Цена Рассвета

— Сюрприз, — сказал он, остановившись в паре шагов от койки Брана. — Я забыл твою фамилию, поэтому не сообразил, кого увижу. Ну, здравствуй, медалист…

— И тебе не хворать, тысячник, — ухмыльнулся Бранвен, потом осекся. — Простите, доктор Наби.

— Я еще не доктор. Прохожу практику перед выпускными экзаменами. Ты — моя зачетная работа, между прочим. — Тысячник плотно прикрыл дверь, потом запер ее изнутри и сдернул с рук перчатки. — Может, откажешься, пока не поздно? ЭЭГ-полиграфное сканирование переживает без последствий один из пяти.

— Нет уж, — покачал головой Бран. — Мне плевать на последствия! Я хочу знать, какая гниль подкинула мне шпаргалку. И чтоб ту плесень позорную выгнали в… — в присутствии хоть и ровесника, и давнего знакомого, но все же доктора, он предпочел не уточнять, куда именно. — Давай, не тяни.

Тысячник же как раз собирался тянуть. Он уселся за стол, упер подбородок в кулаки и задумчиво уставился на Бранвена. Точеное смуглое лицо, на котором выделялись светло-серые, почти как облака над Синрин, и такие же холодные глаза, не выражало ровным счетом ничего. Поблескивал между бровей вытатуированный золотом многогранник. Бриллиант, знак «золотых десяти тысяч». Бранвен тихо ненавидел Фархада — за эту паузу, за выхоленные ногти, покрытые бесцветным лаком по моде аристократии, за породистое лицо — результат многих поколений отбора, где умнейшие и успешнейшие женились на красивейших и здоровейших.

Вместо ожидаемого начала процедуры тысячник расстегнул ремни, которыми были стянуты руки Бранвена, и нажал на пульте кнопку. Койка перешла в сидячее положение. Потом Фархад выключил половину света и снял с пальца кольцо студента университета, поймал на его край блик от лампы.

— Смотри сюда, — вежливо попросил он.

— Что еще за ерунда? — опешил Бранвен, которому вкратце объяснили, как осуществляется сканирование.

— Не ерунда, — спокойно ответил Фархад. — Старая методика, из храмовых. Нам нужно установить истину, так я ее установлю и не калеча тебя.

— Зачем?!

— Ты спас мне жизнь, — тысячник пожал плечами. — Моя семья платит по своим счетам. А теперь смотри, куда я говорю…

Бран в глубоком изумлении уставился на кольцо. Через несколько мгновений он услышал такое же мягкое, как и все прочее «проснись!». Этот приказ удивил — Бранвену показалось, что не произошло ровным счетом ничего. Только вдруг заболело в спине и оказалось, что ноги, прижатые ремнем к койке, сильно затекли.

— Все, — улыбнулся резко очерченными губами Фархад. — Процедура окончена, о результатах я твоему начальству сообщу.

— Кто? — успел спросить Бранвен, но тысячник отрицательно покачал головой: «Мне не велели тебе сообщать».

Бранвена освободили, засчитали ему результаты экзамена и даже простили хамство, допущенное в разговорах с начальством Академии. Об этом ходатайствовал психолог, написавший целую страницу справки, согласно которой в подобной ситуации курсант с психотипом Белла и не мог реагировать иначе на незаслуженное оскорбительное подозрение. Имени того, кто подкинул ему записку, Бран так и не узнал. Точнее, не узнал от куратора и прочих, но один из курсантов его взвода вдруг покинул Академию. «По семейным обстоятельствам» — объявили остальным.

Бранвен вспомнил, что именно этот парень сидел за ним на экзамене, и догадался об истинной причине, точнее, о том, почему у него возникли пресловутые семейные обстоятельства. Исподволь расспросив жреца, он узнал, что за методику применил к нему Фархад, и как удалось установить истину. Идея того, что человек запоминает лишь десятую часть из происходящего вокруг него, что Бран боковым зрением видел, как к его карману протянулась рука, но сознательно не отследил этого, показалась ему глупостью и ересью. Однако же, эта ересь спасла ему жизнь. На этой стадии размышлений Бранвен завис трижды, а потому пришел к простому выводу: за благополучный исход следует благодарить Фархадика-тысячника и себя самого — за давешний инцидент на нижнем уровне.

