Страница 39 из 70
Но Людочки не оказалось дома. Евгений Александрович с полчаса беспрерывно нажимал на кнопочку звонка, наконец открылась дверь соседней квартиры, и худая светлоглазая старуха сказала, подозрительно глядя на него:
— Их никого нет, они в отпуске, гражданин.
— А как же Игорек? — растерялся Евгений Александрович. — Он же в первом классе должен учиться.
— Что вы, ему только на следующий год в школу. Людмила Васильевна должна приехать в конце недели. Что ей передать?
— Скажите, что приезжал… Впрочем, я сам ей позвоню. — Евгений Александрович понуро вышел из подъезда. Завтра нечетный день. На работу во вторую смену. А куда ехать сейчас?
И он неторопливо выехал на трассу в сторону дома. Накрапывал дождь. Навстречу, слепя фарами, шли машины. Почти беззвучно и однообразно работали на ветровом стекле дворники: влево — вправо, влево — вправо. Евгений Александрович подумал, что его судьба чем-то напоминает дождь и эти щетки. Сначала впереди ничего не видать, мутные очертания предметов, движущихся навстречу, а потом небольшое усилие, и все становится отчетливым, ясным, чтобы через определенный кем-то свыше промежуток времени снова стать на ветровом стекле расплывчатым и неясным. Да, жизнь, как африканская зебра, — вся в черную и белую полоску. Надо только поскорее перебираться через черную полосу и не торопиться, когда попадаешь на светлую. Сегодня у него черная полоса, к которой он просто не подготовился, успокоенный тем, что все шло нормально: магаданская вдовушка регулярно приходит со слитками и каждый раз приносит все больше. Последний визит оказался очень внушительным: слитков в виде симпатичных патрончиков оказалось триста семьдесят граммов. Евгений Александрович, внутренне приготовившись к схватке за цену, предложил не как прежде двадцать рублей за грамм, а в половину меньше, поскольку товара было много. Он ожидал, что вдовушка начнет возражать, но она неожиданно легко согласилась. Вначале он заподозрил что-то неладное в этом легком согласии ее, а потом догадался, что, во-первых, ей срочно нужны деньги, а, во-вторых, она наверняка не имела другого покупателя. В этот раз вдовушка была одета куда наряднее, чем раньше: в симпатичном плаще, на голове совсем неплохой японский платок, прошитый золотистой ниткой, в руках — изящная кожаная сумка с торчавшим из нее складным зонтиком. В ушах — серьги, на левой руке — забавный перстенек, который явно тянул рублей на пятьсот. Ну, все понятно: почуяла баба вкус к хорошим вещам, а деньги кончились, вот и согласилась.
Ай да Евгений Александрович, ай да Зайцев, ай да молодец! Золото, которое по государственным ценам стоит без малого пятнадцать тысяч, он сумел купить всего за четыре. Вот это навар, вот это коммерция! А что? Разве он украл у бедной вдовушки рыжье? Нет, он купил его по добровольному ее согласию. И колебалась-то она всего двадцать минут, пока он быстренько, сам еще не веря в такую сумасшедшую удачу, слетал на машине в гараж, взял из тайника деньги и привез Елене Петровне. На ее лице еще можно было прочитать следы недолгих раздумий, даже растерянности, но когда она увидела аккуратную пачку двадцатипятирублевок, глаза ее заблестели счастливым, почти благодарным блеском. Ну, разумеется, она должна быть благодарна Евгению Александровичу. Интересно, много ли у нее осталось от мужа этого наследства? И зачем ей столько денег? Была бы она помоложе хотя бы лет на пять, да чуть стройнее, можно было бы попытаться войти с нею в более дружественный контакт, ведь наверняка она одинока, иначе не согласилась бы так легко на предложенную минимальную цену, иначе бы кто-то ее научил, надоумил, что одиннадцать рублей за грамм — это почти что задаром. Впрочем, контакт может и не потребоваться, если золото у нее подошло к концу. Хотя по внешним признакам это было неясно. Вела себя вдовушка в этот раз даже несколько вызывающе, сама попросила ее отвезти домой, что Евгений Александрович с удовольствием сделал. Они подъехали к какому-то дому, и вдруг вдовушка показала пальцем на окна второго этажа:
— Здесь ворожея живет, самая настоящая. Она мне однажды предсказала, что муж мой умрет от простуды. И на самом деле он через два месяца умер. Извините, вы мне как-то говорили, что молитвы знаете?
