Назначенье границ

Члены королевского совета нервно переглядывались. Чудо было маленьким, но неоспоримым и вещественным — один нужный звук в нужное время в нужном месте спас трех человек и страну.

Пожалуй, решил Пьетро, не придется мне отпускать бороду. Где одно божественное вмешательство, там и другое.

Он был единственным, кто смотрел не внутрь себя, а на остальных — и потому первым заметил, что Ее Высочество Урсула обвисла в кресле.

— Что с нашей кузиной? — спросила королева.

— Она беременна, — ответил почему-то архиепископ.

Его Высочество герцог де Немюр открыл рот, закрыл его, открыл снова и коротко приказал:

— Врача.

16 мая 1451 года, окрестности Рагоне, ночь-утро

…генерал выгнал вон взволнованного адъютанта и прикрыл глаза ладонями. Так он просидел с десяток минут, потом резко встал и вышел из палатки. Увиденным с холма нельзя пренебрегать. Может быть, все это — лишь искушение нечистой силы, способной, если верить ученым теологам, производить обманы чувств и насылать лживые видения. Может быть, стоило рассказать обо всем капеллану. Но холм манил, навязчиво звал к себе. Он видел огни и их видел Ренье. И адъютант не сам туда пришел — его приманило или затащило. Это не случайность. Это может быть ловушкой. Прежде чем принимать решения, нужно понять, что происходит.

Дорогу де ла Валле помнил — что тут помнить-то, подняться по тропинке, змейкой обвивающей холм, до кромлехов. Но еще на полпути к вершине ноги начали заплетаться, а тропинка — скользить под ногами, словно мостовая у пьяного. Тут бы и вернуться обратно, поговорить с капелланом, и впрячься в привычные труды: назначить место сбора, отправить вестового к де Фретелю, готовиться отступить к Реймсу и выбрать место для первого сражения с франконцами… но сама мысль об этом вызывала сопротивление. Вступать в бой, оставив за спиной неизвестную чертовщину, совершенно не хотелось. До кромлехов Марк добрался уже на чистом упрямстве.

Войти в круг камней, где еще пару часов назад они стояли рядом с Ренье, не удалось. Невидимая преграда упруго толкнула в грудь, когда генерал попытался пересечь линию, соединявшую два камня. Он чертыхнулся — и осекся, показалось, что камни ответили смехом.

Потом закружилась голова. Марк зажмурился, и под веками вспыхнул холодный свет. На него накатило незнакомое доселе тягостное чувство: тело растворялось в призрачном болотном сиянии. Он почувствовал себя плугом, безжалостно вспахивающим целое поле ароматных цветов, нежных и хрупких. Земля стенала, белые цветы сочились кровавыми слезами и умирали…

Генерал стащил с шеи золотую цепочку с крестом, вздохнул и повесил ее на ближайший куст. После этого ему значительно полегчало, и шаг в темноту удался без усилия.

В центре проплешины, где до сих пор лежала только прошлогодняя трава, сгущался все тот же свет, то ли зеленый, то ли голубой. Плясала стая светлячков, постепенно образуя подобие человеческой фигуры. Марк знал, кого увидит, и без трепета, без страха ждал, когда светлячки и болотные огни наконец-то сложатся в силуэт вечного насмешника в барете с петушиным пером, под которым прячутся острые рожки. Так описывали адского Князя очевидцы.

Марку было немного скучно. Стало быть, в Роме не выдумывали, говоря о том, что вильгельмиане якшаются с Сатаной, а монах Вильгельм продал ему душу, в оплату за что ему прислуживал ручной бес. Теперь Нечистый решил смутить генерала армии Аурелии, чтобы тот испугался и сдался без боя, оставил на разграбление франконцам Реймс и земли до самой Сены…

Генерал не собирался смущаться. Дьявол? Отлично. Вряд ли нечистый дух будет верен франконцам. Значит, можно выкупить возможность остановить армию Франконии — как в старых историях, где в обмен на душу можно получить волшебный меч или что-нибудь посущественнее. Кто-то слегка кашлянул, де ла Валле вздрогнул и поднял голову.

Вместо рогатого и хвостатого искусителя перед ним стоял… надо понимать, знатный ромей в консульском одеянии. Среднего роста, хорошо сложенный, с приятным и слегка насмешливым лицом. Белый плащ с пурпуром на плечах ярко светился во тьме. Это оказалось так неожиданно, что Марк едва не ляпнул: «А дьявол где?». Отчего-то хотелось увидеть самого заурядного черта, с положенным пером и непременно с рогами.

