Назначенье границ

— «Илиаду» ты прочел, а «Одиссею» нет? Жалко. Там кое-что есть по интересующему нас сейчас вопросу. Ну ладно, не разговаривать же мне с ними, в самом деле, — командующий покачал головой. — Спасибо, что сказал. Даже если оно продержится только до следующего новолуния, это так оставлять нельзя… особенно, если оно может подкармливать себя живыми. Я вечером этим займусь.

«Он займется? — Майориан уже собрался кивнуть, дескать — да уж, пожалуйста, разберись, если ты так хорошо понимаешь, что это такое… и тут на мгновение глаза словно чем-то пестрым завесило. Майориан потер щеку, бездумно слизнул кровь с тыльной стороны ладони… и ему стало еще и очень, очень странно. Где это ухитрился расцарапать физиономию? Когда? Вот прямо сейчас — обо что, об воздух в палатке?! — Он займется… как бы не так!»

— Мы займемся, — поправил Майориан.

— Я думаю, что это лишнее… да и дело совсем простое. Помнишь, что по старым правилам нужно, чтобы похоронить человека?

— Помню. Нет, не лишнее. Я поеду с тобой. — И только попробуй со мной сейчас и на эту тему спорить!

Патриций буквально провел взглядом по царапине на щеке Майориана… и кивнул.

— Хорошо. Поедешь со мной. Но делать ты не будешь ничего — если я не прикажу или если тебе, — тут он улыбнулся, — не подскажут.

— Кто подскажут?

— Ты не пропустишь…

— Прекрати, пожалуйста, издеваться, — тихо и злобно попросил Майориан. — Кто мне что должен подсказать, и что это все вообще значит?

— Я не знаю, должен ли, но думаю, что может. Ты не оцарапался. Тебя просто, кажется, полюбила большая хищная птица, ночная. Вот если бы ты читал «Одиссею»… впрочем, ты ее и в «Илиаде» встречал.

— Ты тут где-нибудь птицу видишь? — еще тише поинтересовался Майориан, выразительно обводя палатку взглядом.

— Я вижу следы ее присутствия. У тебя на щеке. И это уже второй раз. И, кстати, на твоем месте я бы ее не дразнил.

— Второй?! — о боги, и зачем я вообще вызвался встрять в это безумие, и зачем же мне нужно было в нем разбираться, понимать и прочая…

— Второй. Первый раз ты пришел ко мне с такой царапиной за сутки до Аврелии.

— Из твоих слов я могу заключить, что сошел с ума. Потому что ничего подобного не помню, — царапина, конечно, ерунда, а после того марша можно забыть о чем угодно, даже о ранении, даже как мать родную зовут… но вот командующий помнит, а Майориан — нет. Вывод… вывод уже прозвучал.

— В дьявола ты веришь. В заклинания веришь. Ты пришел ко мне с криком, что моя нечисть, которая, к счастью, все же не моя, жрет твоих разведчиков, с чем ты, как комес, не готов мириться… А вот в то, что ты мог забыть встречу с довольно крупной совой, ты поверить не можешь, — теперь командующий явно развлекался.

— Разумеется. Нечисть я чувствовал. Пока ты там по свиданиям бегал… — подмигнул Майориан. — Четверо разведчиков хором говорят одно и то же, я их слышал, я их допрашивал вместе и по отдельности. Твои позавчерашние объяснения я тоже слышал. Ушами, — уточнил комес. — А ты мне говоришь, что я что-то забыл, но оно было.

— Ты забыл. Считай, что это было чудо. Но если я хоть что-нибудь понимаю в совах, тебе доказательств долго ждать не придется.

— Спасибо большое, — фыркнул Майориан. Против чудес он ничего не имел, особенно, если чудеса полезные… но не в собственной же голове? — А что я тебе говорил, когда пришел с такой же царапиной?

— Что мы доберемся до города вовремя, — и почему-то опять показалось, что командующий лжет… или просто не говорит всей правды.

— Мы и добрались, — пожал плечами Майориан. — Тоже мне, событие. А что я еще говорил?

— Если не считать того, что мы проделали двухнедельный путь за восемь дней… не событие. Больше ничего важного ты тогда не сказал.

