Цена Рассвета

В келье Фархада ждал все тот же скудный ужин, но сейчас его не волновал вкус пищи и воды. Общественная система, основанная на учении Мана, вдруг засияла в новом свете, обрела безупречную стройность. Он хотел нести ее людям, служить ей всеми силами души…

11

Через три месяца самостоятельной жизни в столице Аларья научилась «свистеть» по полной программе. Она быстро разобралась, что этим загадочным словом обозначается умение жить, ни перед кем не отчитываясь, нигде официально не работая — словно поперек движения всего мира. Аларье это удавалось лучше прочих, и скоро компания стала называться не «спевкой Левы», а «спевкой Аларьи и Левы», причем Леву все чаще забывали упомянуть. Она пока что была несовершеннолетней, и потому милиционеры, проверив документы, отпускали ее: по законам Вольны на задержание несовершеннолетних требовалось пригласить социального работника, и они предпочитали не связываться. Шансы нарваться на патруль с «соцрабом» были минимальны, да и человека без формы в сопровождении двух милиционеров можно было заметить издалека.

К тому же из всей компании только Аларья умела делать что-то толковое. Пусть она и рисовала, по словам Михала, в стиле «деревенской школы», но именно это устраивало директоров яслей и детских садов, столовых и продуктовых магазинов. Ей можно было заплатить втрое меньше, чем любому государственному художнику, оформить заказ на кого-то из родственников и положить разницу в карман. Работать за гроши было обидно, но все лучше, чем вкалывать с девяти до шести на какой-нибудь дурацкой должности типа помощника продавца.

Деньги требовались постоянно. Михал каждый день требовал по десятку злотых на компоненты «дымки», но после нее по утрам невозможно было проснуться, и Аларья быстро привыкла перед работой выпивать по паре стаканов травяного чая, заварку для которого где-то покупал белобрысый. После него мир казался медленным, простым и понятным, работа спорилась сама собой — кисти так и летали по бумаге или пластику, идеи рождались быстро. Получалось не отвлекаться, рисовать, не отходя от витрины или стены по пять-шесть часов подряд. Потом болела голова и немели мышцы, но можно было надышаться «дымки» или пожевать горько-соленую коричневую жвачку, которая отлично расслабляла. А ведь еще нужно было есть, пить…

Аларья знала, что все это — и чай, и жвачка, и «дымка» — запрещено, но ей было все равно, точнее, даже нравилось это понимать. Официальное, разрешенное накрепко связывалось с милиционерами, гонявшими спевку из парков, арестовывавшими старших; с родителями, их грошовой зарплатой, нудным трудом, тупым восхищением сестрицей, безмозглой военщиной; с директорами детских садов и школ, через раз платившими половину от обещанного.

За месяц до ее совершеннолетия всю спевку арестовали: уже не за нарушение режима проживания, а за сбыт наркотиков. Аларью отпустили на месте, но на возвращение приятелей рассчитывать смысла не было. С нее самой взяли обязательство не покидать город и явиться к указанной дате для дачи показаний. Девушка, конечно же, наплевала на все подписанные документы, тем более что адрес она указала фальшивый — одну из давно покинутых «полян» в нежилом квартале. Тем не менее, через пару дней оказалось, что самые главные проблемы состоят вовсе не в конфликте с властями.

Без чая еще как-то можно было выжить: пока что подрабатывать было негде. Раньше заказы для нее находили Лева или бритая налысо Кшися, дочь каких-то чинов из министерства культуры. Отсутствие «дымки» и жвачки оказалось куда более серьезной проблемой. На третий день Аларья проснулась в холодном поту, ее тошнило, но она едва смогла доковылять до унитаза: суставы распухли и болели. Что такое ломка, она пока что знала лишь понаслышке и сначала подумала, что просто отравилась. Рука, полезшая в карман за жвачкой, натолкнулась на пустоту.

Аларья в панике обшарила карманы куртки, рюкзак, поискала под подушкой, потом по всей квартире заброшенного дома, где ночевала. Все кончилось, а это означало, что нажеваться и отоспаться, пока кишки не перестанет крутить, не выйдет. Смешивать компоненты для «дымки» она тоже не умела. Михал показывал, но у девушки вышло плохо, и тот сказал, что не судьба, таланта нет — значит, и соваться не стоит, только продукт переводить.

