Цена Рассвета

Неделя ломки — и она с удовольствием согласилась примкнуть к спевке Эмиля, хотя раньше и считала, что скорее сиганет с моста Свободы в Вислу. Пару дней Эмиль позволял ей отоспаться, жвачки, тут ее звали «зудой», было навалом — подходи да бери со стола, сколько хочешь, еды тоже хватало, хотя в последние месяцы Аларья ела раз в два-три дня: не было аппетита. Он вернулся вместе с «зудой», спокойным сном и вниманием, с которым Эмиль и прочие выслушивали рассказы девушки о подлом коварстве дряней из спевки Кирю.

Расплата за дармовщину оказалась весьма неожиданной. В один весьма не прекрасный день Эмиль вежливо попросил Аларью сопроводить на выставку в галерею «Тонкий свет» некоего знакомого.

— И потом погуляй с ним, ну и это… поласковее. Все, что заработаешь — твое…

— Как заработаешь? — тупо вопросила Аларья, хотя и прекрасно знала, откуда в спевке деньги.

— Да как все, — ухмыльнулся Эмиль. — Не боись, он тебе понравится, я тебя абы с кем не сведу, не дурак. А то беги лесом, белочка…

Спутник — Аларья не хотела называть его клиентом, пытаясь уговорить себя, что не занимается проституцией, — действительно нравился ей. Высокий, прекрасно сложенный и стильно одетый, судя по всему, сынок каких-то деятелей государственной культуры с другого континента. Он отлично разбирался в живописи, от его ядовитых комментариев Аларья смеялась до слез — выставка оказалась убогой. Потом катались по Висле на катере, Ференц сам нанюхался мелкой зеленой пудры и научил делать это девушку. Пудра приятно пахла сеном, от нее слегка зудело в носу, но чай по сравнению с этим веществом оказался ерундой.

Четкий, яркий, подвластный любому желанию мир. Ветер в дельте реки хлестал по лицу, прозрачная ночь, насквозь пропахшая полетом и солью, обнимала за плечи, жизнь казалась восхитительной и прекрасной, спутник — нежданным подарком судьбы. Не нужно было вспоминать о наказе Эмиля, чтобы вести себя с ним ласково, все получалось само собой. Катер качался в такт движениям тел, и Аларья понимала, что все предыдущие испытания были не напрасны…

Идиллия кончилась резко и неприятно.

К рассвету Ференц накатался и вдоволь накувыркался с Аларьей — сначала на катере, потом на темной пустынной набережной, на каменных ступенях у воды; зеленая пыль делала его неутомимым. Наигравшись, он отвез ее в свой гостиничный номер, и там девушка обнаружила пару приятелей Ференца, тоже молодых и симпатичных, но она устала и хотела спать.

— Я оплатил тебя до утра, — с милейшей улыбкой сообщил Ференц, когда Аларья попыталась заявить что-то из серии «мы так не договаривались, и я вообще тебе не какая-то там…». — Пей, гуляй, веселись, только не выделывайся, душа моя.

Охранник у двери вполне недвусмысленно погрозил шокером, когда через полчаса девушка попыталась незаметно удрать из номера. Денег клиенты оставили много, столько она не зарабатывала и за пять сеансов оформительских работ, обращались вполне хорошо, не хуже Левы с Михалом, и все же с утра хотелось удавиться, утопиться в ванной, нанюхаться до умопомрачения травяной пыли — Ференц оставил ей полупустой портсигар, когда узнал, что она еще не пробовала этот препарат.

Еще пара месяцев, десяток «спутников» — почти все были не хуже Ференца, молодые красивые парни, дети самых высокопоставленных чинов правительства Вольны, — и Аларья почти привыкла к своему образу жизни; точнее, к зеленому порошку, после пары понюшек которого можно было переспать хоть с дворником или ассенизатором. К тому же порошок великолепно сочетался с другими средствами, которых у Эмиля водилось в избытке.

Все шло по накатанной колее — три-пять дней безделья, которые Аларья тратила на рисование, прогулки по городу и долгие заседания в маленьких подвальных арт-кафе, которых в Надежде, с негласного одобрения властей, хватало. Потом очередной эскорт: неплохое времяпрепровождение, источник весьма основательных по меркам Аларьи доходов — от ста до трехсот злотых с клиента, месячная зарплата воспитательницы в детском саду; секс, который давно не вызывал никаких эмоций, кроме усталого равнодушия. И вновь отдых, трава или «дымка», или и то, и другое сразу.