Фраза из законов Мана, звучавшая как «делай добро и отпускай его плыть по водам», неожиданно оказалась не такой чушью, как выглядела раньше; но даже это не изменило его мнения о религии.

13

Первым, что поразило Арью Новак, когда она прибыла в расположение 2го истребительно-штурмового гвардейского авиационного ордена Высшей Доблести и Славы, ордена пятисотлетия Независимости Вольны и еще раз этак десять орденоносного полка имени Альбины Ставровской, была чистота. К армейской стерильности она привыкла еще в училище. Ее руками были вычищены квадратные километры унитазов, раковин, зеркал, полов, дверей и бетона — все, начиная от пола в сортире и заканчивая крышей столовой, до состояния «чтоб тут тебя же оперировать можно было!», по выражению ротного командира.

Тем не менее, достичь вожделенной чистоты на территории училища не удавалось, как невозможно было избавить живой организм от всей обитающей на нем микрофлоры — только вместе с организмом, как объясняли преподаватели на основах первой помощи. Училище тоже можно было привести в идеальный порядок — ликвидировав всех курсантов. Иначе не получалось. Тут наследили, тут засорилась труба, а там краска на двери стерлась от излишне усердного надраивания, на крышу нападали листья — вот незадача!

В полку же все выглядело ослепительно чистым. На стеклах ни капли после дождя, возле бордюра дорожки — ни одной лишней песчинки. Более того, все это блистающее великолепие казалось новым, как после капитального ремонта. Арья не обнаружила ни единого следа всех тех ухищрений, которыми обычно поддерживается чистота. Ни царапинки на металлических поверхностях, ни запаха дезсредств из распахнутой двери туалетной будки. Это впечатляло.

Следующее, что она заметила — необыкновенный уют. Полк располагался в тропическом поясе второго, наполовину обжитого континента Вольны, и казалось, что на морском берегу находится вовсе не военная часть — привольно разлегся в тени элитный пансионат для высокопоставленных чинов. Пахло для типовой военной части совсем нехарактерно — новыми отделочными материалами, металлом и стеклом.

Руководила размещением новоприбывших лично зампотылу полка, из чего Арья с Ингой заключили, что делать бабе особенно нечего, а, значит, происшествий и безобразий на вверенной ей территории происходит достаточно мало.

— Замужем? — спросила она девиц, не удосужившись заглянуть в документы.

— Не-а, — сказали обе хором.

— Ну и правильно, — ухмыльнулась зампотылша.

Арья посмотрела на ее прическу и маникюр, сначала не поверила своим глазам, потом озадачилась. Все это тянуло на кругленькие суммы, причем кругленькие даже по меркам столицы. То ли майор продала половину полка налево, то ли здесь крылись какие-то тайны.

— Так, значит, в общежитие. Ты — в номер 405, — показала она пальцем на Ингу. Потом длинный розовый ноготь с росписью передвинулся в сторону Арьи. — А ты — в сто шестой, к Масе.

Почему майор хихикнула, и что было смешного в совместном проживании с некой Масей, Арья поняла чуть позже, когда вошла в назначенную ей квартиру. Волна непривычных запахов ударила из открытой двери и едва не сбила с ног. Девушка бочком вошла в крохотную прихожую. В дверном проеме на плечиках висел парадный китель с погонами надпоручика, благоухавший духами и еще чем-то непонятным. Осторожно отодвинув его в сторону, Арья прошла в комнату.

Окно было скрыто полупрозрачным пепельно-серым тюлем. Вдоль стен стояли две кровати, между ними — широкий письменный стол. Над кроватями располагались книжные полки. У противоположной окну зеркальной стены стояли два кресла, диванчик и журнальный столик; стена оказалась передней панелью шкафа-купе. Вся мебель выглядела новой и подозрительно шикарной.

Соседку по квартире Арья заметила чуть позже, хотя потом удивлялась, как можно было сразу не заметить такое чудо. Первым делом она увидела две длинные ноги со стройными лодыжками и нежно-розовыми пятками, далее был обнаружен почти прозрачный пеньюар. Потом Арья разглядела огненно-красную шевелюру и ехидные глаза, созерцавшие новенькую с легкой насмешкой. Все вместе должно было принадлежать холеной актрисе или любовнице министра, но никак не надпоручику гвардейского авиаполка.