Страница 37 из 70
— Минут пять назад, Михаил Павлович.
— Спасибо, — Алексеев поднял трубку телефона и набрал домашний номер. — Алло, Валя, это я. Ну, как там, положили? Так. Какой этаж и номер палаты? Погоди, запишу в календаре. Понятно, второй этаж, четвертая палата. Они с собой все взяли, ничего дополнительно не надо? Ты не расстраивайся, Валя, я вечерком после работы заеду к ним, навещу. Ну, будь здорова, — он положил трубку.
За минувшую неделю Евгений Александрович Зайцев так устал, что вчера, просмотрев аккуратные записи и подсчитав доходы: получалась тысяча четыреста рублей, — решил, что сегодня имеет полное право на один вечер отдыха.
Вернувшись с работы вместе с Настенькой, он, не говоря ей ни слова, включил «Шарп» с записью концерта Ивана Реброва, приготовил бутерброды, распечатал коробку шоколадных конфет, достал из серванта предпоследнюю коробку «Камю», налил себе и вопросительно посмотрел на жену.
— За что пьем? — спросила Настенька, стоя перед ним.
— За мечту.
— Глупый тост, — Настенька сморщила носик, неохотно откусила шоколадную конфету и положила ее на поднос.
Евгений Александрович сделал вид, что не расслышал определение своего тоста, прикрыл глаза и стал подтягивать певцу, кассету с записью концерта которого подарил Вернер Штольц:
— Ямщик, не гони лошадей!
Ах, Вернер, Вернер! Знал бы ты, какую радость доставил своим приглашением и своим гостеприимством. Это хорошо, что скоро ты приезжаешь в Москву. Ты, Вернер, неглупый мужик, хоть и немец, я помню, как загорелись твои светлые глазки, когда ты увидел патрончики. Ничего-ничего, я посмотрю на тебя в Москве, когда ты увидишь два десятка патрончиков. Хватило бы у тебя долларов. Интересных таких, необычных зеленых бумажек, перед которыми открываются любые двери любых магазинов и баров. Их много, этих дверей, правда не здесь, в России. Но какая разница? Важно, что эти двери существуют. Так что, Вернер, готовь доллары! А мы спешить не будем, мы еще не до конца выкачали магаданскую вдовушку.
— Ямщик, не гони лошадей!
— Шаляпин? — лениво спросила жена, у которой при всех ее прочих достоинствах не было даже намека на музыкальный слух.
— Иван Ребров, живет в ФРГ.
— Почему? Эмигрант?
— Понятия не имею. Мне политика до фонаря, я беспартийный. Я, может, в б-бога верую, как отец. А господь п-помогает мне, рабу своему Евгению, в личной жизни. Еще х-хочешь? А я выпью.
— Ты разве сегодня работать не будешь? — удивилась Настенька.
— Пардон, если нарушил твои п-планы, но я сегодня отдыхаю. Могу я позволить себе т-такую роскошь?
— Пожалуйста, только я к Зое собиралась.
— Перезимует твоя Зоя, д-дома побудешь. В кои-то веки муж рядом.
— Могу и дома, — равнодушно согласилась Настенька.
Пощечину, полученную от Евгения Александровича, она не могла ни забыть, ни простить. Обида затмевала здравый смысл. В тот вечер пришел отец, и она разревелась у него на груди. Отец, растерявшийся, дрожащий, когда понял, в чем дело, истерически крикнул:
— Я его изобью!
— Ничего ты с ним не сделаешь, у него ружье есть и даже пистолеты. И физически он сильнее тебя, — Настенька вдруг перестала плакать, глаза ее хищно вспыхнули. — Я ему сама отомщу. Я его напугаю. Он же милиции боится как огня. Это будет гениально!
— Что гениально? — не понял отец.
— Очень даже просто. Я напишу письмо в милицию, что у него есть незарегистрированное ружье. Его тогда вызовут, спросят, так ли это. Он испугается, и деваться ему будет некуда, он все перепишет на меня: и машины, и дачу, и катер. Он мне все отдаст, все!
— А про машину и дачу зачем писать-то? — поморщился отец. — Его же судить могут, а все имущество конфискуют, дура!
— Ты не волнуйся, о подробностях я писать не собираюсь, я так, намекну, что он накупил всего, а со мной не делится. Пусть, пусть его вызовут и припугнут. Он же трусливый, папа, да, ты даже не представляешь, до чего он трусливый. Он тут же приползет ко мне на коленях, сам предложит. Разве я его не изучила?