В аптеке она попросила обезболивающее. Провизор посмотрел на бледную и трясущуюся Аларью косо, долго расспрашивал о симптомах, предлагал обратиться в больницу. Девушка врала что-то связное и сама удивлялась тому, как хорошо и достоверно у нее получается. К счастью, проверять документы провизор не стал, а то имел бы право задержать ее и вызвать «Экстренную помощь».

Лекарства помогли лишь отчасти. Теперь суставы сгибались и разгибались без скрипучего ощущения попавшего под кожу песка, но ни боли, ни отека таблетки не сняли. К вечеру Аларья поняла, что придется идти на поклон к другим спевкам. Думать об этом было противно. За пять месяцев она успела перессориться почти со всеми лидерами, которых знала. Хваленая столичная молодежь оказалась плохо образованной, бездарной и не по уму амбициозной. Большинство спевщиков не представляли из себя ровным счетом ничего. Ни мозгов, ни вкуса, что уж там говорить о талантах. Природа не наделила. Да, конечно, они являлись лучшим из того, что породила Надежда, но, по правде сказать, до настоящих «свистков» им было, как до Синрин на вертолете…

Приходилось забыть об этом и отправиться в гости к кому-нибудь из «бакланов занудных». Деньги у нее пока что оставались. Достаточно вложиться в общий сбор, чтобы получить свою порцию счастья. Поблизости как раз обитала спевка Кирилла, или Кирю, как он предпочитал зваться на синринский манер, — вполне симпатичного парнишки, который давно уже подбивал к Аларье клинья.

В спевке Кирю Аларья продержалась недолго. Все там промышляли игрой на музыкальных инструментах, а ее учили только электронным клавикорду и органу, оба и весили, и стоили дорого, а потому найти их было негде. Вдобавок девицы в спевке оказались как на подбор ревнивыми и завистливыми ничтожествами, они постоянно интриговали против Аларьи и быстро начали цепляться к ней, найдя повод: не приносит денег, живет за их счет. Девушка скрипела зубами — ей дважды обещали заплатить, но указали на дверь, рисунки, которые она пыталась продавать, отобрала милиция, пообещав в следующий раз арестовать ее за нарушение правил торговли, ни одна художественная галерея разговаривать с ней не захотела.

Кирю тоже оказался тем еще бакланом занудным. Надышавшись «дымки», он первым делом лез к Аларье под юбку, впрочем, тогда еще его можно было терпеть, но по утрам оказывалось, что кувыркаться — это одна мелодия, а деньги в общий сбор — совсем другая. Через неделю Аларья окончательно рассорилась со всеми, и тут «вдруг» обнаружилось, что у двух девиц пропала дневная выручка. Часть денег нашли в кармане куртки Аларьи. Девушка прекрасно понимала, что ее подставили, но как выпутаться из этой ситуации, не представляла.

— Ты, значит, думаешь — я взяла? — спросила она Кирю, которого позвала покурить на кухне очередной поляны.

Парень покачал головой, пожал плечами и отвел глаза.

— Нет, ты все-таки ответь? — равнодушно спросила Аларья. Доказывать что-то она полагала ниже своего достоинства, но ей было интересно, достанет ли у собеседника подлости в открытую назвать ее воровкой.

— До тебя у нас ничего не пропадало. Уходи, Аларья…

Вместе с подкинутыми деньгами доблестные сыщицы забрали и остатки ее собственных. Спорить с ними означало опуститься до их уровня и расписаться в том, что она — такое же подлое быдло, и девушка предпочла уйти, гордо хлопнув на прощанье дверью.

В очередной раз ночуя в заброшенном пустом доме, Аларья осознала, что список ее имущества предельно короток — одежда, что на ней надета, пяток серебряных «памяток» на шее, набор кистей и огрызки гелевых мелков, которые она привезла с собой из родного города. Ни гроша, ни порции жвачки или заварки. Она пошла по гостям, но ее нигде не хотели принимать. Видимо, паршивки из спевки Кирю поведали свою ложь всем, до кого смогли дотянуться, и сплетня пошла гулять по «свисткам» Надежды, как пожар по осеннему лесу.