Страница 52 из 70
Звонок был с утра. Докладывал Матвеев.
Юрий Степанович Панкратов выслушал его и остался доволен:
— Хорошо, Петр Васильевич, согласен. Так, а кто такой Серегин? Понятно, скрашивает ее одиночество. Вполне объяснимо — женщина она одинокая. Ах, он женат? Ну, это дело его жены, а не наше с тобой. Значит, Елена Петровна навещала нашего врача? Петр Васильевич, но ты же сам сказал, что, по словам Поляковой, она могла предлагать ему не то, что нас интересует. Колечко, например. Однако цепочка занятная: участок — она — Зайцев. Врач, без сомнения, — последнее звено здесь. А первое, возможно, Кудрявцева. Почему возможно? Потому что пока ни у меня, ни у тебя в руках нет фактов, мил человек. Максимально усильте работу по Кудрявцевой. Нам надо знать и каждый шаг Зайцева. Кстати, зачем он ездил в Москву? Это нам неизвестно. А пока же с твоим очаровательным сообщением о японском платке и чешской дубленке я не могу бежать сломя голову к Михаилу Павловичу. Что говорит комиссия? Опять все в полном порядке? И никаких утечек? Но получается какая-то ерунда, нескладуха, проще говоря. Мы фиксируем утечку, а они нет. На других предприятиях области, где идут аналогичные проверки, для нас ничего интересного. И все-таки мне кажется, что собака зарыта в технологическом процессе. Срочно запроси покупателей заводской продукции, когда у них начались отказы оборудования. Да, именно отказы. Видишь ли, я подумал, что комиссия, которая проверяла сборочный цех, не дошла до истины, потому что искала ее не там. Пойми, если я краду раствор, а вместо него добавляю воду, процесс гальванизации будет неполным, и это рано или поздно скажется, должно сказаться на приборах. Это архиважно, Петр Васильевич, сам догадываешься, если речь идет о высокоточных приборах — почему. Ну, кажется, почти все. Передавай привет ребятам. И супруге. Чует мое сердце, что еще немного и развяжем этот хитрый клубок. Давай, дорогой, поднажми на извилины, они у тебя молодые, глубокие. И держи меня в курсе, можешь после девяти вечера, если срочное что-то, звонить домой. Михаил Павлович уже дважды с Москвой объяснялся, имей это в виду. Он нас не торопит, но мы сами должны шевелиться. У нас же с тобой ничего не было, помнишь? Только ориентировка и непроверенные слухи о том, что у вас в городе можно без очереди за хорошие деньги поставить золотые зубы. А теперь мы, как крезы, богаты информацией. Значит, что? Значит, надо лишь выжать из нее максимальное количество логики и правды. Будь здоров!
В Москву Елена Петровна съездила очень удачно. Врач посоветовал ей быть более умеренной и разборчивой в еде и пройти в местной больнице курс голодания. «Вот еще, — подумала с возмущением Елена Петровна, — буду я голодать. Гастрит — это не рак, даже не язва желудка, с гастритом люди до ста лет живут!»
Подарки она купила всем. Внуку Максиму пять немецких колготок и заводную кувыркающуюся обезьянку, дочери дорогую комбинацию, зятю — чертика на резинке в машину повесить, себе — зимние югославские полусапожки, а Василию Митрофановичу — кроссовки фирмы «Адидас» сорок шестого размера. Конечно, кроссовки можно было купить и Вере с Сашей. Да и самой бы не помешали. Но все нужные размеры кончились, остались только сорок шестые. Елена Петровна подумала с минуту и взяла для Василия Митрофановича. Пусть порадуется, пусть знает, что она незлопамятная, что она простила его.
Дома за эти два дня ничего не случилось, Максимка не простыл, Вера работала в первую смену, Саша успевал забирать ее с завода и подвозил прямо к яслям за Максимкой.
Больше всего Елену Петровну интересовал Серегин. Как он здесь без нее? Не забыл? Не соскучился? Переработал оставшийся раствор? Если сделал все хорошо, то она может снова пойти к Евгению Александровичу и продать патрончики. Какой он молодец, что довез ее из Москвы почти до самого дома! Серегину, разумеется, об этом говорить нельзя. Еще заревнует, хотя ничего даже и не было. Евгений Александрович всю дорогу расспрашивал о заводе, как будто сам хотел на него переходить. Она ему рассказала все, что знала, разумеется, кроме того, что с золотосодержащим раствором имеет дело. И даже про Белова, как он за ней ухаживал. Хорошо бы вместе с кроссовками принести Василию еще хотя бы один флакон раствора. Интересно, чему он больше обрадуется: раствору или кроссовкам? Раствор можно хоть каждый день приносить, а такой подарок надолго запомнится.
