Весёлая дорога

Мы прошли вдоль арыка к каким-то воротам, старик отпер их, и мы очутились в большом зелёном дворе. Здесь стояли две полуразрушенные мечети. Старик вёл меня между молодыми деревьями и без хвастовства говорил, обводя их руками:

— Сам посадил.

Затем, молодо прыгая по каменным лесенкам, он подвёл меня к белой плите и, водя пальцем справа налево, стал читать.

Он читал по-узбекски и немного переводил. Так я понял, что у человека, о котором шла речь, лицо было красивое, как луна, и жил он открыто. Душевный был человек.

Старик провёл меня ещё дальше, и внизу, под стенами мечети, мне открылся большой прямоугольный водоём. Дно у него было выложено белым камнем, поэтому толща воды была голубой. К водоёму вели каменные ступени. В одном его конце виднелся грот. Оттуда, из таинственного и прохладного подземелья, с шумом вытекала прозрачная ключевая вода.

Старик достал откуда-то пиалу, зачерпнул воды и, когда я её выпил, спросил озабоченно, будто владелец винного погреба:

— Ну, как?

Что я мог сказать этому доброму человеку, кроме «якши»?

Но я нарочно петляю между деревьями, старинными надписями и ключевой водой. Мне просто кажется, что вы не поверите, что весь водоём, а по-местному — хауз, снизу доверху был полон рыбы. Меж толстыми чёрными, серыми и синеватыми рыбьими спинами только местами проглядывало белое дно.

— А ну-ка! — сказал старик и достал из-под халата лепёшку. Он разломил её и половину дал мне. Мы бросили куски в воду, и на её поверхности поднялась буря. Рыбы метались, выпрыгивали, чавкали, желая ухватить кусок лепёшки.

— А один больной, — сказал старик.

— Где?

— А вот.

И я увидел у самого берега большую и грустную рыбу, которой было не до еды.

Вдруг на берегу хауза появился милиционер. Он встал на камнях, как памятник, и стал сверху глядеть на нас. Это был обыкновенный сержант милиции, который мог нас за что-нибудь оштрафовать. Неожиданно рядом с ним появился старшина, потом два лейтенанта, за ними старший лейтенант, потом капитан, и наконец вышел майор милиции. Они посовещались и, разделившись на две группы, пошли вокруг хауза.

В чём я был виноват? Как говаривали у нас в школе, что я сделал? Я, может быть, и допустил что-нибудь недозволенное, но совесть-то моя была чиста!

Милиционеры шли к нам с обеих сторон по берегам сказочного древнего водоёма.

Вот они сошлись за нами и перед нами, мы оказались в толпе милиционеров… И вдруг в руках одного из них появился фотоаппарат.

— Простите, — сказал один лейтенант, — не будете ли вы так любезны отойти в сторону, чтобы мы имели возможность сфотографироваться. Спасибо за внимание, — сказал он потом, когда мы со стариком отошли.

Милиционеры по очереди вставали у самой воды, сержант бросал в воду горсть семечек, рыба бурлила и прыгала, и они делали один кадр за другим.

Ещё раз поблагодарив нас, милиционеры скрылись.

— А ты разве не будешь меня фотографировать? — спросил старик.

Теперь пришло время рассказать о том, что это за чудесная рыба, которую никто не хочет ловить. Имя её — маринка. Её называют родной сестрой форели, но это неверно, она из семейства карповых, хотя любовью к холодной воде и формой тела действительно напоминает форель. В Нурате я видел полуметровых маринок, хотя говорят, что отдельные рыбины бывают по метру и весом до двенадцати килограммов.

Местные жители по древней традиции считают маринку священной рыбой. Рассказывают, что в прежние времена один «неверный» ослушался запрета, поймал маринку, зажарил и съел. И на другой день помер. С тех пор её никто и не ест.

— Да это же очень просто объясняется! — воскликнули местные атеисты. — Действительно, в брюшине у маринки есть чёрная ядовитая плёнка, её нужно удалить — и тогда рыбу можно спокойно есть.

Люди согласились, но всё равно не стали ловить рыбу.

— Послушайте, стыдно ведь нам не ловить её, — сказали атеисты. — Радио слушаем, газеты читаем, детей в школах учим, а сами к религиозным предрассудкам прислушиваемся, чёрт знает что!

