Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 3 из 29



- Не могу знать, Ваше Высокопревосходительство, - прищурившись, ответил шут и паяц. - Зато могу подсказать, где искать грузовики, пока их граждане горожане по кускам не растащили... а то пока их дворники заметят, пока с докладом доберутся. Проходя нынче утром по Лесной, наблюдал. Простите, господа, вынужден откланяться - господин наш генерал-губернатор очень переживать за сиротинушек изволят!..

Молодой человек прошествовал по лестнице, а вторые лица города остались стоять с потухшими самокрутками в руках.

- Он не то что знает - он же и наводит, - тоскливо кивнул вслед породистый Анисимов.

- Ошибаетесь, Леонид Андреевич, - уже без всякой умильности в голосе возразил Парфенов. Шарик головы, посаженный на кадушку торса, был покрыт отросшим светлым жестким волосом, похожим на свиную щетину, а черты лица утопали в тестообразной рыхлой плоти, но смешным жандарм отчего-то не казался, скорее, наводил легкую жуть. - Впрочем, вам, конечно, виднее - негласный надзор по вашей части...

Директор департамента полиции стерпел очередную шпильку. Все его мысли занимало другое - как успеть первым подобрать брошенную проходимцем кость, и он точно знал, что генерал-майор сейчас думает о том же.

По утрам и ближе к вечеру серые трубы наливались теплом, вода гудела в них. Хотелось подойти к ним, гладить, разговаривать. Разновидность безумия, конечно, но кто здесь не был безумцем? Неужто Петр Константинович, господин генерал-губернатор, до сих пор уверенный, что стоит продержаться еще немного, делая вид, что ты управляешь городом и областью и что твои приказания исполняются, и все станет, как раньше? Как будто в промерзлом мире после войны, желтухи, Той Зимы, и нынешней зимы, которая уже обещала тоже сделаться Той, после событий в Москве, могли сохраниться какие-то кусочки "раньше"... Не могли. Не выжили вместе с миллионами в известковых ямах, вместе с кошками и воробьями. Но пока губернатор тешил себя иллюзиями, ему по-прежнему требовался штат, телефонистки, секретари. Можно сидеть в тепле, слушать, как ходит вода в трубах, пить странный на вкус, но горячий чай. С сахаром. И к середине дня, за круговертью бумаг, мелких проблем, больших проблем, безумных административных споров, толчеи самолюбий, опозданий, неверных сведений, прорывов, попыток залатать все и вся даже получалось поверить, что еще месяц-другой - и весна...

Это в хорошие дни. В такие, как сегодня, не получалось ничего. Вчера пропал продовольственный конвой, а это не только еда, это горючее и бесценные грузовики. Тяжелогрузы, из тех, что ходят на дизеле, а не на деревяшках. Петр Константинович кричал с самого утра... но сейчас-то он терзал печень господина профессора, который и сам большой мастер что-нибудь сказать и всем вокруг настроение испортить, а до того ведь на господина генерал-майора голос повысили, а это совсем зря - губернатор в корпусе нуждается много больше, чем корпус в губернаторе.

За стеной в кабинете что-то упало, створки дверей разлетелись в стороны, кажется, сами. Владимир Антонович, целый, невредимый и даже не взъерошенный, слегка придержал левую створку, и потому двери за его спиной схлопнулись с костяным стуком, а не с грохотом. А господин директор вычислительной лаборатории тем же ровным шагом подошел к слепой стене между двумя окнами, уперся в нее ладонями, постоял так некоторое время...

- Представляете, Павел Семенович, - вздохнул, - по темпераменту я флегматик.

Секретарь представлял. В мирное время, в спокойном упорядоченном городе, когда тепло, светло и совершенно не страшно - отчего не быть флегматиком? А в нынешней ситуации и Будда Майтрейя сорвет голос, объясняя господину губернатору, что число действенных маршрутов из точки А в точку Б ограничено городской застройкой... и любые расчеты бесполезны, если в канцелярии или в жандармском корпусе есть утечка, а она там есть. Это было слышно даже сквозь дверь. Как и обещания губернатора раздавить проблему в зародыше.

