Страница 11 из 23
Тем временем турбины всё крутятся, крутятся.
Заканчивается строительство завода.
На фабрике-кухне — праздник национальных кухонь пятнадцати республик.
В магазине проводится выставка-дегустация рыбных кулинарных изделий. За неделю не перепробуешь всех этих вкусных блюд.
А турбины всё крутятся! Крутятся турбины! И это — главное. Турбины — как ровный пульс, как здоровое сердце города. О них горожане думают всё меньше и меньше. А чего о них думать — дело надёжное, сделано навечно. И всё-таки горожане знают — это главное.
Город и родился и прославился благодаря своей удивительной электростанции. Без неё — он просто город, каких много. А с нею — он единственный в мире, потому что тут работает самая крупная, самая сильная в мире ГЭС.
Когда подходишь к мощному, километровому телу плотины, то кажется, что тут ничего особенного и не происходит: такая здесь царит чистота, красота и покой. По обе её стороны вздымаются живописные таёжные склоны, внизу кипит тяжёлая вода Енисея, плывут облака. Идеальные места для художественного фотографирования. И среди всего этого — сияние стёкол и алюминия.
Толпа туристов проходит сквозь стеклянные двери, как будто это не промышленное предприятие, а музей.
А между тем в этой тишине — я знаю, я читал — рождается чудо.
Вода, собранная за спиною плотины в водохранилище, падает с высоты ста метров на рабочие колёса турбин. И рождает электроэнергию. Работа, которую может произвести эта электроэнергия, равна мускульной силе ста двадцати миллионов человек. Сколько людей нашей страны должны были бы выйти сегодня на эту работу?!
А тут — тишина, покой, безлюдье…
В машинном зале в одну рабочую смену находится всего четырнадцать человек: начальник, четыре дежурных мастера, а также девять слесарей. Слесарями работают женщины, мужчины не идут на эту работу, говорят: там нечего делать, очень простая работа.
В машинном зале не то чтобы тишина, но ровное, устойчивое такое гудение. Стена этого зала — почти полукилометровое сплошное окно. Если подойти к нему вплотную и посмотреть вниз, то можно вообразить, что находишься на носу плывущего парохода. И как-то забываешь, что за спиной у тебя, совсем рядом, постоянно нависает стометровая толща воды, которая ждёт своей очереди, чтобы упасть на колёса турбин и, пройдя под плотиной, возникнуть у тебя перед глазами. Река вся в пене, как бывает в пене после быстрого бега хорошая лошадь.
Машинный зал — не просто цех, но и необычайно красивое сооружение. Из конца в конец в строгом порядке тянутся двенадцать красных цилиндров. Возле каждого — два белых. Красные — это лишь малая часть спрятанных под полом турбин. Белые — это лишь малая часть системы управления.
Чем же они занимаются здесь, эти четырнадцать дежурных, которым подчиняется самая многоводная река Советского Союза?
Начальник смены Николай Николаевич Сатаев даёт мне посмотреть журнал.
8.00. Осмотрено оборудование.
8.10. Опущены на порог затворы ПА и ПВ.
8.15. Н-701 установка колес на 75-тонный кран.
8.15. Покраска низа формы Н-696 тормозного пути.
8.25. Н-704 ревизия подпятника АП.
8.27. НГ переведён в генераторный режим.
8.30. Н-700 капитальный ремонт системы пожаротушения генератора А-I.
Всего полчаса. А сколько забот. Оказывается, и река, и машины, и люди, работающие посредине и внутри реки, только делают вид спокойной, монотонной работы. На самом же деле каждую секунду здесь идёт жестокая, жаркая схватка.
В каждую секунду на электростанцию нападают шесть тысяч кубометров воды. Им противостоит пять с половиной миллионов кубометров бетона, двенадцать турбин и четырнадцать человек. Из этого сражения в течение года и высекается невиданная энергия — двадцать миллиардов киловатт-часов.
Я сказал начальнику смены, что хочу побывать на «переднем крае», в самом жарком месте этого сражения. Николай Николаевич взял большие ключи, оставил вместо себя, дежурного мастера, и мы пошли.
