Назначенье границ

— Не знаю. И не хочу проверять… Аттила о его повадках больше меня знает и давно ему служит, а он пытался сделать так, чтобы с твоей головы волосок не упал. Беда в том, что ты что-то начал — и не закончил. И теперь там пустое место. И оно тебя тянет — иначе бы ты от солнечного света не шарахался.

— Аттила? С моей головы? — да он пленника взять хотел, и кто бы на его месте не захотел, что это еще за вымыслы…

— Как он, по-твоему, узнал, где ты и что делаешь?

— Она… оно подсказало?

— Вас на всю долину слышно было, наверное.

— Так вот в чем дело! — все концы сошлись с концами. Она заманивала Торисмунда невиданными дарами, как раньше заманивала отца. Чтобы погубить и отдать победу Аттиле. Умно, ловко придумано.

— А ты этому почти обещан. Милостью Матери Божьей — только почти.

Предателей Торисмунд не терпел — да кто их вообще любит, особенно, если предают тебя? Ловких обманщиков порой уважал, случалось такое. Но вот иметь с ними дело, ускользнув с края ловушки — и кому спасибо, Аттиле! — второй раз… Нет уж. Ищите дураков. И солнце живых Торисмунду милее солнца мертвых.

— Что бы ты сделал, мудрейший, окажись в подобном положении?

— Я… похоронил бы отца. С почестями. Я сказал бы старшим, что ты не хочешь воевать с братьями за власть: победить в такой войне — обездолить себя, проиграть — потерять жизнь. А потому ты намерен вернуться в Толосу немедля и занять свое место так, чтобы о том не возникло спора. Аттила разбит, опасности не представляет, на ваши земли больше не сунется — да и добычи взято много.

— Это мудрый совет, я признателен за него, — кивнул Торисмунд. — Достаточно ли уйти с поля битвы, чтобы она… эта сила, дьявол она или нет, отступилась от меня?

— Я бы… еще поблагодарил ту, что вступилась за тебя. И старался делать ей приятное.

Торисмунд вспомнил все, что успел сказать, а тем более подумать о Деве и ощутил, как румянец заливает щеки.

— Непременно.

— Вода кончилась, — разочарованно сказал ромей. — Осталось только вино.

— Вино у тебя такое же чудодейственное? — улыбнулся Торисмунд.

— Вряд ли. Но можно проверить.

— Не отказался бы…

Торисмунд не стал засиживаться больше, чем пристойно — ждали дела, да и не так уж его радовала компания Аэция. Но больше не хотелось стрелой, со свистом, вылететь вон из палатки, да и смотреть на ромея хоть в упор, хоть краем глаза, уже не было трудно. Так что он не без удовольствия осушил пару чаш вина, хоть и недолюбливал кислый напиток, да и разбавить его оказалось нечем.

Вышел наружу, прищурился на солнце. Нет, глаза больше не болели, и не казалось, что руки вот-вот покроются пузырями, будто в детстве, когда, играя, прятался в крапиве от сверстников потрусливее. Похоже, ромей сказал чистую правду — впрочем, они и правду часто говорят так, что вся выгода от нее достается им, а остальные оказываются в дураках, хоть и с истиной в обнимку — сила, что ночью соблазняла Торисмунда, да как ловко соблазняла, куда там любой из шлюх, несомненно была нечистой. Отчего бы доброй силе шарахаться от пресветлого солнца, как от крапивы?

Но все же, все же… ромская правда — и есть ромская правда. Может быть, Она и была от лукавого, может быть, даже сам нечистый дух прикинулся ею. Но то, что было обещано… второй раз такой силы не получишь, а что можно было бы сделать, владея ей!

Торисмунд подозревал, что его обманули. То ли ночная соблазнительница, то ли ромский консул, то ли оба сразу… и чувствовать себя дураком ему не нравилось до крайности, но пришлось смириться. Обратного пути нет. Он сделает так, как посоветовал ромей. Потому что… потому что проверять меру его правоты на своей шкуре будет только полный и законченный дурак, а не король!