— Кое-какие, — Зайцев усмехнулся. — А вам-то они к чему? Грешны?
— Да так, — вдовушка почему-то покраснела и кокетливо опустила глаза. — Вы уж мне хоть маленькую напишите на бумаге, ладно?
— Хорошо, в следующий раз, когда придете в гости, я приготовлю.
— Тогда через пару дней, ага? — Она взялась за ручку дверцы и озорно блеснула темными глазами. — А вы небось думаете, я здесь живу? Нет, я живу отсюда неподалеку. А сюда попросила подвезти для конспирации. Понятно? — И вышла.
Зайцев покачал головой и быстро вернулся на работу.
Металла у него скопилось достаточно, на много лет беззаботной работы. И не граммами паршивых колечек, гражданин Поляков, измеряется этот запас, а килограммами. В Москву для Вернера Штольца возьму побольше. Интересно, сколько он запросит теперь за грамм? Я начну свой торг с пятидесяти рублей. Но меньше, чем за двадцать, не уступлю. Надо будет все продать, до последнего грамма. А потом, когда будет тысяч сто, можно будет попросить политического убежища где-нибудь. Или нет, сначала надо очень аккуратно на эту тему с Вернером поговорить. Так-то, Поляков! Только попробуйте написать анонимку! Я все спрячу, все до единой пылинки. Вам ничего не останется. Да и мне ничего не будет, не найдут. Ну, потрепят нервы. А разве мне их мало кто трепал? Доказать эти сыщики ничего не смогут. Клиенты мои разлетаются по белому свету, однако в отличие от пчел мед с них собираю я. И все ужасно довольны. И никакого шума. А Поляковы — не в счет. Бог мой, да я когда-нибудь, когда буду за границей жить, и имен-то их не смогу вспомнить!
Елена Петровна Кудрявцева возвращалась с работы рейсовым автобусом. Настроение у нее было неважное. И причины на то были веские. Опять начал побаливать желудок, в нем словно поселился маленький ежик, который вдруг ни с того, ни с сего начинал распрямлять там, внутри, свои колючки, и от боли ей хотелось плакать. Она торопливо доставала порошок соды, высыпала на язык и бежала в комнату приема пищи, запивала холодной водой. Подруги молча жалели ее, а технолог Нина Борисовна Костылева прямо сказала:
— Ты, Ленка, не жалеешь себя совсем. Тебе надо переходить на другой участок, работать только в первую смену и лечиться. Напиши заявление в цехком, получишь путевку в какой-нибудь Пятигорск или Кисловодск, и лечись. Тебе, как передовику, путевку должны выделить в первую очередь, и бесплатную в придачу.
— Вы правы, Нина Борисовна, — улыбалась, бледнея от боли, Кудрявцева. — Я на следующий год в санаторий обязательно возьму путевку, мы вдвоем с Василием поедем.
— Счастливая ты, — вздыхала Костылева. — В такие-то годы найти себе мужчину, да еще красивого, да с головой. Наши девки в двадцать пять лет горе мыкают, все выбирают, перебирают, а тебе он такие подарки делает, и машина у него есть. Да и сама ты еще в соку, хоть Верка и сделала тебя бабушкой.
— Мужика хорошего найти — это уметь надо, — Елена Петровна прикрывала глаза, думала о Серегине, и боль постепенно отпускала. — Мы с ним на Новый год или весной распишемся. Жена у него совсем плохая, а дети, считай, выросли, так что он будет скоро свободен.
— Ой, девка, а не жалко тебе его жену-то?
— А с чего это мне вдруг должно быть ее жалко? — удивилась Кудрявцева, — Она свое взяла, пусть теперь посторонится. По-человечески, конечно, мне ее жалко. Но, с другой стороны, Нина Борисовна, если жалеть всех, то разве когда-нибудь сама будешь счастливой? Меня разве кто жалел, когда я со своим алкоголиком мучилась? То-то! Ну, вот и полегче мне стало.
— Да ты посиди, посиди, девчонки там за тебя детали вынут. Ты свое наверстаешь. Мы на обед пойдем, а ты поработаешь.
— Ну, спасибо. И правда, минут пять еще посижу, отдышусь как следует. Слышь, Нина Борисовна, а что это у нас на участке какую-то ерунду поставили, крутится во все стороны, как прожектор в театре?