Ромей насмешливо приподнял бровь, глядя на де ла Валле, и сказал:

— Рога у меня не растут, я не Александр Македонский.

Марк сконфуженно хмыкнул, потом оценил всю прелесть момента и расхохотался в голос, прижимая ладонь к груди. Явление невесть кого графу де ла Валле тоже посмеялось, недолго, потом заговорило.

— Ты хотел узнать, почему разведчики говорили о меньшем числе солдат. Смотри… — ладонь описала полукруг над горизонтом, и Марк увидел: край неба приблизился, а над ним встало раскаленное багровое солнце.

Сперва — армию Франконии, расположившуюся на биваке на расстоянии конского перехода. Прикинул на глаз: тысяч двадцать. Потом — еще одну, тоже франконскую, эта переходила границу. Еще две спешили на встречу с первой. Золотые короны Алемании, черный орел Арелата. В сумме получалось не меньше сотни.

Вообще-то армии Алемании и Арелата должны были отправиться не к Реймсу, а на север, усмирять досаждавших Франконии фризов и саксов. В этом клялись послы, об этом доносила разведка. Войска выступили, якобы к Турне, еще месяц назад.

А теперь они попросту свернули на юг. Господа франконские вильгельмиане и их более умеренные арелатские и алеманские собратья по ереси наконец-то сумели договориться, и, прикрывшись герцогом де Немюром, решили откусить от Аурелии добрую треть земель. Союзникам это, конечно, даром не пройдет: от силы через месяц Арелат примет в гости армию королевства Толедского, а Алемания распрощается с южными землями, на которые придет войско Ромы. Вот только будет ли с того легче северу Аурелии, по которому прокатится война? К тому же Марк помнил, как арелатские солдаты обходятся с приверженцами «блудницы Ромской», которых встречают на чужой земле.

Ромский консул, или переодетый дьявол, молча кивнул.

— Я готов торговаться, — сказал генерал.

— На твоем месте я тоже торговался, — одобрительно улыбнулся ромей.

Марк вздрогнул, вдруг начиная не узнавать — ибо невозможно узнать того, кого ни разу не видел, — но понимать, с кем встретился лицом к лицу. Слова на ум не шли, их перехлестывало острое, пьяное счастье от происходящего, благодарность судьбе за то, что, пусть и дорогой ценой, привела к этому моменту. Каталаунские поля… Но раньше был Орлеан, древний город Аврелианум, давший имя родине Марка. Он был, потому что стоявший напротив консул успел.

Генералу де ла Валле некуда было успевать, у него не было армии, которую чудом или бесовской силой можно перебросить к Реймсу. Ничего у него не было, кроме единственного знания, что объединенное войско трех держав нельзя пропускать и на десяток лье от границы…

— Не беспокойся. Ты дашь бой завтра днем.

Марк сильно удивился. Бой? С пятью тысячами? Армии противника разделяют многие лье; одна — близко, но остальные еще у границы. Как успеть — и какой смысл? Он готов на любое полезное действие, но безо всякой пользы губить часть своей армии?..

— Иногда дорога может стать короче, чем кажется. На твоем месте я поступил бы так… — ладонь скользнула, выравнивая песок, ветка принялась чертить по нему, быстро и ловко.

Марк кивал, запоминая короткие четкие реплики, соглашался. План казался достаточно безумным, чтобы решиться на него сходу.

— Потом ты вернешься. Встанешь на мое место. На тысячу лет, и это не шутка.

— Я согласен. Что нужно делать?

— Отдай свою душу этой земле, — ответил консул, и когда Марк удивленно похлопал глазами, пояснил: — Кровь.

— А могу я вернуться не один? — спросил де ла Валле.

17 мая 1451, окрестности Рагоне, ночь

…Мария — волосы цвета латуни; Марк долго думал, как назвать, с чем сравнить этот оттенок — для золота в нем недоставало приторной желтизны, для меди — розового блеска, а потом вдруг понял, в тысячный раз вспоминая, как впервые увидел ее, стоявшую против солнца, и сияющий ореол пушистых волос окружал лицо. Понял же, посмотрев в деревенской часовне на деревянную раскрашенную статую Пресвятой Девы с дешевеньким, но отчищенным до неистового блеска нимбом вокруг головы, и полуденный свет, пробиваясь через окна, заставлял его сиять ярче тысячи свечей.