Люди согласились, но всё равно не стали ловить рыбу.

— Думаете, зачем бек и мулла запрещали её ловить? Чтобы самим больше досталось! Вам запрещали есть, а сами за обе щёки уплетали, знаем мы их, знаем!

Люди поругали муллу и бека и прежние времена, но всё-таки не стали ловить рыбу.

Тогда в районном Доме культуры организовали вечер «Чудеса без чудес». Один восьмиклассник сбегал к арыку, поймал рыбину, вышел на сцену, распотрошил её, зажарил на виду у всего зала и съел.

— Мало! — сказал он. — Вкусно, но мало.

И все поверили, что вкусно. Но так и не стали ловить рыбу.

Вот она и плавает до сих пор.

Нет, конечно, можно было бы вывесить строгие объявления: «Кормить рыбу категорически запрещается!», как вывесили у нас в Ленинграде по поводу голубей.

Можно было бы устроить соревнование рыболовов и повытаскать за один день всю маринку из арыка. И навсегда тем самым покончить с тёмным прошлым.

Но тогда не стояли бы над арыком старые нуратинские аксакалы, отдыхая душой.

И не веселились бы дети, бросая рыбам семечки.

И не приходил бы никто к старому хаузу фотографироваться.

И не стали бы люди в разных концах нашей страны восклицать:

— Постой, постой, Нурата?.. Ах, это там, где вдоль улиц плавает рыба! Как я мечтаю побывать в Нурате!

Люди в степи

Конечно, вам приходилось видеть каракуль, и, может быть, вы даже гладили руками его крутые и крепкие завитки. «Каракуль» в переводе означает — «чёрное озеро». Вот с чем сравнивали драгоценный мех древние люди, и мы им верим, хотя мы никогда и не видели черных озёр.

Наша машина мчится по сухой, потрескавшейся степи, ровной, как лётное поле аэродрома. Кажется, что впереди никого нет и бессмысленно искать людей в этом унылом, глухом краю. Но вот ещё десять минут — и сквозь пыльное облако я различаю две юрты. От них нам навстречу бежит огромная степная овчарка.

Из одной юрты выходит мужчина. Это чабан Клич Авезов. Овцы пасутся неподалёку. Мы с трудом различаем их среди серых зарослей колючек и бесцветной травы. Там, между ними, верхом на лошади ездит женщина. Это его жена — Турсуной.

Недалеко от юрты стоит настоящий двугорбый верблюд. Вид у него такой, будто все сюда попали как-то случайно, а главный здесь — он. Но главные в степи, конечно, овцы, а верблюд возле них приживал. Его держат здесь на всякий случай, если испортится насос, которым выкачивают из-под земли воду. Тогда верблюд станет водолеем.

Всё, что растёт в степи, это корм для овец. Но присмотришься поближе к этим растениям, и тебя всего передёрнет, до того они все колючие, жёсткие, неаппетитные. Но у овцы, оказывается, свои, особые вкусы. Самое большое лакомство для неё — колючка. Она берёт её губами и с аппетитом жуёт. По-моему, это то же самое, что жевать колючую проволоку. Но о вкусах не спорят. Учёные нашли в колючке сахар, клетчатку и белки. Её даже заготавливают на зиму, как у нас сено. Мне показали две большие скирды.

В степи иногда попадаются заросли саксаула. Что это за деревья! Карлики, кривые уродцы, просто срам. Но только местные жители другого о нём мнения. Саксаул — это тепло, это — горячая пища, потому что саксаул — это топливо. Но вот недавно учёные сказали: ничего подобного, саксаул — это высококалорийный, питательный корм. Листья его очень полезны овцам, поэтому не будем рубить саксаул. Жечь можно уголь или торфяные брикеты. И вот возле рощи саксаула, пока люди не привыкли, стал дежурить милиционер.

И ещё раз я убедился, что овцы странные существа. Чтобы овца хорошо ела, ей нужен… знаете кто? Каракурт.

Да-да, тот самый двухсантиметровый злодей, который наповал убивает лошадь и вызывает опасную болезнь у человека. Овца же с удовольствием ест этого членистоногого, он только повышает у неё аппетит. Об этом один молодой учёный даже написал диссертацию.