451 год от Р.Х. 21–24 июня, Каталаунские поля

Сражения в тот день не было. Аттила вполне убедительно пошел на прорыв — был грозен, аки лев рыкающий, рыкал на все поле, глотка-то луженая, а репутацию надо восстанавливать, — а ловить его было некому. Все уже потихоньку начали отползать. Везиготы первыми, у них причина уважительная: похороны короля и выборы нового, потом франки — у этих та же причина, потомственному на треть кентавру надо трон занимать, аланы — следом за ними, гордость мешала уйти раньше. Сангибан рвался в бой, грозился показать Аттиле все на свете, однако, в одиночку преследовать гуннов не стал.

Римляне отошли последними, снялись за пару часов до заката. Ночной марш после вчерашнего сражения многие сочли издевательством, но желающих спорить не нашлось. Приказ — значит, приказ — да и причины понятны, местность уж больно испорчена. Зато ничего неприятного не произошло ни в ту ночь, ни в следующую. Отошли не слишком далеко: армия после сражения двигается медленно: обозы с добычей, раненые, разведка впереди.

Случилось — через три дня с утра, когда вернулись посланные следить за отходом Аттилы разведчики. Половина одной из групп… нет, половина, не досчитавшаяся двоих. Узнав, при каких обстоятельствах пропали эти двое, Майориан почувствовал, что по спине пробежала струйка холодного пота. Рассказывать разведчикам о последствиях ночной поездки через Каталаунские поля он запретил, да они сами не стремились: или не поверят и посмеются, или поверят — и начнут шарахаться. Люди одновременно суеверны и недоверчивы…

«Это входит в традицию, — думал Майориан. — Наши маленькие обычаи, наши верные привычки. Сейчас я скажу, что думаю… и мне, надеюсь, все объяснят. Если это вообще можно объяснить. Хоть как-нибудь…»

Пройти через лагерь — дело недолгое, особенно, если тебя опасаются окликать и останавливать… вот как посмотрят в лицо, так и опасаются.

— Проводите меня к командующему, — приказал он букеллариям. — Дело срочное.

Эти на лицо не смотрят, эти видели всех и во всех видах. Зато у командующего в глазах не только привычное любопытство, но и легкое раздражение — видимо, традиция ему тоже не нравится.

— Что случилось? Аттила пошел назад?

— Нет, хуже, — выпалил Майориан, потом обдумал, что сказал — и решил, что был прав. Аттилу мы побьем. А вот это… нечто — с ним что делать? — Твое это… невесть что, — он качнул головой в сторону оставленного поля сражения, — жрет моих солдат!

— В каком смысле? Пошагово и подробно.

— Не знаю, насколько подробно жрет, но я только что имел беседу с разведчиками. Они ночью решили проехать через поле, торопились. И было им видение наяву — там сражаются. Большое такое сражение, только почему-то тихо. Они решили посмотреть поближе… досмотрелись: двое туда ушли и исчезли. Остальные как-то ускакали, говорят, что с трудом: тащило назад. Молитвами защищались, заклинаниями какими-то, в общем, чудом ушли. Один, между прочим, вернулся весь седой.

— Ма…, нет, я этого не говорил. — командующий почему-то фыркнул. — А воевали, как я понимаю, мы?

— Не только. Все воевали. А самое интересное, — это Майориан приберег напоследок, — тот, что поседел, увидел там своего приятеля. Который вообще-то еще раньше старшего Теодериха погиб, у него на глазах. Не у Теодериха… хотя и у Теодериха тоже, тьфу, в общем, еще четвертого дня где-то в середине.

— Ну это неудивительно… вот если бы он там увидел нас с тобой, было бы плохо.

— Неудивительно? — возмутился комес. — Слушай, мы оттуда ушли ровно чтоб ничего подобного не случилось! А оно случилось.

— Неудивительно… обряд прервали на середине. Если бы не это, туда бы затянуло обе армии, живых вместе с мертвыми. А так — только тех, кто уже погиб. Со временем колдовство должно бы выветриться. По идее.

— То есть, у меня в разведчиках два покойника служило, — усмехнулся Майориан. — Что-то не то с твоей идеей.

— У тебя в разведчиках служили живые люди, которые сунулись к покойникам… и не смогли устоять. Такие случаи… описаны. Ты не мог бы узнать, есть ли у нас в лагере коровы?

— Я и так знаю, что нет. — когда явились зеленые от страха разведчики, он как раз закончил сводить итоги отчетов по припасам. — А при чем тут коровы?