Сегодня к двенадцати ночи Василий должен подъехать к проходным. Вчера он дежурил и не мог. Пришлось тесниться в проклятом автобусе. Хорошо еще, что Костылева какого-то парня знакомого впереди поставила. Приятный молодой человек. А я ему чем-то понравилась, это точно. Нинке сказала, а она, как обычно, смеется. А парень-то, когда выходил, на меня оглянулся и даже рот раскрыл. Я заметила, у меня зрение отличное. Надо у Костылевой спросить, откуда она его знает и сколько ему точно лет. Кольца у него на правой руке не было. Наверняка разведенный. Еще бы, мотается по командировкам, какой жене понравится? Взяла и турнула его. Нет, не буду Нинку ни о чем спрашивать, а то опять на смех поднимет, А насчет голодания я здорово ей сказала. Теперь в обеденный перерыв могу около ванн оставаться, а отдыхать — когда захочу.
Скорей бы этот обед кончался. Банку я зачерпнула, а переливать в бутылку надо в раздевалке, сюда могут войти в любую минуту. Да и камера проклятая эта подглядывает, наверно. Хотя нет, когда она начинает работать, звук такой раздается, словно уж шипит, и красная лампочка загорается. Хитрая штука, но я все равно хитрее вас, начальники. Раствора вон сколько, а я-то всего пол-литровую баночку.
Пора!
Кудрявцева прикрепила резиновым бинтом на руку, чуть ниже локтя, тяжелую банку с раствором, перебросила через нее белый халат и, подняв глаза на камеру и подмигнув ей, пошла по широкому коридору в раздевалку. Навстречу гурьбой высыпали шумные, чему-то смеющиеся девчонки во главе с Костылевой.
— Ты что, Кудрявцева, уже закончила смену? Не рано ли? — засмеялись они.
— Будет вам ржать, глупые! — остановила их Костылева. — Человеку опять с желудком плохо, а вам все хиханьки!
— Ничего, Нина, — сквозь сжатые зубы улыбнулась Елена Петровна, прижимая левую руку с халатом к животу, — до наших лет доживут — узнают, почем фунт лиха, — и прошла мимо.
— До наших лет! — передразнил кто-то. — А сама любовника завела, бесстыжая!
Кудрявцева вздрогнула, не выдержала, обернулась:
— Да, завела. Ну и что? Зато на тебя, молодую такую, никто не посмотрит! — и захлопнула за собой дверь.
Ну, разве это люди? Сплошные завистники. Если рядом человеку хорошо, они даже спать спокойно не смогут, будут думать, как бы его уесть. Завидуйте, бог с вами. А вернее, не бог, а черт. Бог — он со мной. Я даже молитву теперь знаю, Евгений Александрович не обманул, написал.
Елена Петровна, напевая, сняла резиновый бинт, поставила банку с раствором на стул и открыла свой шкаф.
В этот момент дверь скрипнула и вошла Костылева, посмотрела на Кудрявцеву: шагнула к своему шкафу, который был неподалеку от двери.
— Что это у тебя в банке, Лена?
Кудрявцева вздрогнула и от испуга даже не выпрямилась, а так и осталась стоять, наклонившись к шкафу, спиной к двери.
— У меня? В банке? В этой, что ли? — Она разогнулась, щеки запылали от прилившей крови. — Это я так, кислоты соляной взяла. Два дня не была дома, а воду отключали, потом снова дали, а она такая ржавая после ремонта труб пошла, что моментально все загадили: и ванну, и раковину, и туалет. Хотела почистить. А что, разве нельзя?
— Кислоту-то? Почему нельзя? — Костылева достала из сумочки носовой платок, высморкалась. — Простыла, кажется. Соляную кислоту можно. Ее мало разве? Вон на рельсах целые цистерны стоят, хоть купайся. Только на проходной вахтер может заметить, шума не оберешься.
— А ты думаешь, я эту банку на вытянутых руках через проходную понесу? Что я, совсем без ума?
— Соляной кислотой хорошо чистить, — Костылева сунула носовой платок за рукав белого халата, — я аж в позапрошлом году почистила — до сих пор блестит.