает ли это, что вы ориентируетесь в этой самой ситуации?

— Знаете, Валерия, — сказал он после некоторого молчания, — ваши чувства мне понятны, но они неприятны мне с эстетической точки зрения. Вы словно хотите загля-нуть в конец книги.

— Нет, это не книга! Это моя жизнь. Это моя жизнь, слышите?

— Мне кажется, вы, люди, очень мало замечаете, что это — именно "ваша жизнь".

— Ах, да, — сказала я, — Вы же не человек, вы же вроде бес.

— Не без того, — согласился Асмодей, — Но вернемся к нашей теме. Мне кажется, что люди в большинстве своем просто тупо живут, мечутся, не замечая, что проходит их единственная, богом данная жизнь.

— А я верю в реинкарнацию, — пробормотала я.

— У вас только одна жизнь, Валерия.

Я взглянула на него от чашки, удивленная его странным, неоспоримым тоном.

— У людей? Или у меня?

— У вас, Валерия, у вас.

Он сказал он это так уверенно, что я неожиданно поверила. У меня одна жизнь, и когда придет мне пора умирать, я умру навсегда, чего бы я там не думала про реин-карнацию и прочую чепуху. О, боже, как же это страшно!

В сущности, мы действительно очень мало осознаем, что живем — именно здесь и сейчас. Мы строим планы, думаем о прошлом, мы вязнем в том, как другие люди представляют нас и нашу жизнь. Мы что-то делаем, непонятно что, зарабатываем день-ги, тратим их — и не замечаем, как впустую растрачиваем дни, каждый из которых не-повторимая драгоценность. Мы не замечаем порой даже, какого цвета небо у нас над головой.

Асмодей смотрел на меня, и лицо у него было такое, словно он читал мои мыс-ли. Не знаю даже, как описать его выражение — согласие и скука, вот что было написа-но на смуглом лице псевдобеса.

— Из всего сказанного я поняла лишь одно: вы мне ничего не расскажите. Ведь не расскажите?

— Не знаю, — сказала Асмодей, — Вас несомненно настигает судьба, Валерия. Вы убегаете от нее, а она вас настигает. Вообще-то я против судьбы. Давайте остановимся вот на чем: вы будете задавать мне вопросы…

— А вы НЕ будете на них отвечать, — подхватила я.

— Возможно. Во всяком случае, я подумаю, отвечать или нет. Спрашивайте, Ва-лерия.

Я онемела. У меня закончился запас слов, я не знала, о чем спросить. Кто пре-следует меня? Зачем он это делает? При чем здесь Великое Деяние? Но первое, что вы-рвалось у меня, было:

— Кем была моя мама?

Пустые глаза Асмодея притягивали меня, как дуло винтовки притягивает взгляд расстреливаемого. Губы беса шевельнулись, и в этот самый миг грянул дверной звонок — будто гром с небес.

Было уже четыре. Впервые за время нашего знакомства Валерка пришел вовре-мя.

Вот тут-то я испугалась. Все было словно в дурном анекдоте про рано вернув-шегося мужа. Почему-то я была уверена, что наличие Асмодея в моей квартире Валер-ку разозлит, хотя теперь я не понимаю, чего я так испугалась. Валерка меня не знает, не знает моих знакомых. Может, у меня дядя — бес. Ага, и тетя — бесиха.

Но я испугалась. А это бес чертов, Асмодей, посмотрел на меня так заговорщиц-ки, встал, отодвинув стул, и пошел в прихожую. Я побежала за ним.

Асмодей остановился возле входной двери. Звонок снова залился своим дурац-ким электронным чириканьем.

— Кто там? — спросила я с отчаянием.

— Лер, это я, открой.

Я посмотрела на Асмодея. Он усмехнулся, нагнулся ко мне и, приблизив губы к моему уху, сказал шепотом:

— Не беспокойтесь, Валерия. Если бы мы были в анекдоте, вам не пришлось бы меня прятать. Имейте в виду на будущее. Если выйдете замуж, лучше меня любовника вам не найти.

И исчез. Просто взял и исчез. Я, как дура, пошарила в воздухе рукой. Не — как и не было.

Я глубоко вздохнула. Ладно — глюки у меня. С кем не бывает. Будем надеяться, Валерку это не отпугнет, у него наверняка есть знакомые со съехавшей крышей.

Я открыла дверь. Валерка зашел, вздернул мне подбородок и посмотрел на мою царапину.

— Везучая ты, Лерка, — сказал.

— Я знаю.

— Да ни хрена ты не знаешь, — беззлобно отозвался он.

Повесил дубленку, разулся. Вид у Валеры был какой-то усталый, и главное — Валерка так настороженно-странно смотрел на меня, словно ждал, что сейчас со мной еще что-нибудь случиться.

— Слушай, Лер, — сказал он, — Я не жрал сегодня. Ты меня покормишь?

— Идем, — сказала я.

И пошла впереди него на кухню, думала: хоть чашки грязные со стола убрать. Чашки пропали. И ложки тоже. Мало того, пропала трехлитровая банка с маминым ян-тарным вареньем! Я испытала жгучее желание проверить шкатулку с мамиными укра-шениями и собственный кошелек. Никогда бы не подумала, что бесы такого масштаба пробавляются мелкими кражами.

В задумчивости я разогрела картошку, залила еще сметаной с поджаренным лу-ком. Валерка был так мил, что съел всю сковородку. То есть сковородку он, конечно, оставил, она же чугунная. Все-таки наша повседневная манера говорить — это что-то.

Я заварила чай. Честно говоря, я боялась, что он спросит про варенье, но он и от чая отказался. Сказал:

— Иди сюда, посиди со мной.

Поймал меня за руку и усадил на табуретку, стоявшую в углу.

— Ты очень испугалась? Утром?

— Нет, — сказала я, — Я и понять ничего не успела.

Он кивнул, словно именно такого ответа и ожидал от меня. Взял меня за руку.

— Хочешь, куда-нибудь сходим? Лер?

— А ты хочешь? — сказала я безнадежно, — Ты же устал.

Он хмыкнул.

— С чего ты взяла? Но идти никуда не хочется. Давай просто посидим.

— Пойдем в зал, — только и сказала я.

— Идем, — отозвался Валерка, поднимаясь. Свитер у него задрался, и я на миг увидела — черный металлический предмет, заткнутый за пояс его брюк. Я обомлела.