— А с чего это я заделался предсказателем? — За восемь дней? Да, действительно, но… это же обычно, естественно… только вот от Арелата до Аврелии — и впрямь две недели, если очень торопиться, и торопились же… а успели за восемь дней? — И никто не заметил, не обратил внимания, не посчитал?! И как это все понимать? Если один комес сошел с ума — ангелы с ним, блаженны нищие духом… но вся армия?

— Вся. А те, кто заметил, считают, что произошло чудо. А в Аврелии так думают все поголовно и совсем не удивляются, потому что о чуде молилось полгорода во главе с епископом, а он — чрезвычайной святости человек. Он им обещал, что станет по молитве их, оно и стало, что тут странного? А почему ты, я только гадать могу… заснул, например, не там и не вовремя… Тебе, кстати, всю неделю марша кошмары снились.

— Мне? — удивился в очередной раз Майориан. — Мне обычно ничего не снится. Так с чем, кроме этого пророчества о чуде, я к тебе приходил… и при чем тут сова?

— За инструкциями по порядку марша ты приходил. А сову во сне видел.

— И та сова мне напела… слушай, я тебе следующий раз так же докладывать буду. Врать, недоговаривать и крутить.

— Напела, физиономию расцарапала и погадку сбросила прямо под носом. Последнее мне рассказал не ты, а твоя охрана. Ты проснулся, ругался и три раза спросил, не видели ли они сову. Вот это они запомнили, уж очень странно ты на них смотрел.

— И это тоже не все, — и зачем же ты расспрашивал мою охрану? — Правда?

— Не все. Еще ты мне сообщил, что у меня удача кончилась. Но эта часть не сбылась самым решительным образом.

— Он забудет, а ты запомнишь… — чужим голосом выговорил Майориан, потом усмехнулся. Вспомнилось. Все и сразу — и легло в ровную цепочку следов, простых и понятных; захотелось спросить кого-то: зачем заставляли забыть? — Сова, да, как же. Не только сова там была, и зачем же было так старательно умалчивать, я как-то и не собирался… встревать.

— Ты пытался встрять во все остальное, — пожал плечами командующий.

— Например? — этой твоей… с копьем я глубоко безразличен, и нужен был только как вестник, я это прекрасно помню — так зачем же водить меня за нос?

— Например, навязался мне в спутники этой ночью.

— После всего этого я, кажется, имею право? — а судя по открывшейся ссадине почти двухнедельной давности, так не право, а обязанность. Потому что так решила одна весьма обаятельная дама с суровой птицей на плече, и спорить с ними неохота. Особенно после того, как четырнадцать суток пути превратились в восемь.

— Право? Я все-таки пришлю тебе «Одиссею»… чтобы ты оценил, с кем связался.

— Я уже знаю, с кем, я все-таки не совсем дурак. Вот парадокс — Марию и Минерву поминаешь ты, а приходят ко мне…

— Да, смешней смешного… Мария, кстати, тоже являлась. Только не тебе, а Торисмунду. И он царапиной не отделался.

— А, вот кто его дубинкой угостил, — рассмеялся Майориан. — Сильнее надо было. А тебе кто являлся? — и если никто, то наш командующий в очередной раз докажет, что умеет очень ловко устраиваться… как, собственно, и надлежит: большинство забот нужно перекладывать на подчиненных.

— Святой Фома. А поминал его не я, а моя жена. Но тоже, видимо, убедительно.

— Почему ты мне ничего никогда не рассказываешь? — уже без всякого смеха, а с большой обидой спросил Майориан. — Даже после того, как я оказываюсь во всем этом по уши — все равно не рассказываешь. Я не гожусь, да?

— Я предпочел бы, чтобы ты не оказывался во всем этом по уши. Потому что у всего этого очень долгая память. А это один из тех редких случаев, когда незнание — хорошая защита. Надежная.

— Не нужно меня так защищать. Мне это неприятно, — мне больше, чем неприятно, мне обидно, мне тошно и противно, потому что я чувствую себя дураком и ребенком, я до сих пор — для тебя! — только мальчик, которого нужно баловать и понемногу приучать сражаться, управлять, побеждать… а я уже вырос. Мне тридцать лет, и мне кажется, что защищать — уже мое дело. — Имей это, пожалуйста, в виду.

— Тебе хватит забот на любой вкус. Не жадничай.

— С тобой иногда… довольно сложно разговаривать, — а потому и не надо. Поговорим потом, после всего. — Отправляемся вечером? Тут где-то часов шесть пути, если быстро.