— Смотри, тебе видней. Но я бы не стал рисковать, — вздохнул отец.
— Рисковать? — снова вспыхнула злобой Настенька. — Да он унизил меня, понимаешь? Он ударил меня по щеке. Это все равно, что тебя ударил. Ты же меня за всю жизнь пальцем не тронул. А этот метр тридцать со шляпой думает, что ему все можно. Да еще не пускает меня никуда: в гараж нельзя, там бензином воняет, к Ольге на кухню нельзя, там у него какая-то работа, в старую квартиру, которую он продал за пять тысяч и все взял себе, тоже меня не пускал. А сам, наверное, туда девок водил! Нет, папа, я должна ему отомстить. А когда у меня будут деньги, хотя бы половина, тогда пусть он катится на все четыре стороны. Сморчок с залысинами!
— Гляди, доченька, тебе жить.
— Дай мне конверт и бумагу! — Настенька тут же, мстительно улыбаясь, написала письмо, а в конце поставила свою подпись.
— Ты с ума сошла! Надо было анонимно! — ахнул отец.
— Еще чего? Пусть знает, что именно я это сделала. Сговорчивее будет. А если выкрутится, я пригрожу ему, что напишу про его махинацию со старой квартирой. И еще что-нибудь разведаю.
— Он же псих, он может убить тебя или даже застрелить.
— Ерунда! Прежде всего он трус!
С того дня она с улыбкой наблюдала за поведением мужа, за его уверенными жестами, взглядами, походкой.
— Ты что постоянно улыбаешься? — спросил он, заметив в ней странную перемену. — Ты больше не обижаешься на меня?
— Конечно, нет, я простила тебя, потому что сама в прошлый раз вела себя неправильно.
— Вот и умница, давай я тебя поцелую, — Евгений Александрович приподнялся на цыпочках, потому что был в домашних тапочках, чмокнул ее в горячую тугую щеку и что-то замурлыкал, собираясь к Ольге работать.
В этот вечер, когда он неожиданно остался дома, Настенька хотела пойти к давней своей подруге Зое, посидеть у нее, посплетничать, потанцевать. К Зое должны были прийти гости, а Настеньке так мечталось снова, как четыре года назад, почувствовать себя в центре внимания мужчин. Но что поделаешь — дома так дома. Она позвонила Зое, сказала, что не придет, потому что плохо себя чувствует, забралась с ногами в кресло и уткнулась в роман «Фаворит», который Евгений Александрович достал за бесплатно поставленную коронку.
Часам к семи пришел отец, и Настенька ахнула, вспомнив, что именно сегодня день рождения мамы-покойницы, а этот день она всегда проводила с отцом. Евгений Александрович к приходу тестя был уже навеселе, пил редко — и обрадовался ему, как родному отцу.
— О-о, кого мы видим, кого мы имеем счастье лицезреть!
— Что это вы, Евгений, нынче до вечера и уже? — удивился Поляков.
— А просто так, без повода, потому что отдыхаю. Могу я отдохнуть, когда мне хочется? Имею на это право? В Конституции, между прочим, есть специальная статья, что человек имеет право на отдых.
— В Конституции много статей, — согласился Поляков и выразительно посмотрел на дочь. Она едва заметно отрицательно качнула головой. Значит, письмо или еще не дошло, или на него не обратили внимание.
Евгений Александрович наполнил рюмки:
— Знаю, знаю, будете спрашивать, как жизнь? Отлично! Как у графа Монте-Кристо после побега. Вы читали этот великий роман? Так вот, я, между прочим, тоже в некотором роде Монте-Кристо.
Поляков охотно съел два бутерброда с икрой и налил себе еще, недоверчиво качая головой.
— Ах, вы не верите мне? — засмеялся нервно Евгений Александрович. — Сейчас я вам докажу! — Он ушел в спальню и вскоре вернулся с белой тряпочкой в руках, развязал узелок, вытянул вперед правую руку. — Это знаете что? Это новая «Волга», тридцать первая модель. Вот захочу и куплю. Или «мерседес», — на руке у Евгения Александровича, на широкой ладони, лежали кучкой рыжие, похожие на небольшие патроны слитки золота.
Поляков вытаращил глаза и теперь уже одобрительно кивал головой.
— То-то, миленькие мои! — счастливо хохотнул Евгений Александрович.