Мы спустились вниз по металлической лестнице, перелезли какие-то стальные барьеры, и я воскликнул:
— Да это же рабочее колесо!
Стальной цветок колеса был знаком мне по фотографиям. Он делался у нас в Ленинграде, и какой же ленинградец его не знал!
— Погодите, — сказал Николай Николаевич, — мы ещё сюда вернёмся.
И повёл меня по кривой, всё расширяющейся трубе, похожей на раковину. Её членистая полость закручивалась и распахивалась всё шире, точно готовясь встретиться с каким-то чудовищем. Под ногами хлюпала вода. Наконец раковина закончилась, дальше ходу не было. Пахло рыбой, водорослями, морским дном.
— Знаете, где мы находимся? — спросил Николай Николаевич. — Мы на дне Красноярского моря. Это спиральная камера. Она охватывает рабочее колесо, которое вы узнали. Мы с вами здесь только потому, что этот, четвёртый, агрегат на проверке. А в обычное время в этой камере вода. Да и не просто вода, а под неимоверным, фантастическим давлением! Нас бы в лепёшку раздавило. Ну, смотрите, что тут делается. Вода входит в камеру диаметром десять метров.
— Да это не больше ли, чем тоннель метро?
— Больше. А выходит на рабочее колесо вон там, в конце камеры, диаметром два метра. Скорость её замедляется, верно? Зато повышается давление. Ну, а везли эту ракушку, наверное, слышали, на семи большегрузных платформах.
Всё это важно было для меня знать, и я слушал внимательно, но важнее было почувствовать то, что мы находимся на самом переднем крае, на рубеже, где обычно кипит бой и дремучая, неистовой силы вода только начинает быть электричеством…
— Стоит открыть затворы — и вот что произойдёт… — Мы вернулись к рабочему колесу. — Вода, шестьсот кубометров воды в секунду, ударит вот в эти лопасти, закрутится рабочее колесо. Каждая лопасть, вы видите, высотою четыре метра, а всего их четырнадцать. Рабочее колесо весит двести пятьдесят тонн, из такого количества металла можно изготовить двести автомобилей «волга». Ну вы, наверное, знаете, что их ни одна железная дорога не принимала — пришлось бы ломать все виадуки, мосты, останавливать всё встречное движение. Их везли на специальном лихтере «Лодьма» через Северный Ледовитый океан.
Да, о лодьминской эпопее я многое слышал.
— Так вот, колесо вращается под напором воды со скоростью девяносто три оборота в минуту, и наверху крутится соединённый с ним намертво вал. Ну, пойдёмте, посмотрите…
Мы вышли из шахты и по внутреннему коридору попали в другую шахту, точно такую же, но только на ярус выше, — рабочее колесо и спиральная камера остались под нами. За предохранительным ограждением крутился вал. Лоснящийся стальной вал вращался так увлечённо и яростно, что казалось, он теперь уж никогда не остановится.
— Это ещё что, — сказал Николай Николаевич, — здесь не так ощущаешь скорость. А вот пойдёмте-ка дальше…
Мы поднялись по ступеням и вошли в коридор. Николай Николаевич вынул ключ и отпер железную дверь. Повеяло холодом.
— А ну войдите. Держите только шапку…
Вихрь ударил мне в лицо, смертельный холод и остервенелое, какое-то дьявольское вращение. Вращался весь потолок — неуловимый для взгляда диск — вращался весь воздух, да его и воздухом уже нельзя было назвать, а — ураганом. Казалось, не было такой силы, которая отважилась бы остановить или замедлить это круговращение.
Мы пробыли там несколько секунд, и мой провожатый запер ключом дверь.
— Ну, а дальше вы уже по физике знаете, что происходит.
Да кто этого сейчас не знает! А кто не знает, тот догадывается. Всякому ясно, что ещё большая Дорога у этой, отобранной у реки энергии, прежде чем она сделает землю похожей на звёздное небо.