Настоящий вычислительный центр в городе был, но частью вымер, частью вымерз еще в Ту Зиму, остатки подобрали тогда еще профессор Павловский с тем же доктором Рыжим, а потом они же и предложили властям вести все нужные расчеты - вплоть до оптимального расположения пунктов раздачи хлеба, в обмен на все то, что мог дать лаборатории статус ВЦ.

- Кофию не хотите ли? - поинтересовался секретарь.

- Что, господин губернатор меня внес в перечень лиц на довольствии?

- Не беспокойтесь, я найду, как ему объяснить. Табельное оружие ведь при вас?

- Не потерял еще. Давайте. Благодарю.



Не далее чем в августе доктор, к тому времени уже господин директор Рыжий, требуя подать ему кофию с лимоном и коньяком, изволил выбить стекло в приемной губернатора посредством стрельбы - объяснял тем, что накурено здесь очень. С тех пор у секретаря было надежное объяснение растрат в запасах: ему не дай - дороже выйдет.

А без угощения свежих пророчеств не услышишь. Слушать их, правда, никакой охоты нет, и сразу понятно становится, почему добрые троянцы Кассандре не верили.

- Господин губернатор, - морщится Владимир Антонович, - увы, осознал, что там, где есть спрос, всегда найдутся люди, готовые организовать предложение. Так что он решил прекратить нападения на конвои... ликвидировав спекуляцию и черный рынок. И изложил мне меры, которые намерен брать. В области они вызовут мятеж не позднее чем через месяц. Что касается города, то черный рынок, конечно, не исчезнет, атаки участятся, а вот восстания можно пока не ждать - одна польза от желтухи, у нас не Москва, организовать что-то серьезное решительно некому.

Никогда не думал о желтухе как о чем-то полезном. Никогда не думал о желтухе как о чем-то, что предпочтительней мятежа. Как-то казалось, что хуже желтухи ничего нет и быть не может. Даже холод - тот, что снаружи, без серых труб и теплой воды в стакане, - даже он лучше. Но господин директор видел вблизи все три бедствия, а он сам - только два.

- Скажите, - спрашивает секретарь, - как оно было в Москве?

Подробности столичного революционного переворота в Петербурге знали все, частью из выходивших тогда еще газет, частью из телефонных разговоров, частью от беженцев, но слова и картинки рассыпались с грохотом, как типографский набор. Или без грохота, с воем и визгом... как это вышло с Государем...

- Ну, Павел Семенович... - фыркает неприлично молодой доктор и директор, разводит руками. - Россию просто смыло в четыре дня. В сравнении - у нас тут очень неплохо идут дела.

- Павел... Семенович! - ахнуло из-за дверей. Секретарь привычно напряг скулы, как бы скривился, на этой паузе. Спасибо, что при посторонних Пашкой-бестолочью не кличут, и такое было. - Хватит там лясы точить! Сюда извольте себя любимого принести немедленно!

Было нестерпимо и обыденно тошно, морковная муть, называемая чаем, подступила к горлу. Как вчера и как в прошлом году, как еще до войны. Он давно служил секретарем господина губернатора. Чай пророс морковной ботвой, кофе обзавелся приставкой "эрзац", как в прошлую войну, сахар стали мешать с неведомой горьковатой дрянью, спасибо, что не со стеклом. Только его высокопревосходительство остался верен себе. Как вслед за днем бывает ночь. Схватить бы меч - и с криком "Крыса, крыса!"... И понимание, что дурит Петр Константинович даже не по привычке, а в общее успокоение - не помогало.

- Приваживаете! Прикармливаете! Делать нечего? Где протокол заседания отопительной комиссии?

- Извольте, ваше высокопревосходительство, - секретарь подал тонкие, синюшные от холода и пачкавшей копирки, листы.

Губернатор с астматическим присвистом заглотнул очередной разнос, проглядел протокол, сделал еще пару заходов и с омерзением прогнал Павла Семеновича прочь. У господина профессора хватило деликатности к тому времени покинуть приемную.

Можно было смело сказать, что день не задался.

И ошибиться. Потому что перед вечерним совещанием зашли в приемную Леонид Андреевич с Евгением Илларионовичем - да, войдя, разговора и не прервали.