Беззаботное существование прекратилось неожиданно и вдруг. Аларья, не ожидавшая беды, не успела даже отложить тысячу-другую злотых, что можно было бы сделать за месяц. Впрочем, и это ей не помогло бы. С кем Эмиль поссорился, кому вовремя не отстегнул на лапу, она так и не узнала. Спевку арестовали. На этот раз Аларью уже никто не собирался отпускать: день рождения давно прошел, теперь ей предстояло ответить и за прошлое нарушение режима, и за новые подвиги.

Быстрый короткий суд, вполне справедливые обвинения: тунеядство, проституция, приобретение и употребление наркотиков, по результатам экспертизы — диагноз «полипрепаратная наркомания». По совокупности вердикт «социальный инвалид», занесенный в удостоверение личности сроком на пять лет с правом последующего пересмотра дела. Принудительное лечение в трудовой клинике-колонии для страдающих наркозависимостью.

В спецвагоне, в котором Аларью везли в колонию, осужденная попыталась перегрызть себе вены, но конвоиры видали уже не один десяток таких, как она, и ничего не вышло.

12

Пять экзаменов из семи выпускных Бранвен, не напрягаясь, сдал на девятку. Три с половиной года отчаянной зубрежки окупились сторицей. Он и не ожидал, что сдавать выпускные будет так просто. Словно объясняешь сокурснику пройденное, то, что давно прекрасно понимаешь, а потому и растолковать легко. Преподаватели Академии его уже знали и не пытались валить, помня, что курсант Белл держит в памяти не только материалы лекций и семинаров, но и всю ту часть библиотеки и архивов, которая относилась к его специальности. Спрашивали его скорее ради удовольствия послушать и полюбоваться действительно безупречно знающим все дисциплины выпускником.

С приглашенными из других военных учебных заведений было еще проще. Они задавали дополнительные вопросы, один за другим, сначала стараясь завалить «выскочку», потом уже из интереса: есть ли такой вопрос, на который курсант Белл не найдет ответа. После того — желая повысить собственную эрудицию, тем более что Бранвен держался безупречно, и даже понимая, что преподаватель сам не знает верного ответа на вопрос, смотрел так, словно все было совсем наоборот.

Он уже знал, что окончит Академию либо с золотой, либо с серебряной медалью. Бранвен не хотел быть одним из полусотни отличников. Золотую медаль получал один, серебряную двое. Такой результат Бранвена устраивал. Войти в тройку лучших, а то и возглавить ее — достойная цель. Окончание с отличием — ерунда, хоть и может пригодиться в карьере.

Все экзамены проходили в главной аудитории и сдавались повзводно. Из тридцати человек, с которыми Белл начинал обучение, теперь осталось пятнадцать, три звена. «Отличники», то есть, звено Белла, и два звена «середнячков» — достойный фон для Бранвена и его нахлебников, как называл он четверых сокурсников. В таком прозвище было немало правды: вся четверка шла на окончание с отличием не благодаря собственным познаниям, а вися на хвосте у звеньевого, посредством его пинков, кулаков и фанатичной зубрежки.

От этого балласта, тем не менее, была весомая — на то он и балласт! — польза для Брана. На шестом, последнем, курсе успехи звена пошли ему в зачет и легли несколькими лестными строками в общую характеристику, уже составленную в канцелярии Академии. Текста ее Бранвен, разумеется, не увидел, но куратор сообщил ему, что сдача экзаменов на девятку приведет его к получению золотой медали, поскольку его характеристика из всех — наилучшая.

На экзамен по главному в его специальности предмету, «алгоритмизации наведения и перехвата», курсант Белл шел даже с радостью. Программа Академии Космического Флота изобиловала ненужными и устарелыми дисциплинами, которые приходилось учить, одновременно зная, что масса информации никогда не пригодится. Практические занятия, которые с четвертого курса проводились на орбитальных базах, показали Бранвену, что ему нужно знать на самом деле, а что — для галочки в экзаменационной ведомости. Оказалось, что две трети предметов относятся к «галочным»; учить приходилось все, но на нужные Бранвен приналег с утроенным усердием, понимая, что на одной дисциплине и знании писаного и неписаного армейского этикета далеко уехать не сможет.